Хлеборез
Шрифт:
– Может, еще встретимся! - крикнул я капитану.
Но и он не услышал моих слов.
Вскоре я с машиною попал под минометный обстрел, был тяжело ранен и эвакуирован в один из камышинских полевых госпиталей. Пожилого капитана я больше никогда не встречал, но почему-то довольно часто вспоминал его. И теперь он мне помнится, хотя прошло с того времени около сорока лет.
Вернемся, однако, к пехотному запасному полку, куда попал я после госпиталя. Я знал, что это тыловой полк, что в сравнении с фронтовым тут намного больше людей, но ни штаба полка, ни других служб ни разу не видел, так как направили меня прямо в роту, которая размещалась в глухой, заброшенной деревне неподалеку от штаба. За все пребывание там я только один раз видел командира полка. Он завернул в нашу роту - это особенно мне запомнилось -
Все, кто был в хатах, повыскакивали полюбоваться таким необычным зрелищем: если бы проехал легковой автомобиль, и то никто не обратил бы внимания.
Майор, пока сидел в бричке и слушал рапорт нашего командира роты, выглядел важным и очень внушительным, а когда слез - так и скрылся за ней, будто спрятался специально. Ноги у майора были не только слишком короткими, но и колесом выгнутыми посредине, поэтому внешность командира полка вызывала не только удивление, но и сочувствие.
"Если снять с него военную форму, - подумалось мне, - то он вообще был бы незаметным среди людей".
Немного компенсировали его рост ширина туловища и плотная, здоровая упитанность. Лицо майора гладкое, с двойным подбородком, тоже гладким. Живот, перетянутый широким желтым ремнем с блестящей пряжкой, выпирал из-под добротной диагоналевой гимнастерки.
Говорил майор с легкой картавинкой, с короткими остановками между предложениями, а порой и отдельными словами, но, видимо, обладал силой логики и убеждения. Наш командир роты, старший лейтенант Сухомятка, вначале краснел от его слов, а затем стал бледнеть и в изнеможении, будто под тяжелым грузом, обливаться потом. Я остановился неподалеку и сочувствовал своему ротному, однако же ничем не мог помочь - струйки пота, должно быть холодного, текли у него из-под козырька на лоб и на глаза, а от висков - на плоские длинные щеки и повисали на остром подбородке. Сухомятка страшно волновался из-за этого, но не мог не только вытереть, а даже смахнуть с лица пот, так как руки неподвижно и самоотверженно держал по швам.
– Много людей, вижу... болтается по улице! - грозно, повышенным тоном проговорил майор, потому и до моего слуха дошли эти слова.
– Обед у нас, товарищ майор, как раз время обеда!
– В подразделении есть распорядок дня?
– Есть, товарищ майор!
– Доложите!
Командир роты еще больше залился холодным потом и стал докладывать, что личный состав беспрерывно занимается боевой подготовкой, а нестроевики поставлены на срочную работу: никто в роте минуты свободной не имеет.
В это время я заметил, что майор повернул голову в мою сторону, и хотя солнце и теперь ослепляюще било ему в глаза, он все же пронзительно и придирчиво смотрел на меня. На всякий случай я принял стойку "смирно" и по примеру своего командира вытянул руки по швам.
– А этот старший сержант... Чем занят? - И вдруг ко мне лично: - Вы чем заняты?
Я без запинки отрапортовал, что прибыл в распоряжение командира роты для выполнения неотложных поручений.
– Каких? - спросил майор.
Командир роты опередил меня и доложил, что считает целесообразным использовать сержанта при штабе роты как человека с высшим образованием.
– А в маршевую роту... готовите людей? - с нажимом на каждом слове спросил майор.
– Хоть сегодня могу дать! - отрапортовал комроты. - Это основная моя задача!
– Так-так, - безразлично, будто для проформы подтвердил майор. - Там для всех есть вакансии: для нижнего образования, для высшего... И даже для академиков... - Его придирчивые, как мне казалось, въедливые глаза почему-то не отрывались от меня. Вот он стал меньше щуриться и поглядел на мои сапоги с юхтевыми голенищами, надраенными суконкой. Я ждал, что спросит у командира роты, откуда у пехотного сержанта такие сапоги?
