Хочешь Жить - Стреляй Первым

* * *

Вновь рожденный, я шел по улице, видя и подмечая то, что в обычной жизни проходит мимо твоего взгляда и сознания. Такое бывает у людей чудом спасшихся от смерти или выздоровевших после тяжелой и продолжительной болезни, внимание к обыденным мелочам, к пониманию их значимости в твоей жизни. Проходит немного времени и человек перестает обращать на них внимание, войдя в привычный ритм жизни. Вот и сейчас, выйдя из тюрьмы, видел молодую листву, нежащуюся под луча-ми весенного солнца, чувствовал дуновения легкого ветерка, холодком пробегающего по лицу, слушал щебет и трели птиц. Сейчас, все то, чего был лишен в тюрьме, я впитывал в себя, наслаждаясь жизнью, свободой и солнцем. Идиллия продолжалась недолго, до тех пор пока неожиданно из-под ног не раздалось сердитое хрюканье. Резко остановшись, я обнаружил под ногами, посреди улице, в луже подсохшей грязи, самую настоящую свинью. Минуту я рассматривал ее, пытаясь понять как она сюда попала. Но стоило мне оглянуться по сторонам, как уже пришлось удивлятся тому, что ее собратья не попались мне раньше. Судя по тому то, что меня окружало, больше напоминало деревню, чем район такого большого города, как Нью-Йорк. Низкие деревянные дома, с потемневшими от времени стенами, окруженные сараями и огородами, лужи с дурными запахами, кучи навоза. Вся эта картина дополнялась хрюканьем свиней, квохтанием куриц, лаем собак. Мимо меня шли люди, больше похожие на фермеров, которых я видел на Западе, чем на горожан. Мужчина с грубым лицом, в широкополой обтерханной шляпе, тяжело толкающий перед собой тележку с дровами, шедший мне навстречу, женщины, среднего возраста, в чепцах и длинных по щиколотки платьях, обогнавшие меня. Они так оживленно обсуждали какую-то Мэри, что даже не заметили меня. Зато я заметил грубые, натруженные руки, платья, потерявшие первоначальный цвет от долгих стирок. Единственным, кто обратил на меня внимание, был мальчишка, одетый в рубашку и штаны, явно доставшиеся ему по наследству от старшего брата. Чтобы они не сваливались, он перекинул подтяжки крест накрест. Тяжелые, разбитые бошмаки были ему также явно велики. Парнишка напомнил мне Тима. Жив ли он? Мотнул головой, отгоняя грустные мысли, снова посмотрел на мальчишку, но тот уже занялся делом, принявшись строгать палку ножом. Только теперь до меня дошел мерзкий запах шедший от животного. Брезгливо сморщившись, обогнув свинью, я пошел дальше. До этого момента я шел вне окружающего мира, наслаждаясь свободой и ярким майским утром, то сейчас стал частью его. Бедность района в который я забрел, просто резала глаза. Кривые, покосившиеся заборы, мутные, подслеповатые окна, стены домов, изъеденные плесенью, словно проказой.

Во всем этом было что-то гнилое, изъеденное болезнью изнутри, умирающее. Это ощущение было настолько ярким, что меня даже передернуло при подобной мысли.

Я даже невольно ускорил шаг, стараясь побыстрее выбраться из этих мест. Некоторое время плутал грязными и узкими улочками, пока не вышел на широкую и шумную улицу. И словно попал в другую жизнь, где много яркого солнца, свежего морского воздуха и ярко и красиво одетых людей. Разница 'там' и 'здесь' оказалась настолько разительна, что я автоматически сделал пару шагов назад, отступив в тень здания, чтобы не нарушать великолепия этого красочного зрелища. Солнце отражалось в каменных плитах тротуаров, отполированных до блеска бесчисленным множеством ног и в стеклянных витринах магазинов. Его блики лежали на золотых и серебряных часовых цепочках мужчин или переливались в гранях драгоценных камней на прелестных женских шейках. Но солнце было только фоном в этой яркой и сочной картине, основой композиции здесь являлись люди. Они шли нарядные и довольные жизнью. В одиночку, парами и компаниями. Даже не шли, они несли себя, словно находились на подиуме, на показе коллекции прославленного художника — модельера. Нетрудно было заметить, что это был показ не только нарядной, хорошо сшитой одежды и драгоценностей, но и своего положения в обществе. На эту мысль меня натолкнула встреча двух пар в возрасте сорока пяти — пятидесяти лет. Завистливый взгляд, сопровождаемый низким раболепным поклоном с одной стороны и полный чванства и пренебрежения, кивок с другой стороны. Их отношения не мог не заметить лишь только слепой. Люди, не стесняясь, выпячивали то, что намного позже стали прятать в тайниках своей души.

'Хватит философствовать. Смотри лучше'.

И я смотрел, правда, больше на женщин. На данный момент они привлекали мой взгляд не столько красотой и обаянием, сколько пестротой нарядов. Иной раз сочетание цветов прямо резало глаз. Платье одного цвета, накидка с пестрым капюшоном другого цвета, к тому же на яркой подкладке другой расцветки. Вдобавок на всем этом висят разноцветные ленты, бантики, шелковые кисти! И этого еще мало! В руках каждой дамы еще и зонтик яркой расцветки. За этой радугой, состоящей из женской красоты и ярких нарядов, не сразу можно было заметить мужчин. Те смотрелись в основном серо-синими пятнами, основными цветами сюртуков и брюк. Если к ним добавить белый отложной воротничок, часовую цепь и трость, а к лицу приклеить бакенбарды и ухоженную бородку, то получите полное представление о мужчине второй половины девятнадцатого века, как молодом, так и в годах. Проследив глазами за хорошо одетым молодым джентльменом в сером шелковом цилиндре, изящно, даже с налетом артистизма, играющим со своей тросточкой, я неожиданно наткнулся на его случайный взгляд, брошенный на меня. Встретившись с ним глазами, я прочитал в нем брезгливость и отвращение, точно так же, как я недавно смотрел на свинью. Этот взгляд заставили меня посмотреть на себя со стороны. Рубаха грязная и мятая, пропитанная едкими тюремными запахами, такие же брюки. Стоптанные, разбитые, давно потерявшие свой первоначальный цвет, башмаки. Взгляд уязвил меня, заставил почувствовать себя тем, кем я сейчас выглядел. Нищим, бродягой, отбросом. Я никогда не испытывал подобного ощущения. И мне оно сильно не понравилось. Ощущение праздника в душе окончательно сошло на 'нет'. Мне оставалось только не обращать внимания на подобные взгляды и отстраненно наблюдать дальше за жизнью большого города, но как это сделать, когда каждый взгляд обливал тебя новой порцией брезгливого отвращения. Проблема разрешилась просто, стоило мне перевести взор на дорогу. Громадное количество колесного транспорта самых разных конфигураций, двигающееся в обе стороны дороги способно поразить любое воображение в первую минуту. Чего здесь только не было. Наемные кэбы и коляски: двуколки, фаэтоны, тильбюри на огромных колесах и собственные выезды. Правили лошадьми, восседая на козлах, как негры, так и белые. Одеты пестро и нелепо. Черные и белые шляпы, лакированные фуражки. Куртки черного, коричневого, зеленого и синего цвета. Над мостовой стоял грохот обитых железом колес карет и телег, цоканье копыт, ржанье лошадей, гиканье и крики кучеров, свист кнутов. Только теперь я обратил внимание на кучи лошадиного навоза на обочинах дороги, а мой нос уловил их 'аромат'. Но тут же мое внимание привлек остановившийся, на противоположной стороне дороги, омнибус, городской транспорт девятнадцатого века. Не успел я полюбоваться галантностью кондуктора, помогавшего женщинам сойти с последней высокой ступеньки, как взгляд уловил новую диковинку.

Это была карета с неграми на запятках, одетыми в ливреи с золотыми позументами. Я заметил злые взгляды группки мужчин, которыми они обменялись при виде этой кареты, а, судя по брошенной из толпы грубой и презрительной фразе, брошенной вдогонку экипажу, это был какой-то плантатор с Юга. Насколько я мог судить, даже четыре года прошедших после окончания войны не смогли примирить враждующие стороны. Отсюда презрительные плевки и неприличные жесты в сторону экипажа южанина. Когда картина потеряла остроту и первые впечатления улеглись, я решил более детально изучить местных красоток. Но, только приступил к изучению, как заметил фигуру полисмена, решительно направляющегося в мою сторону. Нетрудно было предугадать, по его строгой физиономии и тяжелой дубинке, которую он мастерски крутил в руке, его дальнейшие действия. Решив не нарываться на неприятности, я развернулся и пошел обратно. Пройдя метров пятьдесят, оглянулся. Полисмен стоял на моем месте и также как до этого я, смотрел на толпу. Чувство тоски и одиночества сжало мое сердце. Чужак! Уже в который раз я почувствовал себя чужим в этом мире. Полицейский, прогнал меня, как…. бродячую собаку. Это был последний штрих, окончательно испортивший мне настроение. Я выругался по-русски от души, громко и с чувством. Проходившие мимо меня в этот момент люди, не поняли ни слова из сказанного, зато, сразу почувствовав агрессию в моем голосе, старались держаться от меня как можно дальше, бросая при этом настороженные взгляды. Заметив их, я криво усмехнулся, после чего двинулся дальше. Еще час тому назад я радовался жизни, а теперь снова не доволен. Усмехнувшись несовершенству человеческой души, я несколько успокоился и принялся размышлять: — Ни родственников, ни друзей, ни дома, ни денег. И есть хочется! Может кого-нибудь ограбить?'.

С минуту я прокручивал в голове эту мысль. Вопрос, как у принца датского, у меня не стоял: быть или не быть? В моем положении выбирать не приходилось. Конечно, грабить нехорошо, но как я понимаю, бог сначала создал человека с его желудком, а уже потом общество, законы и мораль. Меня сдерживало только то, что подобный способ добывания денег я считал недостойным для профессионала. Я уже почти уговорил себя, как неожиданно вспомнил о бывшем доме Доббсонов. Правда, не столько о самом доме, сколько о погребе, в котором хранились продукты.

