Хофманн
Шрифт:
— Я хотел пойти перекусить. Не составишь мне компанию?
— Сейчас, к сожалению, не могу. Мне надо срочно позвонить.
— Жаль… но ты ведь еще долго здесь пробудешь? Думаю, время у тебя найдется, даже если будешь сильно занят на конгрессе.
— Конечно. Позвони мне как-нибудь. Если не застанешь, оставь записку. Я живу здесь, в «Райхерте».
— Отлично, я позвоню! Пока, до скорой встречи!
Они пожали друг другу руки, и Хофманн быстро зашагал в сторону Леопольдплатц. Винсент некоторое время в задумчивости смотрел ему вслед и, заметив бросавшего в его сторону недоверчивые взгляды официанта из «Ле бистро», поспешил заплатить за мартини. Он был рад встрече со старым знакомым и посчитал это добрым знаком. Теперь все будет хорошо. Он решил вернуться в свою гостиницу и съесть там какую-нибудь малость, например салат. На душе у него стало легко, и он отправился в путь.
Следя беспокойным взглядом за почтовым служащим, просматривающим корреспонденцию «до востребования», он вспомнил, как подозревал в свое время Винсента Брауна в том, что он работает на своего брата Эдварда. Как он запаниковал тогда в Базеле, когда встретил англичанина. А он приехал просто как турист. И все-таки — странное совпадение, что этот Браун все время оказывается в самой горячей точке. В Лондоне он, пожалуй, не удивился бы, но в Базеле и здесь, в Баден-Бадене, все это выглядело настораживающе. Он не верил в случайные
— Очень жаль, господин профессор, но для вас ничего нет. Хофманн смотрел мимо него в пустоту. Лицо его стало жестким. Он поблагодарил служащего и вышел из здания почты. Сегодня информация должна была уже прийти. Ее отсутствие озадачило его. Ближе к вечеру надо будет еще раз зайти на почту. Хотя он не испытывал голода, но все же решил чего-нибудь поесть. Он пересек Леопольдплатц и очутился перед американской закусочной. Бутерброд с котлетой был пресным и безвкусным, он его не доел. Стаканчик с лимонадом тоже остался почти не тронутым. В гостинице портье вручил ему вместе с ключом от комнаты телеграмму. Он запер дверь изнутри и некоторое время с удивлением рассматривал конверт. Никто не мог знать, где он остановился, кроме… Он поспешно вскрыл конверт:
«Напали на наш след — пришлось лечь на дно — не могу выбраться из Восточного Берлина — будь осторожен, твой противник смертельно опасен — связь через две недели у Тюльпана — конец».
Он медленно опустился в кресло и положил телеграмму на журнальный столик. Послание превзошло его худшие ожидания. Он даже представить себе не мог, что вражеское кольцо так тесно сомкнулось вокруг них. Он взял себя в руки: нет, еще не все потеряно. У него еще сохранилось несколько надежных друзей в важных стратегических точках мира. Их, правда, не так много, но все же… К тому же здесь он должен выйти на связь с Курагиным. Ему приходится сражаться сразу на двух фронтах: с одной стороны, на него насели три кагэбэшника, их, наверное, надо нейтрализовать в первую очередь, чтобы затем заняться основным своим соперником, интересы его представлял этот самый Готтлиб Майер. Он надеялся, что ему удастся, если не выключить этого, почти неизвестного противника, то, по крайней мере, держать его на дистанции еще две недели, пока он не получит новую информацию. «Явка Тюльпан» — он не был там уже много лет. А существует ли сейчас вообще это маленькое кафе в Брюгге? Наверное, да, иначе ему не назначили бы место встречи именно там.
