Хочу быть честным

Он подвигает к себе аппарат и набирает номер. Талантливый человек Сидоркин! Выбери он вовремя артистическую карьеру, цены б ему не было.

– Алло, это Дима?
– говорит он грудным женским голосом.

Богдашкина я не вижу, но хорошо представляю себе, как его одутловатое лицо расплывается в сладчайшей улыбке. Старый дурак! Ему уже скоро на пенсию, а он все еще охотится за молодыми девушками. Ни годы, ни алименты, на которые уходит половина зарплаты, не могут заставить его образумиться.

– Здравствуй, Дима,- ласково щебечет Сидоркин.- Это твоя маленькая Пусенька. Я уже сказала папе о нашем решении, папа хочет с тобой поговорить. Передаю папе трубку.

Я беру трубку, злорадствую:

– Ну что, попался?

В трубке слышно тяжелое сопение - Богдашкин думает.

– Кто это?
– наконец спрашивает он.

– Это папа твоей маленькой Пусеньки,- продолжаю я начатую Сидоркиным игру.

– Чего надо-то?
– Богдашкин меня уже узнал, голос у него недовольный.

– Ничего особенного. Бочку олифы.

– Олифы?
– Богдашкин воспринимает это как личное оскорбление.- Вы ее с хлебом, что ли, едите? Я тебе на прошлой неделе отправил две бочки. Больше нет.

– Может, все-таки найдешь?
– прошу я без всякой надежды.

– Как же, найдешь,- сердится Богдашкин.- Одному одно найди, другому другое. И все к Богдашкину. Этому нужен Богдашкин и этому Богдашкин, а Богдашкин всего один во всем управлении.

В конце концов я выхожу из себя и говорю ему несколько слов на родном языке. Богдашкин не обижается, ему все говорят примерно то же самое.

– Будет ругаться-то,- ворчит он довольно миролюбиво.
– Высшее образование имеешь, а такие слова говоришь. Алебастру немного могу дать, если хочешь.

Можно послать его еще куда-нибудь, но за это денег не платят. А алебастр это все-таки нечто вещественное. Для обмена на что-нибудь он тоже годится.

– Черт с тобой,- соглашаюсь я,- давай алебастр. С паршивой овцы хоть шерсти клок.

Пока я говорил с Богдашкиным, Сидоркин сидел и терпеливо ждал. Теперь поднялся.

– Значит, я беру три мешка?

– Совсем обнаглел,- говорю я.- Сначала один просил, потом два, теперь тебе и двух мало.

– Мало,- сказал Сидоркин.- Один по дружбе, один, чтоб ты меня больше не видел, один за Богдашкина. Законно?

– Ладно,- сказал я,- бери четыре мешка и проваливай.

– Бусделано,- сказал Сидоркин, подражая Аркадию Райкину.- Сейчас я подошлю машину.

Я тоже собрался выходить вместе с Сидоркиным, но в это время появился Ермошин, который приехал на самосвале. Он долго стоял на подножке, потом нерешительно поставил ногу на лежащую в грязи узкую доску и пошел по ней, словно канатоходец. Я и Сидоркин с интересом следили за ним, надеясь, что он поскользнется. Но он благополучно одолел одну доску, перешел на другую и явился перед нами чистенький, словно его перенесли по воздуху. Усы, бакенбарды и шляпа придают лицу его умное выражение.

– Слыхал новость?
– обратился Ермошин к Сидоркину.- Его назначают главным инженером,- он кивнул в мою сторону.

Это было неожиданностью не только для Сидоркина, но и для меня самого. Правда, слухи о моем назначении давно ходили по тресту, но слухи оставались слухами, никакого подтверждения им не было, если не считать двух-трех намеков, слышанных мной от Силаева.

– Брось,- недоверчиво сказал Сидоркин.- Что, управляющий утвердил?

– Пока не утвердил, но затребовал проект приказа. Я только что от Силаева, сам слышал весь разговор по телефону.

– За что бы это ему такая честь?
– Сидоркин критически оглядел меня.Толстый, рыжий и в лице ничего благородного. А тебя, что ж, обошли, выходит?

– Я на профсоюзную работу перехожу,- важно сказал Ермошин.
– Романенко увольняется, я на его место.

– Ну и валяй, - сказал Сидоркин и, поднявшись, обратился ко мне: - Значит, ты мне даешь гипсолитовые плиты?

– Какие плиты?
– удивился я.

– Ну как же. Только что ведь мы договорились, ты даешь мне плиты, я тебе бочку олифы. Или ты на радостях ничего не помнишь?

Сидоркин мне усиленно подмигивал, и я понял, что он хочет разыграть Ермошина.

– Нет,- сказал я,- за одну бочку не отдам.

– Это вы о чем?
– с деланным равнодушием поинтересовался Ермошин.

– Да так, пустяки,- пояснил я,- тут у меня завалялись гипсолитовые плиты, сотни полторы. Он хочет взять у меня за бочку олифы.

Клюнет или не клюнет? Но куда же он денется? Приманка слишком аппетитно пахнет. Сто пятьдесят гипсолитовых плит! Попробуй-ка вырвать их у Богдашкина.

– Я тебе могу дать полторы бочки,- наконец говорит он, стараясь не смотреть на Сидоркина.

– Да тебе зачем?
– говорит Сидоркин.- Ты ведь уже перегородки поставил. Вчера докладывал на летучке.

– Мало ли чего я докладывал,- отмахивается Ермошин и снова поворачивается ко мне: - Ну, берешь полторы бочки?

– Смеешься, что ли? Сто пятьдесят плит за полторы бочки олифы. Помажь ею себе волосы.

– Но у меня больше нет.

– Иди к Богдашкину. Может, он даст тебе сто пятьдесят плит.

– Ну, хорошо,- решает Ермошин.- Бери две бочки - и по рукам.

– Мало. Вези свои бочки Богдашкину.

Я неумолим, хотя знаю, что олифы у него в самом деле больше нет. Но ведь есть на свете и другие не менее ценные вещи. В конце концов мы сходимся на том, что Ермошин дает мне еще десять пачек паркета и немного флюса для газосварки.

Мы оба довольны сделкой: он думает, что ловко обвел меня вокруг пальца, я думаю то же самое о нем, и оба по-своему правы. И он и я выжали друг из друга все, что было возможно, направив на это всю свою энергию и все свои умственные способности. Все было бы гораздо проще, если бы Богдашкин дал каждому из нас, что нам полагается.

Только ушел Ермошин - зазвонил телефон. Я подумал, что это опять Силаев, и попросил Сидоркина взять трубку.

– Если Силаев, меня нет.

Сидоркин снял трубку.

– Алло. Одну минуточку. Главный инженер Самохин занят, но я попробую вас соединить... Она,- сказал Сидоркин, передавая мне трубку, и прикрыл глаза от нахлынувшего на него счастья.

В трубке я услышал голос Клавы.

– Это ты?

– Это я.

– Я тебе звоню просто так - поболтать.

– Ты нашла для этого самое подходящее время,- вежливо сказал я.