Хлебный вопрос. Юмористические рассказы
Шрифт:
И как же пьют почтенная вдова слесаря первого разряда и ее кумушка! Выпили мы две бутылки наливки. У меня уж совсем в голове зашумело, а они были, как говорится, ни в одном глазе. Почему-то втемяшилось ей, что я адвокат, и стала она предлагать мне сделать взыскание с родственников ее мужа по имеющимся у ней векселям. Потом пристала ко мне – купи у нее енотовую шубу ее мужа. Я говорю:
– Денег нет.
А она мне:
– В рассрочку, помесячно продам.
И навязала она мне прекрасную енотовую шубу за шестьдесят рублей, а шуба куда больше ста рублей стоит. Чтобы разыграть джентльмена, дал ей десять рублей в уплату, но уж больше не дам.
И вот я теперь с хорошей енотовой шубой. Шуба как на меня шита, и даже переделывать ее мне не надо.
Ты спрашиваешь про Игнашу Финикова? До Финикова ли мне теперь! Не бываю я у него и, благоденствует ли он или бедствует, – ничего не знаю. Я теперь у вдов.
Анна Ивановна здорова. С ней покуда без перемен. Рассказывал ей как-то о тебе, как о добром друге. Велела тебе поклониться от нее, хотя вы и не знакомы. Из поклона ее ты себе шубы не сошьешь, но все-таки исполняю ее желание.
А затем прощай. Крепко жму твою руку.
Твой Глеб.
Друже Ипполите, здравствуй!
Прежде всего сообщаю тебе мой новый адрес. Я переехал в дом Анны Ивановны по Большой Мастерской, № 179. Со вчерашнего дня я уж управляю домом и получаю деньги с жильцов. Сегодня получил за две квартиры: 60 и 25 рублей. Пишу: по доверенности вдовы надворного советника Гореч. Вчера она выдала мне форменную доверенность на управление домом.
Ах, что за добрая и за предупредительная эта женщина! Третьего дня пришла она ко мне в квартиру посмотреть, как я устроился, и когда увидала, что комнаты мои пусты и только одна занята кроватью, диваном и тремя стульями, то покачала головой и сказала:
– Ах, ведь вы холостяк и все по меблированным комнатам жили, а я-то дура…
Дальше она не договорила, позвала меня к себе чай пить, а сегодня утром дворники ее внесли ко мне в квартиру письменный стол, очень недурную мягкую мебель для гостиной, шкаф для платья и простеночное зеркало.
Удивился я. Спрашиваю: что это такое, откуда?.. Отвечают:
– Анна Ивановна прислала. Это у них мебель от сестрицы ихней по наследству… Она у нас на чердаке стояла.
И вот теперь я в прилично меблированной квартире о трех комнатах. Жаль, что только занавесок на окнах нет и штор. Ну, да это-то я как-нибудь и на свои деньги куплю.
Нет, каково благородство! Прелестная женщина. Жаль только, что красится она очень и рот у ней велик. Рот велик, но зато глаза… Глаза у ней до сих пор еще прекрасные, блестящие такие, и не понимаю я, зачем она их подводит! Впрочем, теперь уж я и ко рту ее привык, и вовсе не кажется он мне очень большим.
Ходил благодарить ее.
– Пришлю, – говорит, – еще ковер вам и пару ламп для квартиры.
А у меня ведь ничего… Вчера купил пару подсвечников за рубль, а третьего дня вечером так, вернувшись от нее, сидел у себя дома со свечкой, вставленной в пивную бутылку.
Покуда все. Будь здоров.
Твой Глеб.
Здравствуй, дружище Ипполит!
Спешу тебе сообщить, что ни при матери и даже ни при отце с матерью – никогда я так хорошо не жил, как теперь живу. Привалило мне счастье. Катаюсь, как сыр в масле. Квартира, отопление, освещение, стол – все мне идет от Анны Ивановны. Ни о чем не надо заботиться, и, кроме того, получай тридцать рублей в месяц жалованья за управление домом и тридцать из агентства. На днях справлял новоселье. Был Утюгов, был Фиников, Огрызков был и Анна Ивановна. Ты спросишь, может быть, как я угощал моих гостей, если у меня посуды нет? Все, все прислала добрая душа Анна Ивановна, даже угощение прислала в виде заливного судака, куска жареной телятины и индейки, и, когда я на другой день стал отправлять к ней с дворником эту посуду обратно, она сказала ему:
–
Пусть эта посуда у Глеба Иваныча так и останется, я ему с посудой квартиру давать обещала.И вот теперь у меня и посуда, и самовар, и поднос, и сухарница. Все, все, все… Даже шторы и занавески явились на окнах – и это все от нее. Прислуживает мне дворник, к которому в дворницкую сделана говорильная труба. На большую ногу я теперь, Ипполитушка, живу. Дай бог тебе так когда-нибудь устроиться. Вот что значит вдовы, вот что значит разработка их!