Первым делом надо теперь выйти на контакт с Курагиным. Но, несмотря на изменившуюся ситуацию, он решил не спешить и подождать, как это было условлено заранее, до завтра. Чтобы исключить всякий риск, лучше будет, подумал он, остаться сегодня в отеле, хотя время было совсем еще не позднее. Он посмотрит телевизор, закажет в номер легкий ужин и рано ляжет спать. Хофманн поднялся с кресла и отправился в ванную. Он подошел к зеркалу и довольно долго рассматривал свое лицо. Ему показалось, что морщин у него прибавилось. И вообще вид у него несвежий. Но если пораньше лечь спать, это можно поправить. Шок, вызванный телеграммой, почти прошел, и он переключился на то, что ожидало его завтра. Его миссия просто обязана была увенчаться успехом, да иначе и быть не может. И тогда вместе с братом, когда он к нему присоединится, он сможет наслаждаться свободой, жить в тишине и спокойствии. Нет, у него не было никаких иллюзий относительно «западных свобод». Их просто не существует. Конечно, людям, живущим на капиталистическом Западе, проще разъезжать по свету, знакомиться с другими странами и культурами. А в остальном рабочие, служащие, вообще все работающие за зарплату, оставались такими же угнетенными, как и во времена Карла Маркса, в этом он был абсолютно уверен. Более или менее продолжительные отпуска /в разных странах по-разному/, широкие возможности занять свое свободное время, лучшее медицинское обслуживание, определенная система обеспечения в старости и, в какой-то мере, лучшая оплата труда — все это использовалось для того, чтобы внушить трудящимся, что они свободны, независимы и вольны сами распоряжаться своей судьбой. Какой грандиозный обман! Его губы вытянулись в тонкую, резко очерченную полоску, уголки которой были опущены вниз. А все эти средства массовой информации, особенно телевидение, они же просто служат эксплуататорам как инструмент оболванивания масс. Они рисуют волшебные картины, рассказывают людям сказки о том, какие они свободные, а значит, счастливые. На самом же деле они все остаются рабами капитализма. Сколько раз он уже вел беседы с братом о том, как опасна магическая притягательная сила телевизионной пропаганды свободы и счастья людей на Западе для граждан Германской Демократической Республики, теряющих под ее воздействием способность оценивать по достоинству достижения реального социализма и, как загипнотизированные, ловят сигналы с якобы свободного Запада. Они игнорируют даже рассказы беженцев из ГДР, которые, попав в ФРГ, с ужасом осознавали, что не стали более свободными, чем раньше, и вынуждены были платить за свое позднее, слишком позднее прозрение тяжелым душевным надломом, неизбежным в условиях жестокой капиталистической борьбы за существование. И все же они с братом решили провести остаток своих дней на Западе, но не потому, что поддались иллюзиям «золотого западного рая», а по той причине, что жизнь их была в опасности и им потребовалось бежать на Запад. К тому же, хотя каждый из них отлично понимал лживую, продажную, эксплуататорскую сущность Запада, они оба, пусть в разной мере, отдавали себе отчет в том, что у них на родине ситуация отнюдь не безоблачная. Оба, каждый в своей стране, подвергли эту ситуацию такой резкой критике, что только их высокие чины и звания спасли их от крупных неприятностей. Но и этот бастион дал уже трещину, и не за горами то время, когда за их жизнь в стране реального социализма и на родине марксизма-ленинизма не дадут и ломаного гроша. Поэтому-то они, скрепя сердце, и решили остаться на Западе. Определенным образом им сыграло на руку то, что отношения между США и Советским Союзом к тому времени складывались отнюдь не лучшим образом. Разумеется, он не собирался продавать свои документы и информацию американцам, но сам факт напряженности отношений представлял собой определенную гарантию. Правда, в ноябре в Америке будут выборы, но все говорило за то, что Уолтеру Мондейлу едва ли удастся потеснить нынешнего президента Рейгана. И хотя Рейган несколько дней назад во время сессии Генеральной Ассамблеи ООН встречался в Нью-Йорке с Андреем