«Хочется взять все замечательное, что в силах воспринять, и хранить его...»: Письма Э.М. Райса В.Ф. Маркову (1955-1978)

Но за все это время я не переставал следить за поэзией — по журналам, гл<авным> обр<азом>. Вышедшая к сорокалетию объемистая двухтомная «антология» [108] любопытна, но еще осторожна и потому пуста. Все-таки, с ее помощью удается отмечать кое-кого из молодых и даже из пропущенных стариков. Среди первых назову Якова Белинского, Коваленкова, Стрельченко, Дудина, Слуцкого и Вашего Урина, а м. 6., также Поделкова и Шубина, а среди последних — Дм. Петровского и сибиряка Мухачева. Но они не решились еще поместить Чурилина, Петникова, Мандельштама, Клюева, Нарбута, Белого, а среди молодых — Семынина и Самойлова [109] . Все-таки прогресс. Обещаны отдельные книги Павла Васильева и Цветаевой, но еще не вышли. И выйдут ли? [110] А Заболоцкий, хоть и плохой (без «Столбцов» совсем), все-таки вышел с рядом доныне неизвестных, иногда интересных стихотворений [111] . Кроме того, в Париже есть сборники Дм. Петровского, Стрельченко и Слуцкого [112] . С превеликим трудом мне удалось получить «стихи» Мартынова 1957 г. [113] — это крохотная книжонка в 100 стр., намного более слабая, чем «Лукоморье» [114] — просто жаль Мартынова, что его так обкарнали!

108

Антология русской советской поэзии 1917–1957 гг.: В 2 т. М.: ГИХЛ, 1957.

109

Вероятно, имеются в виду поэты Петр Андреевич Семынин (1909–1983) и Давид Самуилович Самойлов (наст. фам. Кауфман; 1920–1990).

110

Сборник Павла Васильева уже был выпущен (Васильев П. Избранные стихотворения / Предисл. К. Зелинского; подгот. текста Е.А. Вяловой и П. Вячеславова. М.: Гослитиздат, 1957), а М.И. Цветаевой — задержался на несколько лет: Цветаева М. Избранное / Предисл., сост. и подгот. текста Вл. Н. Орлова. М.: Гослитиздат, 1961.

111

Заболоцкий Н. Стихотворения. М.: Гослитиздат, 1957.

112

К этому времени у Бориса Абрамовича Слуцкого (1919–1986) вышли две книги стихов, у Вадима Константиновича Стрельченко (1912–1943) — пять, ау Дмитрия Васильевича Петровского (1892–1955) — полтора десятка; какие из них были доступны в Париже, трудно сказать.

113

Мартынов А. Стихи. М.: Молодая гвардия, 1957.

114

Он же. Лукоморье: Стихи. М.: Советский писатель, 1945.

Но даже всего этого показалось им недостаточным, и теперь объявляют новый зажим, возвращение мороза. Увы, еще не предвидится конец уродованию русской культуры! У свободного мира не хватает мускулов поставить положение на ноги.

Если Ваши ученые дела уладились — не я один обрадуюсь Вашему возвращению «в литературу». Но увы, тем временем «Грани», кажется, дышат на ладан, а в «Новом журнале» «царят» кадеты и эсеры и печатают Герцена [115] и друг друга. Им бы прописать еще раз сиринский «Дар», но на этот раз пройтись бы по Герцену — тоже свято заслужил.

115

Речь идет о публикации, которая печаталась приложениями с отдельной пагинацией в нескольких номерах: Неизданные письма А.И. Герцена к Н.И. и Т.А. Астраковым/ К печати подгот. Л.Л. Домгер // Новый журнал. 1956–1957. № 46–51. С. 1–176 (на титульном листе в № 46: Нью-Йорк: Изд-во «Нового журнала», 1957).

Очень рад буду Вашим новостям.

Ваш Э. Райс

13

Париж 17-8-58

Дорогой Владимир Федорович.

Если Вы хотите, мне удалось найти для Вас еще один завалящий экземпляр двухтомной советской антологии в честь ихнего 40-летия. Он стоит 1640 фр<анков>, т. е. что-то вроде 4 долларов. Если желаете его получить, прошу Вас немедленно мне ответить, ибо продавец, хотя и согласился этот экземпляр для меня задержать, вряд ли будет держать его долго. Я ему сказал, что должен написать о нем в Америку и получить ответ. Он согласился. Но, как Вы понимаете, он рассчитывает на скорость с нашей стороны. Так что лучше всего будет, если Вы мне ответите с обратной почтой.

Естественно, если так Вам интересно поближе с этой книжкой ознакомиться. Она состоит из 2 больших томов, страниц по 700 каждый. В ней представлены около 200 поэтов, среди которых несколько «трудных»: Цветаева, Орешин, Хлебников, Васильев, Корнилов. Но нет Чурилина, Нарбута, Петникова и даже Клюева, Мандельштама… Все-таки, в общем, несмотря на изобилие официальной трухи, выбор сделан старательно и, в пределах возможности, со вкусом, т. е. после обильного набора официальных текстов дается 2–3 стихотворения автора из наилучших эстетически. Книга интересна гл<авным> обр<азом> с точки зрения документальной и как материал (о каждом из поэтов имеется краткая фактическая заметка), наконец, с политической. Но несомненно, каждый из нас, и я в том числе, не может не найти в ней немало художественно-интересных и еще незнакомых текстов. Я знаю, Вы строже моего к поэтам второй величины (позиция, которую возможно и оправдать), но здесь впервые, в особенности среди молодежи, я нашел кое-какие интересные явления. В частности, здесь, впервые, я нашел 2 стихотворения открытого Вами В. Урина, действительно, хороших. Кое-кто из старших тоже впервые здесь обратил на себя мое внимание, как человек талантливый, хотя и «приглушенный», напр<имер>, В. Луговской. Поэтому, в общем, я Вам советую книгу приобрести. Зная границы возможностей ее составителей, она все-таки не лишена интереса, даже художественного. Но, конечно, ожидаю Вашего ответа.

Что же касается горе-рецензента из «Time’s Literary Suppl<ement>» (верно, это большевизан Costello [116] ) — то не стоит Вам обращать на такие высказывания внимания. Сам он, верно, знает, что врет. В частности, «положительная оценка революции» — самое слабое в этой антологии, в чем Вы сами убедитесь, когда ее получите. Было бы хорошо, если бы Вы этого дядю отчитали по заслугам [117] . Сильна же она именно тем, что в ней, впервые, решились поместить ряд текстов, к революции прямого отношения не имеющих.

116

Это же предположение высказал Г.П. Струве в письме В.Ф. Маркову 17 июня 1958 г.: «М. б., вы уже видели, а если нет, то посмотрите сейчас же у Вас в библиотеке «The Times Literary Supplement» (London) от 30 мая (я сегодня его получил). Там под названием “Soviet Poetry” большая “front page” статья по поводу недавней советской антологии, Вашей антологии. Ахматовой и Мандельштама в чеховских изданиях и Пастернака в переводе Рипеллино (включая стихи из “Д<окто>ра Живаго”). Не знаю, кто мог это написать, но вероятно Costello. TLS охотно печатает письма в редакцию по поводу напечатанного у них (в том числе и от задетых авторов), и мне кажется, Вымогай бы написать такое письмо, имеющее некоторый общий смысл. Упрек Вам в “timidity” «застенчивость. — англ.> основан, конечно, на недоразумении, как и кое-что еще, что говорится по поводу Вашей антологии» (Собрание Жоржа Шерона).

117

Марков долго колебался, вступать ли в полемику, и писал Г.П. Струве 27 июня 1958 г.: «Все не знаю, отвечать ли TLS или нет. Сперва хотел, потом раздумал, т. к. он прав: я почти не включал вещей, одобряющих революцию, потому что почти все они были плохими стихами. А сейчас опять зачесались руки» (Hoover. Gleb Struve Papers). Набросанный вчерне ответ он в результате так и не завершил и не отправил.

Что касается остальной литературы, Вы продолжаете быть строгим судьей. Конечно «Скоттов (?!), Шекспиров и Дантов» пока не видно, но в одном из последних номеров «Граней» (в самом толстом) появилась замечательная (кроме последних 2 строф) поэма С.М. Рафальского [118] . Он — малоизвестный, но очень интересный поэт Пражской школы [119] («Воля России»), которой я в последнее время все больше интересуюсь и даже начинаю предпочитать ее парижской. Кроме Рафальского в ней был интересный поэт Вячеслав Лебедев — сухой экзотик, вроде Киплинга, но без его «народных» словечек и в особенности Алексей Эйснер, сильный и своеобразный поэт с евразийской тематикой. К сожалению, в Париже трудно собрать все материалы, а то я бы хотел о них напомнить статьей. А среди Вас, «новых» эмигрантов, замечаю Олега Ильинского, по-моему, очень даровитого (хотя он и немного кривляка). Если бы не это кривляние (которое может еще пройти), я его предпочел бы даже Ивану Елагину. Но вообще, отчаиваться нечего, талантливые люди в природе есть и в любую минуту могут проявиться. После войны 1945 г. в эмиграции выросли еще 2 поэта, о которых стоит упомянуть: Ю. Одарченко [120] и А.Е. Величковский [121] . Они старые эмигранты, но впервые выступили после войны.

118

Рафальский С.М. Поэма о потустороннем мире //Грани. 1957. № 34/35. С. 157–160.

119

Подробно о пражских поэтах, в том числе об упомянутых здесь Райсом Сергее Миличе Рафальском (1896–1981), Вячеславе МихайловичеЛебедеве (1896–1969) и Алексее Владимировиче Эйснере (1905–1984) см. в издании: «Скит». Прага 1922–1940: Антология. Биографии. Документы / Вступ. ст., общ. ред. Л.Н. Белошевской; сост., биографии Л.Н. Белошевской, В.П. Нечаева. М.: Русский путь, 2006.

120

Одарченко Юрий Павлович (1903–1960) — поэт. С начала 1920-х гг. в эмиграции в Париже, занимался дизайном, росписью по тканям, печататься начал после войны, первый (и единственный прижизненный) сборник стихов «Денек» выпустил в 1949 г.

121

Величковский Анатолий Евгеньевич (1901–1981) — участник Белого движения. С 1919 г. в эмиграции в Польше, с 1926 г. во Франции, был чернорабочим, таксистом, печататься начал в 1947 г., спустя несколько лет выпустил первую книгу «Лицом к лицу» (Париж: Рифма, 1952).

«Опыты» пока в Париже не получаются. Если там бывают Ваши статьи, то я лично очень об этом сожалею. Сожалею также о том, что Ваша книга о Хлебникове должна выйти по-английски. Хотя я на этом языке и читаю вполне свободно, но, все-таки, жаль. Удалось ли Вам, на чужом языке, остаться таким же замечательным критиком, как по-русски?

Сожалею насчет пробела в микрофильме (видно, что фотограф, к которому я обратился (хотя он официальный фотограф Национальной библиотеки), оказался настоящим плутом — выслал Вам микрофильм обыкновенной почтой, хотя ему было уплачено за воздушную, и вот, еще недобросовестно сделал работу). Но теперь уже, увы, этого дела исправить нельзя, ибо книжка была продана за границу, я даже точно не знаю куда — не то в Италию, не то в Швейцарию, не то еще куда-то. Ее предлагали и нам, в Национальную библиотеку, но цена оказалась слишком высокой.

