Хлеба и зрелищ!

– Так. Давайте оба успокоимся. – Дина отвела мужичка в холл. Это был ценнейший участник шоу: на его показаниях выстраивалась дальнейшая пирамида событий. Уйди он – и рухнет вся стройная, тщательно продуманная конструкция. – Как вас: Володя? Володя, договоримся: вы просто выходите в студию и молча сидите на диванчике (Стелка не таких разговорит. Главное – вытащить на эфир). А я вам дам прямо сейчас… десять тысяч. Вам за эти деньги три месяца вкалывать на вашей ферме.

– Да пошли вы…

– Вот и замечательно, – улыбнулась Дина, отлично разбиравшаяся в интонациях.

Вообще, этот Володя ничего… Чем-то похож на бывшего мужа. Плечи, руки – сибирский Садко-добрый молодец. Вот только дикция отвратительная: плохие зубы. Беззубый Садко. Проблема всей российской глубинки: тридцатилетние шамкают проваленными ртами.

Что ж, чем страшнее – тем зрелищнее, рейтинговее. Дина ищет именно такие колоритные, экзотичные типажи. Женщины после поезда сразу бегут искать на студии туалет – хотя бы помыть над раковиной голову, ведь вся страна увидит. Дина – «Некогда! Некогда!» – выпихивает их в студию. Струящиеся роскошные волосы обрыдли зрителям в рекламах шампуней. Им подавай засаленные, обвисшие грязными сосульками.

– Я от них вшей не подцеплю? – Стелла на всякий случай боязливо держится на расстоянии.

Дине на Стеллу грех жаловаться: не дура, незлая, нежадная, звездит, конечно, но терпимо. Соображает своей крошечной гладкой головкой: вся черновая работа – да чего там, вся программа – держится на Дине. При этом Дина остаётся в тени, а сливки, всенародное обожание – длинноножке Стелле. А у той всей заслуги – гарцевать на своих выдающихся ходулях по площадке, да вот что москвичка в третьем поколении. Намекает на корни старинного аристократического рода. Носит бриллиантовую брошь в виде родового герба: ворон, львиная лапа, скрещённые бердыши…

В Стеллиных ушах качаются, нестерпимо слепят и колют глаза редакционным дамам старинные серьги: гроздья винограда, каждая виноградина в один карат. На худых породистых пальцах бликуют алмазы. Если притушить свет в студии – вполне бы сошла за дискотечный шар.

Дина только разгребла ситуацию с рогавкинским Володей – сзади топчется пухлый маленький нувориш в плечистом, не по росту, пиджачке. На каждой записи «Хлеба и зрелищ» торчит со своей примелькавшейся подружкой: копчённой в солярии блондинкой Изабеллой. Вроде бы певица, хотя никто не слышал ни одной её песни. Айкью между Светкой Букиной и Аллочкой Пипец.

– Дина Игоревна, пожалуйста, свяжитесь с аппаратной, – чуть не плачет нувориш. – Договорились, что Дима наедет камерой на Изабеллочку четыре раз – а он только два, и то издалека…

Нет, ну не гады, а? Кто же так поступает? Ну ладно режиссёр в запарке, но Дима-то что себе позволяет, должна же быть элементарная порядочность?

– Сколько они берут за крупный план?

Нувориш оглянулся и шепнул на ухо. Дина присвистнула: такса росла не по дням, а по часам. Незаметно выглянула в студию. По площадке, сцепившись клубком, поднимая пыль, катались Нинок и тётя Катя в задравшихся юбках.

А Дима, так и есть, ни стыда ни совести, навёл камеру на хихикающих смазливых малолеток-провинциалок. Если губастенькая Изабелла – один в один, дядюшка Скрудж из американского утиного мультика, то эти, с дутыми силиконовыми клювиками – вылитые его племянники Билли, Вилли и Дилли.