Громыко, в американской внешней политике ничего не изменится. Тут такой человек, как он, будет просто незаменим. По крайней мере, на родине его вряд ли встретят с распростертыми объятиями. Он прекрасно помнил, какое раздражение вызвало его резкое критическое выступление по поводу «дружеского визита» в Афганистан. Тогда они еще не решались открыто показать свое раздражение, но выступление его не забыли, хотя некоторые члены ЦК теперь уже разделяли его взгляды. Но в том-то и дело, что он единственный, кто высказал свою критику прямо, не скрывая ничего. Со всей решительностью он отверг идею использовать
Афганистан в качестве испытательного полигона, плацдарма для продвижения на Тегеран, к нефтяным месторождениям Персидского залива, а позднее и в Индию, игнорируя уроки войны американцев в Индокитае. А окончательно он подпортил свое реноме после того, как осмелился цитировать выдержки из высказываний Мао Цзэдуна по вопросам военной политики и, глядя на мрачные лица членов ЦК, напомнить им одно изречение Мао, смысл которого сводился к тому, что военную ситуацию нельзя оценивать в общем или в абстрактном измерении, а только применительно к конкретной обстановке. С угрюмой миной на лице Дмитрий Устинов возразил ему, что в плане наступления учтены все нюансы и исполнение его не вызовет сомнений. Кроме того, его старый друг Леонид чувствует себя обязанным перед афганским премьером Амином и, с присущим ему упрямством, не хочет слушать ничьих, даже его, Устинова, советов. Позже, когда сам ход событий подтвердил правильность его опасений и несостоятельность расчетов Устинова, популярности это ему ничуть не прибавило. Воистину нет пророка в своем отечестве, особенно если этот пророк вещает о грядущей опасности. И как бы он не любил свою родину — а он с трудом мог себе представить, что придется покинуть ее навсегда, — возврата к прежнему для него уже не было. Завтра будет написана последняя страница этой истории.Осторожным движением он снял с головы парик, положил его на туалетный столик и стал под душ.
Желтые розы в хрустальной вазе источали приятный аромат. Дверь на балкон была открыта, и аромат роз смешивался с нежными запахами ранней осени. Когда батлер пришел узнать, не нужно ли еще что-нибудь, он попросил принести из его запасов бутылку «Шато мутон Ротшильд 1945 г., 1-й Гран крю Пуйяк». Немного рановато, может быть, для такого благородного напитка, но, поскольку на вечер он ничего не планировал, можно было таким приятным образом завершить сегодняшний день. Пока вино еще не принесли, надо было срочно позвонить кое-кому по телефону. Он попросил принести беспроволочный аппарат, набрал номер и после первого же сигнала положил трубку. Через несколько минут его маленький телефон зазвонил. Он снял трубку:
— Прошу вас, присмотрите за женщиной тоже. Больше ждать я не могу. Позаботьтесь о том, чтобы все шло по плану и чтобы она не занималась самодеятельностью.
Он тут же положил трубку. Когда батлер принес вино, он вставил турецкую сигарету в золотой мундштук, прикурил и сделал глубокую затяжку. Эти сигареты врач ему запретил, но отказать себе в удовольствии он не мог — пока еще не мог, как он сам себя утешал. Когда он уже собирался перекусить у себя в номере, ему позвонила графиня Бозан и спросила, не окажет ли он любезность ей и ее мужу поужинать с ними. Он и супруги Бозан постоянно снимали номера в парк-отеле «Бреннер» и часто виделись друг с другом. Кроме того, граф не раз оказывал ему разные услуги, поэтому ему неловко было отказываться от приглашения, хотя, честно говоря, душа у него в этот вечер не лежала к кулинарным деликатесам. Он поблагодарил ее в самых изысканных выражениях, и они условились встретиться в восемь пятнадцать в ресторане их гостиницы. Вздохнув, он положил трубку. У него оставалось еще вполне достаточно времени, чтобы не спеша насладиться вином, но надо было еще переодеться. Может быть, в следующий раз снять номер в другой гостинице? Но, с другой стороны, именно в «Бреннере» он чувствовал себя лучше всего. Он закрыл глаза, с удовольствием смакуя во рту прекрасный напиток.
