Хмель

– А, тетка Лизавета! – обратился Тимофей к известной тополевке. – А я-то подумал: какая там Лизаветушка? Ну-ну! Как же у вас получилось, праведница, что вы молились святому Ананию-щепотнику? Он же еретик. Мало того что кукишем крестится, так еще и в казачьем войске дослужился до есаула. Или он принял тополевое крещение?

Лизаветушка по-драгунски гаркнула:

– Изыди, сатано!

– Понятно, – кивнул Тимофей. – Только вот что интересно: не папаша ли мой перелицевал есаула Потылицына в святого Анания? Ну, мы еще разберемся. Скажу вам, старушки, так: если бы я не подоспел на помощь вашему святому Ананию-есаулу, его бы сожрали волки. Так что идите домой и не беспокойтесь: святой Ананий сам за свои небожеские грехи ответит перед народом и революцией… И ты, бабушка Варвара, здесь? Ну-ну! И Марфа Никитична? Отменное войско у святого Анания!

– Самое подходящее, – сказал Гончаров.

– Идите домой, идите, бабки! – снова погнал Тимофей. Они еще не верили, что настал час освобождения. – Топите печи да грейтесь – . самое подходящее для вас, бабки!

Старухи умелись одна за другой. Тимофей сказал Гончарову, что будет здесь. Гончаров положил к лампе замок с ключами.

Тем временем Дарьюшка натянула на плечи дошку, поднялась: если застрелит, то пусть стоя. «Милости просить не буду», – подумала.

Тимофей опустился на табуретку, глянул на часы: было без четверти четыре – до рассвета еще далеко.

– Вот мы и встретились, Дарья Елизаровна, – проговорил он, глядя на черный циферблат. – Не думал, что так встретимся…

Дарьюшка упрямо вздернула подбородок.

– Не надо слов, – попросила она, глубоко вздохнув, – Делайте свое дело. Я же знаю: вы пришли убить. Убивайте без слов.

– Убить?.. – Тимофей выпрямился.

– Я готова. Ни милости вашей, ни пощады не жду. Я исполнила свой долг.

– Исполнили долг? Любопытно! Взамен паровой мельницы вы отдали себя целиком на службу Потылицыну. Это и есть ваш долг? Давно он перелицевался в святого Анания, есаул Потылицын?

– Убивайте!..

Тимофей зажал ладонью щеку, глухо ответил:

– Я никого не собираюсь убивать, Дарья Елизаровна. Если бы я был убийцей, то сегодня не шкуру бы спас есаулу от волчьих клыков, а оставил бы его на милость зверей.

Дарьюшка слушала, напрягая внимание. Разве есаул Потылицын и святой Ананий – одно и то же лицо? «Не может быть. Нет, нет!» Но Тимофей говорил так просто, обыкновенно, будто сам с собою:

– Ну и стриганул он за волками, святой Ананий, когда узнал меня! Это надо было видеть. Еле догнал по наметам снега. Тоже мне есаул… Второй раз мы с ним сталкиваемся, и оба раза он не на высоте. Кстати, вы шашку и маузер вернули ему?

Дарьюшка, помолчав, ответила тихо:

– Да. Вы же не взяли тогда свои трофеи. А к чему они мне?

– Понятно.

– Шашку и маузер отдала есаулу Евгения Сергеевна, не я. У меня остался… браунинг. Тот, что вы бросили тогда на столик…

Тимофей пристально взглянул на Дарьюшку: она опустила глаза.

– Как же вступили с ним в союз?

– С кем?

– С Потылицыным?

– Я никогда не встречалась с есаулом Потылицыным и слушать не хочу – где он и что он.

– Ну, а со святым Ананием встречались? Принимали от него «божьи письма»?

Нет, Дарьюшка не встречалась со святым Ананием.

– И вы не знали, что есаул Потылицын и святой Ананий – одно и то же лицо?

– Неправда!

– И он же – атаман Георгий, самозванный атаман без войска. «Божьи письма» он подписывал левой и правой рукой: левой – святой Ананий, правой – атаман Георгий.

