Хлорофилия

Преступность мутировала. Кражи ради куска хлеба остались в прошлом, на смену им пришли изощренные махинации. Мальчиков и девочек, склонных к обману и насилию, брали под контроль еще в материнских утробах – но обмана и насилия это не отменило. Победа над бедностью не гарантировала победы над жадностью, завистью и тягой к разрушению.

В седьмом кабинете из-за стола поднялся мрачный малый с сержантскими нашивками и мускулатурой пляжного спасателя. Не глядя на Герца, он коротко кивнул Мусе, вышел и закрыл за собой дверь. Многозначительно зашипев, сработал пневматический замок. «Звуконепроницаемая, – догадался Савелий. – Почти такая же стоит в моей спальне. Бережет покой Варвары. Настоящее китайское качество. Только эта милицейская дверь – в десять раз серьезнее».

– Присядь, – небрежно рекомендовал Муса. – Имей в виду, у нас будет три минуты, не больше.

Герц сел на металлический стул и огляделся.

– Тут они допрашивают, – пояснил Муса. – Эта комната – один большой детектор лжи. В стенах, в потолке, в полу – датчики. Измеряют колебания температуры тела арестованного. Выделение пота. Сужение и расширение зрачков. Анализируют химический состав паров дыхания… В такой комнате трудно соврать.

– Но можно, – сказал Герц почему-то с надеждой.

– Можно, – ровным голосом ответил старый негодяй. – Только зачем? Кто ничего не сделал, тому врать незачем. Кому не в чем сознаваться, тот никогда не сознается.

Савелий кивнул и сделал вид, что понял. Пауза затягивалась. Он кашлянул.

– Я все-таки… Насчет Михаила Евграфовича…

– Замолчи, – раздраженно приказал Муса. – Я тебе говорил: про него у меня не спрашивай. А ты опять спрашиваешь. Зачем?

– Извините.

Пожилой маргинал тяжело вздохнул:

– Опять извиняешься. С тобой тяжело. Ты не понимаешь с первого раза. Вроде бы взрослый человек, начальник журнала… Ты своим людям тоже по два раза повторяешь?

– Бывает, и по десять.

Дверной замок опять зашипел. Савелий вскочил. В проеме появилась знакомая долговязая фигура. Следом за Годуновым вдвинулся сержант: кинул взгляд на Мусу, показал пальцем на запястье. Муса кивнул. Герц обнял Годунова. Гений литературы провел в кутузке всего несколько часов, но уже выглядел осунувшимся и похудевшим. А может, причина не в кутузке, а в том, что хронический пьяница не выпил своей обеденной дозы. Так или иначе, Савелий едва не заплакал, ткнувшись носом в твердую колючую щеку гения.

Сержант бесшумно вышел.

– Говорите свободно, – сказал Муса. – Только быстро. Если у вас какие-то секреты, я отойду в сторонку.

– Папаша! – вскричал Годунов. – Какие секреты? Я так рад! Тут исключительно забавно! Я в ментовке двадцать лет не был!

– Гарри, – позвал Савелий. – Гарри! Успокойся. Что ты наделал?

Гений посуровел:

– Задай этот вопрос Пружинову. Это он настучал.

– Я догадался, – сказал Савелий. – А ты зачем влез?

– Ты бы тоже влез, – ответил Годунов, блестя глазами. – Они бы посадили мальчишку. Они бы сломали ему жизнь.

Герц перевел взгляд на Мусу – тот сидел, подперев кулаком скулу. Возможно, даже дремал.

– Они посадят либо мальчишку, либо тебя.

– Мальчишка уже ушел. – Годунов ухмыльнулся. – Два часа назад. А я подписал протокол. То-се, капсулы мои, давно храню, где взял – не помню; пьяный был…

– Дурак. Они проверят вас обоих. Сделают анализ крови. И твоей, и Филиппка. А ты давно не жрешь траву.