Пиво показалось ему каким-то безвкусным, да и настроение было не из лучших, но Винсент старался казаться веселым и беззаботным и, поднимая кружку, приветливо улыбался соседям за столом. Больше всего его беспокоило то, что пока ему никак не удавалось поговорить с Пьером наедине. Два дня назад, в четверг, когда он позвонил по телефону, оставленному Пьером, тот ужасно обрадовался, что Винсент приехал в Баден-Баден, но тут же заявил, что у него с Клаудией и ее друзьями все время так забито, что трудно выкроить свободную минуту. Поэтому встретиться они смогли только вчера вечером, да и то не с глазу на глаз: вместе с Клаудией они отправились в кино. Фильмы с Вуди Алленом Винсенту вообще-то нравились, но в дублированном на немецкий варианте «Бродвей Дэнни Роуз» он не все мог понять, так что особого удовольствия не получил. Потом они пошли в старинный винный погребок «Бальдрайт», заказали там вино и улиток. Все было прекрасно: уютная обстановка, раскованность, отличное настроение. Вот только никак не удавалось остаться достаточно долго с Пьером наедине. Клаудиа, казалось, не спускала с него глаз. А Винсент боялся форсировать события или возбудить подозрения Клаудии. Он надеялся улучить момент ближе к вечеру, потому что Клаудиа уже дала понять, что сегодня она встречается с редактором из «Зюдвестфунк». Этот шанс нельзя было упускать, второй такой момент представится, может быть, не скоро. Он вздрогнул, заметив наконец, что сосед справа что-то говорит ему. Это был коллега Клаудии, ее бывший соученик, худой рыжий парень в очках с металлической оправой. Он радостно и доверительно улыбался Винсенту.
— Я хотел только спросить, как вам понравился народный праздник, а то вы какой-то мрачный, вот я и решил вас немного отвлечь.
— Нет, что вы, простите ради Бога, это было бестактно с моей стороны… — он лихорадочно искал какое-нибудь оправдание и тут вспомнил о заголовке в сегодняшней газете. — У меня целый день не выходит из головы тот террористический акт в Брайтоне.
Все понимающе и сочувственно кивнули. Хотя его немецкий был не так плох, как он всем внушал, Винсента очень устраивало, что сегодня ради него за столом говорили только по-английски. В том числе и жена его рыжеволосого соседа, Штеффи, изо всех сил старающаяся не ударить в грязь лицом, хотя давалось ей это с трудом.
— В гостинице были ваши родные или друзья?
— Слава Богу, нет. Дело в том, что из-за съезда консерваторов все номера были заняты, а то моя жена обязательно назначила бы там на уикенд встречу со своими бывшими друзьями по университету.
Муж Штеффи, Ахим Зибер, вопросительно глянул на него поверх очков.
— Но если бы не съезд консерваторов, никакой бомбы в Брайтоне не было бы. Я вчера слушал радио, и там сказали, что речь идет о террористическом акте ИРА против консерваторов и, прежде всего, против госпожи Тэтчер. Клаудиа говорила нам, что вы тоже ирландец. Как вы относитесь к ИРА?
Клаудиа, неправильно истолковав молчаливую паузу Винсента, поспешила прийти ему на помощь.
— Ахим по профессии прокурор. Так что ты не сердись на него, это у него профессиональное — задавать инквизиторские вопросы, профессиональная болезнь! Ахим, расскажи-ка лучше, почему вчера вечером ты так долго задержался на работе? Кроме пары туманных намеков, мы пока так ничего и не знаем.
Она подмигнула Винсенту, но тот вдруг с интересом посмотрел на Ахима Зибера. На миг у него даже мелькнула мысль посвятить прокурора во все, но он тут же отбросил эту мысль. Вот сидят они тут в солнечные октябрьские дни на воздухе в маленьком уютном немецком городишке, кругом праздник, а он вдруг возьми и расскажи совершенно постороннему молодому человеку, да еще и без доказательств, что их подруга — убийца. Боже мой, какой абсурд! Он рассеянно отвел взгляд в сторону, отхлебнув пива. И вдруг речь Зибера дошла до его сознания. Взглянув на окружающих, он отметил, что все с напряженным вниманием слушают его. Зибер говорил на грамматически безукоризненном английском, но с совершенно ужасным акцентом и явно любовался своим риторическим искусством и всеобщим вниманием.