Они ушли от провинциального окающего говорка, но ещё не научились акать на городской лад. Поэтому вместо безударных «а» у них получается «ы». «Я скызала», «мы гывырили»… Ужас, уши в трубочки сворачиваются. (Свырачиваются)… Стелла страдальчески морщится и прижимает пальцы к ушам: для её слуха это как визг санок по асфальту.

В первом ряду, в бархатных креслах сидели эксперты. Иногда в их число Дине удавалось заполучить изысканную публику, снисходительно выкроившую время между Ниццей, Майями и Сейшелами. Они с достоинством усаживали в кресла свои вынесенные из спа-салонов благоухающие дорогостоящие тела, свято помня, сколько в них вложено баксов.

Они говорили, стараясь не раздвигать ботоксовых губ, сохраняя неподвижность ушитых хирургами лиц. Наращенные волосы у дам укладывались в дорогих люкс салонах, так что их позволялось, с величайшей бережностью, разве что изящно перебросить с одного плеча на другое – не более того. Вся Рогавка – с домишками, сараюшками, с аборигенами Нинками и тётями Катями – стоила одной эксклюзивной летящей шёлковой волосинки. Вернее, и той не стоила…

Для полного шоколада не хватало вот только Нинок и тёть Кать. На их фоне успешность и избранность ВИП – публики вспыхивала и взыгрывала бриллиантами чистой воды.

– Какие бриллианты, гос-споди! – морщила носик Стелла. Если верить ей, она знала их ещё лимитой, голодной, быстрой, жадной: ничего святого, ни кожи ни рожи, ни грамма таланта. Хотя есть, есть один талант: хамски топтаться на головах коренных москвичей, таких как Стелла.

Дина посматривала на часики. Сразу после записи она берёт такси и мчится на Ярославский вокзал. Сутки поездом, потом полтора часа автобусом до родины мужа – села со смешным названием Клёцки. Там она проведёт целую неделю. Остановится у бывшей свекрови – с мужем давно развелась, а вот со свекровью сохранились прекрасные отношения.

Что будет делать неделю? Ни-че-го! Отключит мобильник. Будет дрыхнуть сколько вздумается. Купаться голышом в молочно-туманно-тёплом пруду. Валяться в огороде на стареньком покрывале, чувствуя сквозь него иглоукалывание травинок, лениво провожать взглядом мордастые, пухлощёкие изменчивые облака. Ходить со свекрухой за ягодами и, вернувшись в избяную прохладу, задыхаясь, пить живое молоко из тяжёлого глиняного кувшина. Засыпать под тонкое вредное комариное дзыньканье.

Свекруха будет спрашивать:

– Сколько, говоришь, твоя-то зарплата, Динко?

И, услышав ответ, восхищённо взвизгнет, как чеховский адвокатов отец: «От врёт, а?! От врёт!»

Вечером назовёт соседок – таких же юрких живучих старушек, как она сама. Усядутся смотреть телевизор.

– Гли, какая артистка, кралечка. Чисто куколка, – любуются старушки.

– Какая вам куколка. Это осветитель Олег.

– От врёт, а?! – радуются старушки, как маленькие.

– А вона ещё. Бассенькая, волоокенькая. Волосики как шёлк…

– Это его муж Дима.

– От врёт!

Через неделю вспомнит, что в Клёцки её привела служебная командировка: нарисовался сюжет-продолжение для шоу. В соседней деревне доярка забеременела пятым ребёнком, родила в чулане – и прирезала младенчика. Наказание: два года в колонии общего режима – восприняла невозмутимо и сонно. До вступления приговора в законную силу Дробышеву отпустили домой, и дёрнула нечистая включить телевизор, её любимые «Хлеба и зрелищ».

И – надо же, такое совпадение – товарка по несчастью рассказывала, как рожала дома. Положила ребёнка в обувную коробку и закопала в подполе живьём. Телеведущая Стелла страстно обвинила врачей (не углядели), школу (не воспитали) – и организовала сбор денег на благоустроенную квартиру для детоубийцы и её сожителя. Зал рыдал и рукоплескал.