– Неправда, неправда! – отбивалась Дарьюшка. Тимофей что-то обдумывал.

– Завтра вы с ним встретитесь в ревкоме и сами увидите. Ну, а Веронику Георгиевну Самосову знали?

– Да… А что?

– Арестованная Самосова показала, что вы не только знали святого Анания – есаула Потылицына, но и тайно встречались с ним.

Тимофей открыл офицерскую сумку, достал бумаги и, придвинул лампу, прочитал:

– «Это было пятого декабря тысяча девятьсот семнадцатого года. Среди ночи в окно дома бабки Ефимии в Белой Елани кто-то постучал три раза. Дарья Елизаровна сидела со мной на постели. Она сразу поднялась на стук и сказала: «Это святой Ананий», – и потом ушла. До утра Дарья Юскова не возвращалась…»

– Неправда! Вероника Георгиевна не могла дать такое показание.

– Вы с ней встретитесь на очной ставке, – ответил Тимофей, пряча бумаги в сумку. – Она показала еще, что вы втянули ее вступить в «Союз освобождения России…» и она вам помогла собрать золото у миллионщиков, которое вы увезли в Красноярск отцу Мирону – полковнику Толстову. Полковник Толстов не мог примириться с народной властью. Ему достаточно было одной революции – буржуазной, Февральской, она его вполне устраивала: миллионщики оставались при своих миллионах, полковники Толстовы у власти, ну, а народ от такой революции получил только шиш, голод и разруху… Дарьюшка не утерпела:

– А что народ сейчас получил? От вашей революции? Кругом жестокость. Одна жестокость!

– Жестокость? – Тимофей поднялся, уставился на Дарьюшку, как бы взвешивая ее слова. – Революция не без жестокости. Ну, а разве ваш союз не призывал народ к восстанию? Против кого восстание? Против большевиков? А кто такие большевики? Мы что – дворяне, князья, капиталисты? Разве я не своими руками ковал железо в кузнице? Может, за меня работал кто из миллионщиков, а я чужими руками я; ар загребал? Ну, а что получил народ от своей революции – разве вы этого не видите, даже здесь, в Белой Елани? Народ взял власть в свои руки, он стал хозяином своей жизни. И голод и разруху народ сам одолеет. Без Толстовых и без капиталистов. Пусть только господа не стреляют нам в спину и в затылок.

То же самое говорил Грива…

– Не верю в слова, не верю, – проговорила Дарьюшка, не в силах поднять глаза на Тимофея. – Я никогда не примирюсь с жестокостью, никогда! За что расстрелян Арзур Палло? За что? За то, что не принял власть большевиков?

– Как?.. Арзур Палло? – выпрямился Тимофей. – Когда расстрелян? Кем?

Голос Дарьюшки зазвенел, как медный колокольчик:

– В Петрограде! В подвалах ЧК. Тимофей помолчал, спросил глухо:

– Кто вам сказал об этом?

– Аинна Юскова, жена Палло. Вы же знаете Аинну.

– Да, да, знаю… Ну, а насчет Арзура Палло… Тимофей расстегнул шинель, достал какие-то бумаги в твердых корках, порылся в них и вытащил фотокарточку.

– Узнаете? Прочитайте па обороте.

На фотокарточке, величиною с мужскую ладонь, на приступках какого-то здания стоят двое, плечом к плечу. И эти двое – Арзур Палло в тех самых крагах, в мексиканской куртке с теплым шарфом па шее, а рядом он, Тимофей Прокопьевич, в шинели и в ремнях, в папахе. Точь-в-точь как перед Дарьюшкой. На обороте карточки надпись рукою Арзура Палло: «Торжествуем, друг мой Тимофей! Наша пролетарская социалистическая революция совершилась. Да здравствует мировая социалистическая революция! Будем ее верными солдатами до конца своей жизни. Арзур Палло». А еще ниже дата: «13 ноября 1917 года, Петроград».