Гости у меня просидели до часу ночи, выпили изрядно, горланили «Стрелочка», «Вниз по матушке по Волге», «Вечную память» Анны Ивановнину мужу-покойнику, «Многая лета» ей и мне. Она и сама подпевала. Все шло хорошо, но Фиников полез к Анне Ивановне целоваться, и я его выгнал как нахала.
А затем все. Желаю тебе всего хорошего.
Твой Глеб.
Дорогой Ипполит Иванович, здравствуй!
Давно не писал тебе писем, да и от тебя давно не получал. Что это значит, что ты не пишешь? Не ответил и на мое последнее письмо. Я не писал потому, что занят очень – днем управлением домом, вечером в агентстве. Кроме того, у Анны Ивановны имеется дача в Лесном – четыре домика, – и она поручила мне произвести в этих домиках кой-какой ремонт к весне. Я занят днем и вечером и оттого не писал, ну а ты-то с чего не пишешь? Ты по вечерам всегда свободен. Кроме того, боюсь я тебе надоесть в письмах вдовами. Ведь у меня только и интересов теперь, что вдовы. Вот и сейчас… Не о чем другом сообщать, как об Анне Ивановне.
Вчера я и она ездили на дачу, выбрали себе один из домиков для жилья на лето, а остальные три будем сдавать дачникам. На один из них уже был съемщик – какой-то вдовый отставной капитан с тремя ребятишками. Анна Ивановна хотела ему эту дачу сдать, но я не позволил. Вообще не надо допускать к ней ни вдовых, ни холостых. Зачем создавать себе конкуренцию! К тому же этот капитан – совсем еще не старый мужчина средних лет. Так и не сдал. Найдутся и с женами жильцы. Дачку, которую мы выбрали для себя, буду ремонтировать потщательнее. Она с мезонином. Я буду жить в мезонине, а Анна Ивановна внизу.
Представь себе, а ведь я векселя-то у малоохтинской вдовы Акулины Алексеевны взял и теперь взыскиваю с ее родственников деньги. Акулина Алексеевна дала мне форменную доверенность на ведение дела. Векселя, впрочем, пустячные: один в триста рублей, другой – в триста пятьдесят и третий – в пятьсот. По одному из них, в триста пятьдесят рублей, я, кажется, кончу завтра миром. Это вексель ее деверя, то есть брата ее покойного мужа. Он гробовщик, правда, не из важных, и дает мне за вексель двести пятьдесят рублей. Векселя мне вдова отдала без всякой расписки от меня – вот какое, братец, мне доверие от вдовы! Хочу – отдам ей полученные деньги, хочу – не отдам. А помнишь, товарищи и десятку красненькую, бывало, опасались верить! Но я все-таки отдам ей, что следует. Мы условились, что три четверти из полученного по векселям ей, а четверть мне, но у меня уже есть кое-какие расходишки по взысканию, а потому я ей отдам половину. Зачем обижать вдову? Я честный человек.
Был я и у кумы этой самой Акулины Алекеевны, у той вдовы-паркетчицы, о которой я тебе писал, что встретил ее у Акулины Алексеевны, когда мы ели пирог с сердцем и пили наливку. Вдова она детная – двое детей у ней, паркетная фабрика хорошая, сама она принимает заказы. Встретила с распростертыми объятиями. Сейчас закуска, водка, самовар, чай с коньяком… Ну, и сама со мной вместе клюкнула изрядно. Сын у ней – мальчик лет одиннадцати и ходит в гимназию, дочка поменьше. Зовут вдову Прасковья Федоровна. И можешь ты думать, когда вглядишься в нее, даже недурна собой. Только зубы черные. Я уже писал тебе шутя: «С одной вдовы шубу, с другой – шапку» – и словно напророчил. Шапки я от нее не получил, но принес домой преоригинальные старинные столовые часы с репетицией. Я увидал их, когда уходил от нее. Часы мне очень понравились. А она мне говорит: