Хочу быть в цирке дрессировщицей

В монастырях, подобных Саввину, еще не вставших крепко на ноги, рабочий день братии длится подчас по восемнадцать — двадцать часов: богослужение уже перед рассветом, чтение псалтыря и, конечно же, богоугодные работы. В наиболее строгих монастырях — таковыми, как правило, являются именно женские — личное время сознательно сведено к минимуму: от вечерней трапезы до отбоя час-полтора, и его, впрочем, тоже рекомендуется проводить за чтением духовных книг.

Пастырь

Чтобы сплотить молодую братию и внушить ей не только смирение, но и духовное веселье при всех тяготах повседневных монастырских забот нужен, естественно, незаурядных качеств вожак-игумен. Если учесть, что многие юные соискатели пострига во всех мужских монастырях еще вчера шлялись по улицам и дискотекам, пили портвейн «из горла», курили анашу и тискали девок по углам (и это в лучшем случае, кое-кто приходит в обитель прямо из зоны), то понятно, что удачливому пастырю эдакой паствы требуются помимо прочего макаренковские таланты. Обитель обители рознь, ее облик и внутренняя жизнь почти всецело зависят от отца-настоятеля. Саввино-Сторожевский монастырь — ставропигиальный, подчинен непосредственно Патриархии. В этом есть свои плюсы и минусы: свобода от епархиальной власти и бремя этой свободы. Монастырь, как и многие другие по России, пережил при советской власти метаморфозы: тут располагались в разное время лагерь для уголовников, колония для детей «изменников родины», санаторий министерства обороны, краеведческий музей. Статус обители монастырю вернули лет пять назад — статус, но не недвижимость. За четыре года прежнему пожилому настоятелю сдвинуть дело с мертвой точки не удалось: он лишь наладил службу в боковом приделе монастырского храма и принял одного-единственного послушника. Дело, однако, шло к юбилею, и осенью прошлого года Патриарх назначил в монастырь нового наместника-игумена. Им оказался отец Феоктист, 35 лет от роду, человек расторопный и, судя по всему, многосторонне талантливый. Его биография говорит сама за себя. По окончании семинарии в Лавре он принял постриг и оказался в окружении тогдашнего Патриарха. Тогда же подал рапорт, что хотел бы отправиться на Афон. В те годы выиграть подобный приз было неимоверно сложно: на Афон ездили делегациями по десять монахов один раз лет в пять лет: «загранка» все-таки. Но отец Феоктист конкурс прошел, три года провел на Афоне, и приобретенные там связи оказались потом весьма полезными. По возвращении он получил пост игумена Афонского подворья в Москве, попутно наладив работу такого же подворья в Стамбуле.

В Москве на Гончарной улице, впрочем, от подворья почти ничего не осталось: в монастырских помещениях ютилось с десяток контор. Выселить их, казалось, было невозможно — отец Феоктист выселил. Появились послушники. Тут-то пригодились афонские связи, и отец Феоктист привез в Москву на три месяца мощи святого Пантелеймона, никогда до того Афон не покидавшие. Через Афонское подворье за этот срок прошло до миллиона посетителей, оно вошло в Москве в моду. Настоятелю впору было почивать на лаврах, но отец Феоктист получил новое назначение — в Звенигород.

Весь клубок хозяйственных проблем невозможно описать: пустующий чуть не со времен французского нашествия царский дворец — в ведении Министерства культуры, земля окрест — собственность Министерства обороны, старинные иконы иконостаса Рождественского собора — в музейных запасниках, храм с остатками росписи кисти Рублева и учеников — в разоре и не отапливается, послушников нет, равно как и денег. Отец Феоктист меньше чем за год буквально преобразил святое место, за что и был произведен Патриархом прямо во время торжеств в архимандриты. Чтобы совершить такой подвиг, мало самой горячей молитвы, хоть все и делается, как мы знаем, по соизволению Божьему.

Но ничего с неба не упадет, если сам оплошаешь. Отец Феоктист дружит с администрациями Одинцовского и Ногинского районов, с военными, с Фондом культуры, со строительными АО, с депутатами, с министром культуры, с губернатором, только что не с Папой Римским, не говоря уж о благоговении, которое испытывают перед ним директора окружающих санаториев и домов отдыха.

