Ход кротом

— В легкое. При чем оно тут?

— А я в душу ранен. Я инвалид совести. Мне ваши ответы по книжке не надо. Никому не поверю, паче сам себе не поверю.

— Стой, — сказал Венька, сам себе удивляясь: он-то чего лезет в чужой спор? За ним самим вот-вот чека явится. Но все же продолжил:

— Стой, не части. Ты вот про Россию. Так было уже, пришли поляки и Москву взяли. Своего царя посадили, Лжедмитрия. Давно было, триста лет. И тоже казалось, что нету страны больше, и нету самого имени русского, потому что при дворе Лжедмитрия все велось на польский лад. А все же потом поднялась держава. Так поднялась, что Петербург построили, турок разгладили, а тех же поляков и финнов подчинили. Большевики, меньшевики — страна-то никуда не делась!

Десантник посмотрел на внезапного союзника с интересом и собрался уже что-то прибавить, но закашлялся и рухнул в подушку обратно. Венька, ругаясь про себя, затеребил шнурок вызова. На вызов явился дежурный фельдшер, сунул упавшему в нос нашатырь, выругался, рванул звонок уже сам. Прибежали еще доктора, между прочим выбранив фельдшера за грязных новичков у двери. Фельдшер оправдывался недостачей рабочих рук и времени, более же всего нехваткой дров для бани.

Венька едва успел прибрать письмо, вытянулся на койке и попытался — нет, не заснуть, слишком рядом топталась костлявая старуха с косой — но хотя бы полежать в телесном покое.

О покое душевном Вениамину оставалось только мечтать.

С другой-то стороны, оно и к лучшему, что не обменялся с Татьяной обещаниями. Сгинет Венька — и к лучшему. Разве все то, чего душа его начерпала в походе, как лодка гнилой болотной воды — разве такое нужно нести к людям, на теплый Южный Берег Крыма?

Снилось Веньке, как бредет он по болоту, а на спине плетеный лубяной короб с письмами, с неловко сложенными треугольниками. Встают на его пути чудовища, манят в сторону навки болотные, просят отдать им чье-либо письмо. И вот сидит Венька на мокрой кочке, читая незнакомые адреса, выбирая мучительно: этого в забвение бросить, чтобы всю почту доставить? Или все же вон того? И знает Венька, что скоро уже не нашарит рука ни единого треугольничка — и зачем тогда был весь поход?

Если из дождя вынимать по капельке, всего лишь по маленькой капельке — где тот предел, за которым исчезает сам дождь?

Ударил гром, и явился в огненной туче бог — жестокий и грозный кержацкий Христос, бог Аввакума и боярыни Морозовой — воздел руку и прорек:

— Встань и иди! Неча сопли распускать, не баба.

Венька вздрогнул и проснулся. Носитель стального шлема уже опамятовался и дышал ровно; каска его в мелкую белую крапинку заставила поручика вздрогнуть от накатившей памяти. Люди в таких же точно шлемах выдернули Веньку из-под завала, закрутили в бурку и кинули поперек седла, точно краденую Белу в романе Лермонтова. Это спасенного в безымянном хуторе пацана везли бережно, и потом передали каким-то черным с наказом: «найти всенепременно доктора». С огнеметчиком же красная разведка не церемонилась. Везли добычу мешком, и растрясли без того контуженного Вениамина еще на добрый месяц госпитального лежания…

Вместо Христа вонючих новичков на помывку изгонял бородатый фельдшер, это его львиный рык слышал Венька во сне. За бородачом в проеме двери возник черно-кожаный чекист. Брезгливо сторонясь первых двух кроватей, прошел к Венькиной тумбочке:

— Вениамин Павлович Смоленцев, прапорщик… Поручик. Начальник огнеметной команды?

— Так точно, — криво ухмыльнулся Венька. Допрос был уже, это, выходит, приговор принесли.