'Может там что-то осталось из еды. Да и крыша над головой…. Устроюсь там на первое время. А вот насчет работы… Тут придется подумать. Короче, надо посмотреть, как они тут живут и зарабатывают на хлеб с маслом'.

По дороге я продолжал размышлять о своем возможном будущем. К роли бандита я был более всего подготовлен, к тому же мои тюремные 'подвиги' создали мне определенный авторитет. Когда громилы и убийцы, сидевшие со мной, узнали, что я вернул себе память и личность, меня завалили предложениями 'работы'. Но иметь что-то общее с ними мне не хотелось. Тупые и злобные громилы, которые с детским удовольствием, чуть ли не захлебываясь от восторга, рассказывали, как добивали раненых и упавших на землю врагов, прыгая на них всем весом, с наслаждением слушая, как трещат их кости. Естественно, что помимо подобных образчиков в криминальном обществе были толковые и сообразительные люди, те же самые главари крупных бандитских группировок, но до них еще нужно добраться. И не только попасть им на глаза, а заслужить их уважение громкими делами. Можно, конечно, броситься в другую крайность. Пойти служить в полицию. Но, как я слышал, кандидаты проходят скрупулезные проверки. Вряд ли никому неизвестная личность с улицы, к тому же сидевшая в тюрьме по подозрению в убийстве, пройдет их.

'Интересно, а есть ли у них бои без правил? Скорее всего, есть! Тоже возможность срубить копейку! Как промежуточный этап. А вообще надо присмотреться к местной жизни, глядишь и что-нибудь приличное появиться. Город большой — значит и возможностей больше. А не получиться здесь, на пароход и в Россию — матушку. Дома, как говорят, и стены помогают, — перебирая возможные варианты своей будущей жизни, я не заметил, как добрался до цели.

Подойдя к забору, понял, что лишился крова, на который так рассчитывал. Здесь уже поселилась семья. Женщина, сидевшая на лавочке возле дома, с вязаньем в руках, напряженно замерла при виде меня. Мужчина стоя ко мне спиной, выбирал дрова из поленицы. Вот он повернулся лицом к жене, видимо хотел что-то сказать ей, но увидев выражение ее лица, резко развернулся в мою сторону. Брови тут же нахмурились, на скулах вздулись желваки. Единственным, кто не обратил на меня внимания, был малыш, лет четырех от роду. Не замечая ничего на свете, он все так же увлеченно продолжал гоняться за громко раскудавшимися курицами.

'И куда мне теперь идти? Может обратно в тюрьму попроситься? Ни дома, ни денег, ни работы — неплохое начало для новой жизни! Может опять податься на Дикий Запад, банки грабить? — пока я иронизировал над собой, мужчина медленно, с опаской, подходил ко мне. Молодой, лет тридцати, с простым лицом. Причем он явно меня боялся. Чувство разочарования сменилось интересом к его непонятному и странному поведению. Тем более, что торопиться мне было некуда. Мужчина остановившись в двух метрах от забора неожиданно начал жестикулировать руками, показывая, чтобы я уходил. Я смотрел на него, ничего не понимая.

'Может он глухонемой?'

Но в следующую секунду он заговорил.

— Ты, Джон?! Да?! Джон?! — его голос был напряжен. — Уходи!! Уходи, Джон!!

Только теперь до меня дошло, что он меня знает как сумасшедшего, а также знает, что я здесь жил. Но почему он меня боиться? Стоп! Наверно, слышал что я сидел в тюрьме. Теперь понятно. Бывший зэк и еще сумасшедший.

'Но чего он так глотку рвет?! Как у него самого в ушах не звенит? А в желудке как бурчит. Стоп! Есть идея!'

— Пожрать дашь? Тогда уйду.

Если бы в этот момент разверзлась земля, и из трещины, окруженный огнем, появился дьявол, мужика бы наверно не так достало, как мои слова. Его злаза расширились до предела, челюсть отвисла. Похоже, он даже не понял, что я сказал. Ухмыльнувшись, я настроился на представление, как из-за спины мужа раздался звонкий женский голос: — Мистер…. Джон, если вы не сильно торопитесь, мы могли бы пообедать вместе. Правда, без особых разносолов, но как говориться, что есть, то и будем есть.

Тут у мужа кончился столбняк. Его челюсть стала на место, после чего он почти простонал: — Мэри, ты что не понимаешь, он…

— Это ты не понимаешь, Дикки. Ведь он же здесь жил. Мы не можем его просто так прогнать. Это нехорошо. Не по-христиански. К тому же соседка Милли Купер сказала, что Джона забрали в тюрьму ни за что. На семью Доббинсов напали бандиты. Когда маленькая Луиза очнулась, она все рассказала полицейским. Ей наш констебль так сказал. Как ты думаешь, почему Джон здесь стоит, Дикки?! Потому что его освободили!

— Мэри, ну что ты такое говоришь?! Ничего я такого не думал! Просто думал, что он сумас…, а он…, - он бросил на меня новый испуганный взгляд. — Я хотел сказать… Нет, я не то хотел сказать…