Под стать характеру настоятеля и атмосфера полной открытости, царящая в обители. По территории монастыря круглыми днями шатаются праздные миряне — посетители музея, с которым насельники продолжают делить монастырские здания, здесь же — большое количество людей, никак не являющихся братьями, но втянутых в орбиту монастырской жизни. Прежде всего это трудники: от простых рабочих до образованных сотрудников — экономистов, историков, журналистов. После того как в Братском корпусе — тесном мужском общежитии послушников — заканчивается трапеза братьев, стол накрывают заново. Поражает, что за ним оказывается два десятка женщин, причем некоторые молоды и весьма пригожи, и даже одна монашка в подряснике. Это тоже трудницы — штукатур, швея, добровольные помощницы в храме и их дочери, школьницы и студентки, на каникулах приобщающиеся монастырского воздуха; монашка же оказалась откомандированной своей женской обителью как специалист по реставрационным работам. Женщин вообще привлекают мужские обители — рясы это та же форма, — но дело не в эротическом подтексте: воспитанные в патриархальной стране, в миру они не находят мужчин, моральный авторитет которых был бы для них безупречен. А здесь находят.

Монастырь пользуется популярностью: за полгода через него прошло уже около двух сотен соискателей, но отбор послушников, как сказано, строг. А если учесть, что Саввина обитель — единственный монастырь в самом престижном подмосковном Одинцовском районе, причем стариннейший, да еще при таком настоятеле, — можно, не боясь ошибиться, предсказать, что очень скоро эта обитель войдет в большую светскую моду.

Торжество

Но закончим о праздновании монастырского юбилея. В центре Звенигорода года четыре назад верующим возвратили храм, отобрав его у какого-то склада, посвященный Александру Невскому. И вот вам картинка: пока мощи преподобного Саввы тихо плыли по направлению к городу, у храма, поперек центральной улицы, выстроилась довольно пестрая компания. Местный клир в парадном облачении, с хоругвями и храмовой иконой был прослоен мирянами в кургузых костюмах и при галстуках, некоторые из них были в шляпах, и несколькими упитанными дамами с шиньонами яркой шерсти, но без косынок — местными чиновниками. Этих избранных было десятка два, за их спинами томилась группка разряженных фольклорных пейзан, которым полагалось встречать высокое центральное начальство — одних архиереев десять человек, Патриарх, областные чиновники — хлебом-солью. Простой же народ теснился по тротуарам. Во всей этой умильной картине удивляло невероятное число и там и сям наставленных служивых: от милиционеров и ОМОНа до представителей всех родов войск, десантников, инфантерии, только что не танкистов. Смахивало на военное положение. Смахивало тем более, что на всем расстоянии от города до монастыря — километра четыре-пять — через каждые десять метров по обе стороны дороги были наставлены солдаты, а через каждые двадцать пять — милицейские патрули. Солдаты скучали, стреляли у прохожих сигареты: проехать было нельзя, но пройти по придорожной тропке все-таки можно было беспрепятственно.

Под монастырским холмом бросался в глаза разбитый военными бивуак: десятки вместительных походных палаток. Здесь же в ярко-оранжевых сарафанах с надписью «Русское бистро» сновало множество девиц с лотками, предлагая творожные сочники и бутерброды. Но народу было не слишком много: туристы с рюкзачками, богомольные женщины в косынках и стайки простоволосых любопытствующих девиц, случайные дачники и чинные семейства принаряженных крестьян из ближних сел; нет-нет да и мелькнет черная монашеская ряса, пройдет бравый казак в штанах с лампасами и с медалями во всю грудь, попадется какой-нибудь интеллигент в очках и с блокнотом, пробежит оператор с телевидения в поисках нужной точки. Тот же люд и перед монастырскими воротами. Здесь идет бойкая торговля: изделиями народных промыслов в виде звероподобных свистелок, нехитрая бижутерия, расписные деревянные яйца, альбомы репродукций русских живописцев, латунные крестики и картонные образки. Но основную околомонастырскую торговую площадь занимают тесно сдвинутые буфетные столы, на которых позади немногих закусок стоят ряды бутылок горячительного — от родного портвейна до водки всех цветов и многих сортов. Не хватает каруселей. Милиция не пускает кого не положено куда нельзя, народ попивает, топчется, судачит, и если не знать, по какому поводу веселье, то никак не догадаться, что таким образом обставлен праздник богоугодный, торжество церковное. А не свадьба, скажем, дочки секретаря местного райкома.

Первым признаком того, что торжественный момент надвигается, служит лимузин с несколькими машинами милицейской охраны с включенными на крышах мигалками. Это прибыл Патриарх, которого в кольце людей в рясах, в формах и в штатском быстро уводят на территорию монастыря. Вскоре бухает первый колокол, начинается благовест — звон «во вся», как говаривали в старину. Принесенные в дар монастырю колокола, самый большой — полторы тонны весом, только накануне взгромоздили на колокольню при помощи двух БТРов, оснащенных специальными лебедками, — вот что значит дружба отца Феоктиста с военными… Народ хлынул к Старым воротам, куда приближался крестный ход с мощами, которые от Звенигорода несли к монастырю на руках. Церемония встречи была весьма краткой. Патриарх появился на минуту — весь в золотом глазете, в белой митре с золотым крестом, — принял раку на руки и исчез за железными вратами. Те тут же прихлопнулись, а бравые десантники в сером камуфляже, насмерть сцепившись за руки, отсекли толпу верующих от стен монастырских, и лишь какие-то юркие молодые люди с сотовыми телефонами зашмыгали в очистившемся пространстве, — и спектакль закончился.

Впрочем, из выставленных здесь же репродукторов вскоре полилось хоровое «К Богородице прилежно ныне», — в соборе началась торжественная литургия. Ненужные милиционеры повзводно обсели окрестные косогоры, солдаты слонялись и хотели курить, публика жевала бутерброды под водочку. Санитарная машина МЧС так и осталась незагруженной, к выносным туалетным кабинкам не было очереди, никто уже не ожидал никаких чудес. Но кто бы знал, из какого пепла возродилась эта обитель буквально на глазах. И кто знает, что будет с нею впредь.

Перейдем через Альпы

Вслед за Суворовым, тысячи наших соотечественников прошлым летом это уже сделали. Одни совершили посадку в Ницце, у подножья Приморских Альп, и разбрелись по побережью Французской Ривьеры. Другие лишь собирают чемоданы и готовятся отправиться километра на два выше, если отсчитывать от уровня моря, — на горнолыжные курорты, где сезон открывается в декабре.

Этим летом туристы из России валили на Ривьеру гуртом. Поток был столь значителен, что старожилы признали его рекордом всех русских сезонов на Лазурном берегу за всю прослеживаемую историю бухты Ангелов. Рестораны срочно заказывали переводы меню на русский, менеджеры отелей принялись искать русских сотрудников, в дорогих номерах среди обычной печатной информации на французском и — реже — на английском языках стало можно обнаружить экземпляр очередного номера богатого русскоязычного рекламного журнала «Берег», а в Ницце, начиная с августа, стала выходить тиражом в пять тысяч, что очень неплохо и для французской здешней газеты, русская курортная «Французская Ривьера» с полным перечнем и адресами всех возможных развлечений на побережье. А развлечений здесь, поверьте, немало. Не говоря уж о том, что повсеместно стало возможным смотреть передачи ОРТ по спутнику, для чего, вы понимаете, и стоит сюда ехать. Во всяком случае, первое, что я узнал, водворившись в Park отель в Ницце и случайно нажав на пульте кнопку девятого канала, так это что генерал Рохлин подчинил себе ДОСААФ.

Разумеется, русский бум не обошел и Монте-Карло, где, впрочем, к русским и их безумствам привыкли еще с конца прошлого века. Здесь навстречу возможностям, что дает новая волна русской моды на Французскую Ривьеру для здешней туристической индустрии, ринулась прежде других самая динамичная и самая богатая туристическая компания Монако The Societe des Bains de Mer, S. B. M., «Общество морских купаний», и эта компания, по сути дела, определяет сладкий стиль жизни знаменитого маленького княжества.