Ходили мы походами

– Галочкин, – сказал Валька через минуту, – давай нагибай осину. Вон ту, самую крайнюю, у которой кора в пупырышках.

Скоро несчастный Борька, весь облепленный бурой грязью и босиком, стоял на сухом пригорке.

– Здорово! – сказал Валька, оглядывая его трясущуюся фигуру. – Знаешь, Бунчиков, пожалуй, мы тебя первого в их ангар запустим. Это называется психическая атака.

– Холодно, – сказал Борька, – я домой хочу.

– А Пашка? А Петухов? Они, думаешь, домой не хотят? Ты, Бунчиков, не стой, двигайся. Сейчас быстро пойдем, согреешься. Еще спасибо скажешь, что искупался.

Миновав болотистую низину, мы резко забрали влево. Среди деревьев замелькали просветы, лес стал реже, до старого аэродрома было рукой подать.

Запах дыма то пропадал, то возникал снова, но было ясно, что никакой это не пожар. Скорее костер – и то уже догоревший.

– Теперь тихо. – Валька остановился. – Не шуметь, не трещать ветками, книгу про Чингачгука читали?

Я кивнул, Борька помотал головой.

– Плохо, – сказал ему Валька, – книги надо читать. Иногда в них бывает много чего полезного.

– Я читаю, – возразил Борька. – Про шпионов и вообще всякие.

– Тихо. – Валька прислушался. – Галочкин, ты ничего не слышишь?

– Музыка где-то играет. Кажется, балалайка.

– Вот и я думаю, откуда здесь в лесу балалайка? Может, радио?

По краю аэродром порос дремучим малинником, колючим, как колючая проволока.

Я шел рядом с Борькой Бунчиковым, который шел босиком по причине утери тапок и все время норовил вскрикнуть, наступив на шишку или колючку. (Вот что значит не читать Фенимора Купера!) Когда он открывал рот, я быстренько залеплял его рот ладошкой, а когда Бунчиков успокаивался, ладошку со рта снимал.

После болота вид у Борьки был внушительный и опасный. Бурая корка грязи, в трещинах, как панцырь у черепахи, покрывала его по шею. Не знай я, что рядом Борька, точно принял бы это пугало за вылезшего из земли мертвеца.

Голос балалайки стал громче, к нему прибавились неясные голоса.

Валька шел, принюхиваясь, прислушиваясь и поглядывая на открытое поле, бывшее когда-то аэродромом.

Внезапно Валька остановился. Мы с Борькой остановились тоже.

Валька сделал нам знак рукой и показал вперед.

Солнце висело низко, срезая верхушки сосен по другую сторону аэродрома. Само поле поросло пожухшей травой, кипреем и одуванчиками, уже готовящимися спрятаться на ночь.

А ближе к лесу, по нашу сторону, рядом с кучей тлеющих угольков на траве стоял самолет.

9

Мы застыли, пораскрывав рты, и смотрели на эту удивительную картину.

Самолет был настоящий – с крыльями, с широким пропеллером, с малиновыми пятнами солнца на квадратных стеклах кабины.

Мы стояли и понять не могли, откуда здесь быть настоящему самолету.

– Бомбардировщик, – уверенным голосом знатока сказал Борька Бунчиков.

– Сам ты – бомбардировщик, – осадил его Валька. – Обыкновенный кукурузник, АН-2. Гражданская сельхозавиация. Только что этот самолет здесь делает? Тем более, рядом с их штабом?

– Может, вынужденная посадка? – предположил я. – Бензин кончился или мотор отказал?

– Странно, – помрачнел Валька.

– А может, сбили? – сказал Борька Бунчиков.

Мы тупо уставились на него.

– Ладно. – Валька покачал головой. – Подумаешь, кукурузник. Раз пришли, отступать поздно.

Он прищурился и стал вглядываться в темную кромку леса.

У кучи умирающих угольков виднелась чья-то сгорбленная фигурка. Она тыкала в угли палкой, и над низким холмом костра поднимались красные искорки и серые струйки пыли.

Борька Бунчиков сделал из ладоней бинокль.

– Братцы, да это ж Пашка! – Он весело посмотрел на нас. – Па-а-шка! – заорал он на все лётное поле.

Фигурка у костра вздрогнула, повернула голову в нашу сторону и застыла с открытым ртом.

Никакой это был не Пашка, это был Короедов-младший.

– Обознался, – сказал Борька Бунчиков. – А с виду – вылитый Пашка.

– Эх, Бунчиков, Бунчиков, надо было тебя в болоте оставить, тогда бы не обознался.

Так мы потеряли главное свое преимущество – внезапность.

Короедов-младший пригнулся и бочком, бочком, словно суслик, поскакал в сторону леса.

– К самолету! – прошептал Валька и первый бросился напролом сквозь ёлочки, пеньки и колючки.

Я не понял, почему к самолету, но не стал спрашивать – побежал за ним. За моей спиной пыхтел Борька Бунчиков.

Только мы обогнули костер, как в лесу затопали, зашумели, заговорили на разные голоса. Мы метнулись туда, сюда, но поле было пустое, как сковородка; кроме одинокого самолетика, спрятаться было негде.

Тогда Валька подбежал к борту, дернул на себя дверцу, и мы, подсаживая друг друга, забрались в тесное нутро самолета под защиту его ангельских крылышек.

10

В самолете было довольно уютно. Вдоль бортов тянулись узкие железные лавочки; за пестрой тряпочной занавеской проглядывали кабина пилота, небо и скошенные верхушки ёлок; сзади было что-то навалено и прикрыто куском брезента; пыльные оконца иллюминаторов едва пропускали свет.

Борька Бунчиков примостился на лавочке и выдергивал из пяток занозы.

Валька, плюща нос об иллюминатор, вел наружное наблюдение.

Я просто сидел и ждал, когда же нас всех накроют.

Снаружи что-то происходило. Незнакомый веселый голос спорил с чьим-то другим, картавящим и вроде знакомым. Кажется, этот другой был голосом Короедова-младшего.

– Он это, я его точно видел, – говорил Короедов-младший. – Вместо головы – череп, глаза вот такие – светятся, сам весь в чешуе и орёт нечеловеческим голосом.

– Кто он-то? – отвечал ему другой, незнакомый. – Ну, бойцы, вы даёте. Доигрались – мертвецы по кустам мерещатся. А рогов ты у него случайно не видел?

– Не было у него рогов.

– Ладно, воины, мне пора, – сказал незнакомый голос. – За картошечку большое спасибо, хорошую вы испекли картошечку, вкусную. И за балалайку спасибо, я этот простой инструмент уважаю. Три струны – а душу треплет, как целая филармония. Этому вашему Петухову надо бы в район ехать, в оркестр какой-нибудь поступить народных балалаечных инструментов. И вообще, не дело это – в лесу по шалашам прятаться да по чужим огородам лазить. Вон какие лбы вымахали, а в голове одни фигли-мигли.