– Уже сожрал, – деловито объявил Годунов. – Купил у соседа по камере. Обменял на сигареты. Третья возгонка. Гадость страшная.

Савелий вспотел.

– Черт. А я не сообразил. Я тебе даже сигарет не привез…

Гений сделал небрежный аристократический жест:

– Забудь. А Филиппок не пропадет. Я ему адресочек шепнул – там надежные люди, за сутки ему кровь почистят, специальной химией… В общем, он парень неглупый, отвертится.

– А ты?

– А я посижу.

– Ты сумасшедший, Годунов.

– Есть немного, – прогудел Годунов. – Я ведь, Савелий, книжки сочиняю. Иногда, раз в год, доходит даже до того, что меня называют писателем. А книжки, брат, пишутся не в кабинетах. Вернее, в кабинетах они тоже пишутся, но самые лучшие книжки пишутся вот в таких местах… – Он обвел руками комнату. – В тюрьмах, в окопах, в канавах. В грязных шалманах. На кабацких салфетках. Мое место – тут. Не волнуйся, я быстро вернусь. Мне много не дадут. Лет пять от силы. Заодно протрезвею. Кое-что обдумаю. Семьи у меня нет, мама умерла, плакать по мне некому, так что…

– Есть, – возразил Герц. – Есть кому плакать.

Годунов улыбнулся:

– Передай тому, кто по мне плачет, чтоб не плакал. Плакать не надо. Надо смеяться. Это единственный способ выжить. Понял меня?

Герц покачал головой.

– Папаша! – воскликнул Годунов. Муса открыл глаза. – Сержанта нельзя подводить. Он нормальный мужик. Иди, зови его.

Муса встал.

– Гарри, – пробормотал Герц. – Ты… держись, ладно?

Годунов принял бравый вид.

– Сам держись.

– И не жри траву, – прошептал Савелий. – Особенно очищенную. А то… Не успеешь сообразить, как превратишься… Будешь думать только про свет прозрачный…

Дверной замок опять зашипел. Годунов вдруг рассмеялся:

– Я давно понял, что ты читаешь Священную Тетрадь.

– Уже прочитал.

– Эх ты! – сказал гений. – Это я ее написал. Пятнадцать лет назад. Предложили халтуру, хорошие деньги – настрочил за две недели. Прощай, брат.

– Подождите, – остановил его Муса. – Самое главное забыли.

Он сунул руку в карман пиджака и достал две пачки дешевых китайских сигарет.

– Душевно благодарю, – с чувством произнес Годунов. – Папаша, ты береги Савелия. Я вижу, ты все можешь. Освобожусь – я тебя найду. Я – Гарри Годунов, я добро помню.

Глядя в немного перекошенную спину товарища, Савелий подумал, что верит ему во всем, кроме одного: он не верит, что товарищ быстро вернется.

– Хороший у тебя друг, – сказал Муса, когда они остались одни.

– Это вы мой «друг», – сухо ответил Герц. – А Гарри… Мы с ним…

– Не цепляйся к словам, – мягко возразил Муса. – Я никому не «друг». Я давно вышел из системы. Ты о Гарри теперь не думай. Тюрьма – не самое плохое место. Ты теперь о себе думай.

– Нечего думать, – мрачно произнес Герц. – Думай не думай – мне конец. Завтра меня проверят. Я, конечно, мякоть ложками не жрал, но… Всем моим людям из редакции тоже предложат пройти проверку. Скорее всего большинство откажется. Я тоже откажусь… Но это не главное.

– А что для тебя главное? – осведомился Муса.

Савелий набрал в грудь воздуха, чтоб ответить, но вошел мрачный сержант. Сделал знак.

– Пошли отсюда, – сказал Герцу старый преступник, и стало ясно, что он покидает стены участка с облегчением.

«Стюардессы» выдали очаровательные прощальные улыбки.

– Благодарим за посещение, – мелодичным голосом произнесла одна из них. – Если у вас есть претензии по существу беседы или к внешнему виду наших сотрудников либо предложения и пожелания…