— Эй! — с угрозой повернулся второй, писклявый, что жаловался на два года в окопах:

— А у нас на фронте не было обычая, чтобы огнеметчика в плен брать! Кончать его надо, товарищ комиссар.

Узколицый чекист поморщился: кому охота вшивого в товарищи? Но прежде черно-кожаного снова поднялся на локте неугомонный десантник:

— Я сам огнеметчик «Мордора», и что дальше?

— У меня приказ, — добавил чекист, вынимая из нагрудного кармана очки и нацепляя их на острый нос, — это ценный пленник. Вот если пойдет в несознанку, тогда уже к стенке.

Не то, чтобы в облике чекиста не было вовсе ничего, кроме острого носа и черной кожаной одежды, но именно эти признаки бросались в глаза прежде всего. Венька сравнил его с дятлом, потом с вороном, потом сообразил, что сам от страха цепляется умом за что попало.

— Приказ! — фыркнул писклявый. — Ты меня без приказа убеди, чтобы я поверил.

— Легко, — сказал мордорец. — Помнишь, как детей от казары прятали?

— Ой, помню! — согласился писклявый. — Все плохо, а хуже нет казацкой плети. Она никого не щадит — ни старого, ни малого. Казаки не дали нам никакого продовольствия, а отнимали одежду, мало того, что грабили, но приходилось самому отнести без одной копейки оплаты. Если не отнесешь, то к полевому суду. Много расстреляно мирных жителей, не только мужчин, но и женщин, а также ребятишек. Отрезали ноги, руки, выкалывали глаза.

— И ты сейчас хочешь, чтобы мы так же, направо и налево, не разбирая вины?

— Какой еще вины! Это же огнеметчик! Мало?

— Я сам огнеметчик. Если по суду докажут, что на нем кровь гражданских, так я его первый шлепну, рука не дрогнет. А только я воевал за то, чтобы никого не казнили без народного суда. Чтобы не было, как раньше, когда «черная кость» перед «белой костью» всегда наперед виновата. Я за это на смерть шел, и убью за это без колебаний!

Закончив длинную речь, мордорец откинулся на подушки, засопел. Чекист подвинул к Вениамину раскрытый планшет:

— Протокол прочитайте и подпишите.

И снова Веньку поразило качество бумаги в блокноте обычного чекиста, «шестеренки войны». Сам он по производству в прапорщики получил кожаный планшет со стопкой желтоватой эрзац-бумаги, на которой расплывались любые чернила. Здесь же бумага была не хуже, чем привозили китайцы из Читы.

Подписав и отдав планшет, Вениамин собрался с духом:

— Товарищ чекист, вопрос разрешите?

— Я для вас «гражданин», товарищем огнеметчик Слащева мне быть не может, — оборвал черно-кожаный. — А вопрос разрешаю.

— Письма мои можно будет отправить через кого-нибудь… Потом?

— Оставишь мне, — сказал мордорец. — Я читать не буду. Слово. Только, я думаю, тебя не прислонят. Не похож ты на сволочь, а уж я навидался…

Чекист прочитал казенное: «С моих слов записано верно и мною прочитано», захлопнул планшет:

— Раненый товарищ прав. Если не докажут ваше участие в расстрелах или иных измывательствах над мирным населением, вас обменяют.

Венька выдохнул и от радости обнаглел:

— Значит, этот огнеметчик может быть вам товарищем?

— Так он же наш, — удивился чекист, — советский огнеметчик. Неужели непонятно?

Затем повернулся и вышел, все так же сторонясь немытого писклявого знатока фронтовых обычаев.

Дверь закрылась и некоторое время в душной палате стояла сумеречная предвечерняя тишина. Вениамин посмотрел на… Заступника? Коллегу? Тоже ведь огнеметчик. Тот выглядел не так уж плохо. Худое то ли от природы, то ли от болезни лицо, наголо бритая от вшей голова, усы, по моде Южного Фронта, вислые «запорожские». Цвет глаз темный…