А командир сам не знает откуда. Увидел, что майор разглядывает мадьярскую сумку, которая висела у меня на плече. Это я уже сам сказал бы, если спросят: "Трофейная сумка!.. Подобрал на поле боя, когда возил снаряды на фронт!"Потом майор отвернулся от меня, подхватил правой рукой нижний рубец своей гимнастерки, поднял, как подол, - иначе нельзя было залезть в карман брюк, - вынул пачку "Беломора", достал папиросу, сильно дунул в белый мундштук. Адъютант старательно захлопал по своим карманам, разыскивая спички. Подлетел к майору и зажег спичку. Она потухла. Зажег еще одну, прикрыл огонек ладонями и поднес к папиросе майора. Тот прикурил и не поблагодарил за услугу.
Наш командир роты застывшим, но все же любопытным взглядом следил за движениями майора, видимо, ждал, что тот предложит закурить и ему, доброжелательно протянет в его сторону раскрытую пачку "Беломора". Может, и не взял бы Сухомятка майоровой папироски, с благодарностью отказался бы, так как сам смолил солдатскую махру, но было бы оказано внимание. Да, видно, не свойственна майору такая догадливость: он снова засунул "Беломор" в глубокий карман своих просторных галифе. Попыхивая папироской, майор медленно, размеренными шагами двинулся по улице в направлении площадки, которую мы условно называли учебной. Тут у нас проходили построения и тут же возвышался самодельный турник. Адъютант, хоть некоторое время стоял и рядом с майором, сразу занял дистанцию - на два шага позади. Наш командир до смешного растерялся и не мог выбрать себе места: или шагать рядом с адъютантом и давать объяснения майору, хочешь не хочешь, в спину, или поравняться с ним? Но майор не подал знака, чтобы подчиненный приблизился. Только один раз сделал малозаметный полуоборот в сторону и кивнул, но не ротному, а своему адъютанту. Тот сразу подал знак ездовому и верховым охранникам, чтобы заняли свои места.
Подойдя ближе к турнику, майор вдруг сделал резкий спортсменский разворот и неожиданно для всех зашагал к перекладине. Не выпуская из зубов папиросы, резво взмахнул руками, схватился за перекладину и подтянулся папироса коснулась перекладины. Пыхнув дымом, самодовольно усмехнулся и, задрав вверх свой двойной, с глубокой выемкой подбородок, поднатужился, чтоб подтянуться еще раз и даже, может - у меня появилось такое ощущение, зацепиться этой выемкой за перекладину, если не хватит силы удержаться на руках.
Меня и теперь разбирает смех, когда вспоминаю, как коротконогий майор дрыгал коленками, пыхал дымом, силясь повторно подтянуться хотя бы вровень своего носа, и никак не мог: излишний вес тянул его вниз. Потом папироса выпала изо рта и некоторое время дымилась на песке. Адъютант несколько раз намеревался поднять окурок, но не осмеливался, майор так дрыгал и размахивал ногами, что недолго было получить удар по шее.
Наконец майор спрыгнул на папиросу сам и придавил ее сапогом. Раздраженно глянул на свои руки, перевел взгляд на командира роты и крикнул:
– Что это за спортснаряд? Жердь сучковатая, неотесанная!
– Обтешем, товарищ майор, - заверил наш командир роты, подбежав к турнику. - Ладонями отшлифуем! Завтра вводим повышенную программу физподготовки!
– А ну, давай сам! - приказал майор.
Командир роты послушно снял с плеча полевую сумку, бросил ее мне и легким подскоком взлетел на перекладину. Подтянулся раза три, спрыгнул и по-строевому повернулся к майору:
– Так точно! Шершавая перекладина! Ваше замечание будет учтено!
– Это приказ, а не замечание, - строго поправил майор.
– Будет исполнено!
Когда по знаку адъютанта параконка с верховым эскортом повернула в противоположную сторону от турника и подняла густую пыль на улице, наш командир повернулся ко мне и, подражая тону майора, приказал:
– А ну, давай теперь ты!
Когда-то в кавалерии я хорошо крутился на турнике. Но после госпиталя я еще ни разу не тренировался, поэтому сейчас не знал, сумею ли выполнить задачу или опозорюсь хуже майора. Тот взвалил всю вину на перекладину - у кого власть, тот виноват не бывает, - а мне же не показывать всем свой осколок в плече! Подтянулся я хоть и с большим усилием, но не хуже, чем командир роты, и по количеству приемов не отстал от него.