Если Вы продолжаете писать стихи — попробуйте прислать мне несколько, на выбор, для антологии, которую готовлю. Конечно, если Вы согласны в ней фигурировать. Из Вашей длинной поэмы про чертей я все— таки ничего не выбрал, да и неохота разрывать на части цельную вещь. В «Гурилевских романсах», конечно, можно было бы кое-что найти. Но если у Вас имеются новые тексты, то, надеясь на нормальное созревание человека и его мастерства, среди них, может быть, имеется лучшее. Не помню, писал ли уже Вам о моем наблюдении, что в большинстве случаев лучшие стихи каждого поэта — самые поздние. Бывают, конечно, и исключения. Но они указывают на невысокое качество поэта и на какое-то неблагополучие в его творчестве. Примеры первого порядка: Фет, Блок, Волошин, Клюев, Вяч. Иванов, Хлебников, Ходасевич, Гете, Гельдерлин, Рильке, У. Стивенс, Иэтс, Э. Мюэр, наконец — Пушкин. Примеры второго порядка (не говоря о людях рано умерших, как Лермонтов, Новалис или Ките, о которых неизвестно, что бы с ними было): Полонский, Бальмонт, Маяковский, Г. Бенн, Ст. Георге, У. Оден… Нам, русским, и другим народам, живущим по ту сторону железного занавеса, пришлось особенно плохо из-за того, что по мере созревания наши поэты теряли свободу высказывания. Так что лучшие стихи, напр<имер>, Пастернака, Заболоцкого и др. — как раз первые, самые ранние. Особенно это обидно в случае украинцев Тычины, Рыльского и Бажана, еще ужаснее разгромленных партией, чем Заболоцкий или Кирсанов. Замечательные польские поэты Пшыбош [122] и Важык [123] тоже свирепо искалечены цензурой. Ну что же, тем хуже для нас. Судьба.

122

Пшибош (Przybos) Юлиан (1901–1970) — польский поэт и эссеист, один из главных представителей Краковского авангарда.

123

Важик (Wazyk) Адам (1905–1982) — польский поэт, эссеист, переводчик, связанный с Краковским авангардом.

Был — и всегда бываю искренне рад Вашему письму. Но не трогал Вас, зная, что Вы очень заняты (это и со мной случается порою, хотя и на не такой долгий срок). За исключением Вас, остальные, встреченные мною, новые эмигранты, — страшно далеки, как бы люди с другой планеты. Они как-то собраннее и жестче нас (и в хорошем и в дурном отношении), с ними не получается полного, глубокого понимания. Где-то, в самом своем корню, они иначе. Вы — единственный, с которым я всего этого абсолютно не чувствую, и общаюсь с Вами просто и прямо, ни о чем не думая. И возможность этого ощутил еще в Ваших первых статьях, после которых меня потянуло Вам написать. Продолжаю надеяться, что нам удастся встретиться лично, несмотря на эпоху, пространственные, временные (не успеваешь) и денежные препятствия. Вы для меня большая радость, как указание на то, что не вся целиком Россия стала нам чужой, а что это, видно, лишь перемена маски, внешности, за которой остается прежнее, знакомое, свое… Верю в это, даже если это ребячество. Пишите, дорогой Владимир Федорович, если будете иметь время и охоту. А на этот раз — прошу, поскорее, хоть два слова, если желаете книжку.

Искренне Вам преданный

Э. Райс

14

Париж 18-9-58

Дорогой Владимир Федорович.

Пишу Вам поздно вечером, в состоянии полной изношенности. Но боюсь, что иначе я так и не найду времени Вам написать. Есть на свете такая отвратительная вещь, которую называют «журналистика». Я имел неосторожность отдать ей малую частицу самого себя — из антисоветского долга. А она меня целиком проглотила и еще не кончила глотать. Так что все в разброде — и друзья, и литературные труды, и венгерский язык, которому я учился, не без успеха, и многое другое.

Конечно (в Вашем письме от 3–8), Вы — лучший критик, чем я (и не только чем я). Ваши характеристики Рафальского, Одарченки и Ильинского — убийственны, но бесспорны. Вы из тех, для кого в литературе есть только один ряд: первый. И это верно. Но если «первый ряд» Пушкина включает том страниц в 500 (но вряд ли больше), то «первый ряд», напр<имер>, (даже!) Фофанова, тоже включает 2–3 стихотворения, там-сям, по отдельной строчке-двум, которые тоже «первый ряд» и которые выкинуть жаль, которые в русской литературе свое место нашли, и даже если мы их выкинем, то, несомненно, раньше или позже, найдутся люди, которые им отдадут должное. Взять хотя бы знаменитые его строчки: