Хочу тебя напрокат

Начала прогуливать занятия и в итоге бросила любимое дело, которому раньше была предана душой.

Поступила на двухлетний курс для начинающих бизнесменов и помогала отцу, он научил меня многому.

А рисовать? Нет, больше не рисовала.

Много раз хотела начать, но перед глазами вставала последняя работа, испорченная Люськой, а потом ешё одна — Хан, вернее, его наброски, которые я так и не довела до ума.

— Руки перестали доходить до рисования. Хоть смерть папы оказалась фальшивой, от болезни это его не избавило. Кому-то нужно было взяться за помощь. Так что я не рисую.

Хан хмурится и, кажется, не знает, какие подобрать слова, лишь роняет глухо:

— Жаль. Ты хорошо рисовала.

— Не думаю, что ты в этом разбирался. Надеюсь, допрос окончен?

Официант опускает на стол передо мной большую керамическую миску куриного супа с домашней лапшой. От чашки вверх поднимается густой, аппетитный аромат.

Рядом с большой чашкой супа стоит небольшая миска с ржаными сухариками и мелко порубленная зелень.

Я сглатываю слюну и принимаюсь за еду, зачёрпывая суп большой ложкой.

Хан молча пьёт свой клюквенный морс, изредка забрасывая в рот сушёную вишню, тоже поставленную на стол.

После супа официант приносит мне чай, тарелку с тёплыми сырниками и миску со сметаной.

— Я лопну.

— Ты же любишь сырники, — говорит Хан. — Клим говорил, что любишь.

— И жарил их иногда. Только у папы изюм всегда подгорал, — говорю с лёгкой грустью.

Хан снова тянется в мою сторону. Но на этот раз придвигает к себе чашку со сметаной и начинает обмакивать в неё сырник, поднося к моему рту.

— Откуси.

— Знаешь, я не маленькая. Могу и сама… — отказываюсь, хотя перед губами маячит аппетитный сырник с щедрыми потёками сметаны.

Мне в каждом жесте Хана чувствуется какой-то взрослый намёк, и протянутая рука, и стекающая по сырнику густая сметана — не исключение.

— Ещё бы банан в сметану макнул, — но всё же склоняюсь, откусывая.

Замечаю, как при этом меняется взгляд Хана. Темнеет, становится жарким и опасным.

Хан кормит меня с рук, и по телу разливается непристойный жар.

Остаётся лишь небольшой кусочек, который я прихватываю пальцами, мазнув губами по подушечкам мужских пальцев. Он медленно откидывается на спинку дивана.

— Запачкала нижнюю губу, вытри, — рекомендует хмуро и крепко складывает руки под грудью.

Как будто даёт себе обещание не приставать ко мне чересчур открыто и провокационно.

Хотя бы на людях.

Но что будет, когда мы останемся наедине?

* * *

— Наелась? Или ещё заказать? — предлагает Темирхан.

— Спасибо, я сыта.

От тепла помещения и сытости меня размаривает и начинает клонить в сон.

Мысли становятся тягучими и ленивыми, но, кажется, Темирхан позвал меня не для того, чтобы накормить и потрепаться со старым приятелем.

Он говорил о бизнесе отца, который я могу потерять, если не буду держать себя в руках.

Пытаюсь собраться с мыслями.

— Что там с Ковалем? У нас сегодня важное дело?

Темирхан расплачивается по счёту, но Ярослав выходит и отказывается принимать оплату:

— В память об армейском друге, — улыбается мне, кивая.

— Папа всегда платил по счетам, — возражаю я, и только потом мужчина принимает деньги, провожая нас на выход из заведения.

— Приходите ещё!

Прохладный воздух немного отрезвляет и привносит ясность в мысли.

Темирхан снова набрасывает мне на плечи пиджак и придерживает за руку, направляясь к парковке медленным шагом.

Снова повторяю вопрос, не дающим мне покоя:

— Так что там с важным делом?

— Это оно и было, — отвечает Хан.

— Не поняла.

— Проверить, всё ли с тобой в порядке в плане… беременности и накормить. Ты в моём доме, похоже, и чёрную икру есть не станешь, — усмехается Темирхан.

— Не стану. Не люблю чёрную икру. Вообще морепродукты не люблю!

— А что ты любишь?

«Тебя…» — едва не вырывается из моих губ.

Но я вовремя добавляю мысленно, что это осталось в прошлом.

Дурацкая, почти детская влюблённость в друга отца, оказавшегося рядом. Близко-близко, но не перешедшего черту.

Хотя у него была такая возможность, и я бы не сопротивлялась.

— Почему ты остановился? Тогда, в гостиной? Ты получил бы всё, что захотел?

Провокационный вопрос. Темирхан смотрит на меня с нескрываемой жаждой, и я сама словно напрашиваюсь, подталкивая его к пропасти без возврата.

— Ты мог бы заняться сексом. Я бы не сказала тебе «нет»…

Едва стою на ногах, возле его внедорожника, и чувствую, что слабею, но внутри крепнет желание и беспокойный жар, от которого пылает всё тело, лишь усиливается.

Между ног пульсирует желание. Бельё становится влажным и начинает мешаться.

— Мог бы. Но, как я тебе и сказал тогда, иначе хотел, — выдыхает хрипло, оказавшись рядом.

Его грудь часто вздымается и опускается, почти касаясь моего тела.

— Красиво. Правильно… Не так, как с другими, в общем.

— А сейчас?

Делаю последнее движение и сама прижимаюсь к нему на тёмной парковке, быстро просовывая ладонь под ткань просторной футболки.

Кожа Темирхана очень горячая, и мышцы пресса сокращаются сильной волной, когда я трогаю его, уводя пальцы на границу резинки джинсов.

— Сейчас?

Темирхан резко подхватывает меня под попой и толкает спиной на металл машины, заставляет обхватить его за торс ногами и резко прижимается на всю длину напряжённого члена.

— Трахнуть тебя хочу, маленькая. Долго-долго трахать, чтобы вылезла из моей головы на хрен.

— Трахай. Чего ждёшь?

— Да уж. Чего я жду? — мотает головой из стороны в сторону и резко сминает попу.

Хан нащупывает пальцами ручку на двери внедорожника и опускает меня на заднее сиденье, забираясь следом. Подминает под себя и обрушивает град поцелуев, яростно сминая руками одежду.