Хохочущие куклы (сборник)
Шрифт:
«И эта непристойная радость новорожденным напоминает радость членов религиозной секты новому адепту или, еще лучше, сетевой маркетинг. Втянувшись однажды в дело, ты обязан кого-нибудь привести с собой – только тогда станешь полноправным членом компании, только тогда получишь проценты. Тебя заманили в жизнь, и теперь ты должен впутать других: зачинаешь, рождаешь, приводишь уговорами – нет, не спросив, хорошо ли им было не существовать. Приводишь под аплодисменты бывалых, хитрых, уже поднявшихся до менеджеров, но таких же наивных; устраивается шумная презентация с шампанским, с подарками фирмы, тортами. Ликуют все, кроме новичка, который уже догадывается, во что влип, которому жестко и горько, и он плачет: плачет днями, плачет ночами, месяц за месяцем, а они говорят, что это нормально, закрывают ему рот пустышкой и обещают, что он привыкнет. С каждым годом все меньше помпы
Она остановилась, дернула дверцу в тамбур, в переход между вагонами, а там свистел ветер, раздувая волосы и юбку, приходилось его перекрикивать. «Но все равно я хочу от тебя ребенка! И так и будет, так и будет! Да, мы нарушаем их покой, когда рождаем их сюда! Это хуже, чем вызывать духов с тарелкой! Но это наш ребенок, он не обидится, он будет другим! Это он смоется с деньгами – и никто не посмеет его осудить». Внезапно Анастасия вспомнила о муже, который остался в жарком купе, мог угореть или получить инфаркт от перегрева… На нем лишние десять лет. Страх и горькая нежность, словно с ним уже что-то случилось, прилили к сердцу. Она вернулась в тамбур, в вагон, изо всех сил хлопнула дверью и отрезала шум перехода. Дверцы всех купе были одинаковы. Медленно Анастасия пошла вдоль них, присматриваясь к каждой. «А впрочем, какая разница, мы волны, катимся по морю, мы с тобой волны, наплывшие друг на друга. Мы морская вода и останемся ею до тех пор, пока не окончим путь у берега – сгладимся или разобьемся пеной, или пока поверхность моря не успокоится в безветрии. Странно, что я осознаю себя отдельно от тебя, ведь основанием мы уходим в одну бездну, и трудно сказать, где грань… Есть она или нет… Ага, вот сюда». Открыла.
Константин спал, полураскрытый, такой прекрасный. Анастасия наклонилась и поцеловала его в шею. Веки его дрогнули, но не открылись. «Спи, милый», – шепнула она, выходя. Купе не закрыла – пусть идет свежий воздух из коридора. И пусть немного света падает на него.
Девушка со светлыми волосами и рюкзаком у ног казалась единственным здоровым исключением в болезненности общего вагона. И прелый запах не касался ее, и покачивалась она в такт движению колес упруго, а не безвольно, как соседи по купе, опадающие мятыми овощами. С нагловатым равнодушием встречала она взгляд щуплой старушки, расположившейся напротив, – седенькой, с лицом таким тонюсеньким и морщинистым, что смешно, но не без претензии на женственность: губы были неровно накрашены красным, из-под темных лохмотьев, означающих, видимо, плащ (в этом жарком вагоне!), выглядывала несуразная длинная юбка под цвет помаде. С самого пробуждения терпела девушка этот строгий взгляд, то ли упрекающий, то ли требующий, а может, смиренно просящий. И ей порядком надоело, потому что сидела она в середине ряда и отвести глаза было некуда. Но девушка приспособилась, ее мысли были светлы и размеренны. В час дня она собиралась съесть свои бутерброды. Невзирая на старушку и запах общего вагона. Девушка смотрела сквозь, думая о маленьком крымском городе, где ждали друзья, о предстоящем переходе через перевал; представляла треугольники палаток, дым шашлыка – и неприятные часы отступали. Заранее отпечатывалось на лице грядущее время, лаская и распрямляя правильные здоровые черты. Однако, увидев старушку прямо нависшей, грозящей упасть всей своей недосохшей плотью на ее чистую хлопковую маечку, девушка не выдержала:
– Че ты прицепилась, че ты хочешь от меня?! Старая корова.
И, уже скучно приготовившись защищать свое право не носить лифчик и пить баночное пиво, девушка поняла, что старуха просто неудачно попыталась встать со своего места – куда это ей припекло, до ближайшей станции полчаса минимум. Извиняющимся тоном старуха шепнула только ей, прямо в ухо: «Ты так похожа на мою маму, если не считать волос – у нее другая прическа была, кудряшки. Много-много кудряшек». Некоторое время фраза повторялась в голове девушки, принимая разные интонации и голоса.
Сильно шатаясь, Анастасия побрела в другой конец вагона. Соседи по купе понимающе переглянулись и устроились удобнее. Чтобы не упасть в пути, Анастасия хваталась за перегородки и иногда за плечи пассажиров – потом кивала седенькой маленькой головкой на недовольные реплики. Ей казалось, что темно; всё, кроме отрезка пола прямо под ногами,
утопало в сумраке, хотя за запачканными стеклами солнце с излишком заливало светом желтую степь. От спертости воздуха в глазах поднимался черный туман, заслоняя без того нерезкие изображения. Несколько минут она слабо дергала ручку двери в тамбур, пока молодой усатый мужчина не открыл изнутри, кидая на ходу догорающий бычок в щель в полу.Усиленный шум и тряска в тамбуре, струи холодного воздуха привели ее в себя. Пугаясь и извиняясь перед самой собой, Анастасия вышла в переход между вагонами. Наконец, из свиста, скрипа вынырнула в следующем вагоне. Это был обычный плацкарт, а может, детский, лагерный – видела она плохо, но отовсюду были слышны детские выкрики. Наконец вагон СВ, не настоящий, наскоро переделанный из обычного купейного, только без верхних полок. Она долго бы смотрела на ряд стандартных дверей, с одинаковыми размытыми палочками сбоку, обозначающими то ли римские цифры, то ли комбинации хромосом, но в сплошной стене приоткрылась щель, и Константин втянул ее внутрь. Его лоб был в маленьких, одинаковой формы и размера капельках пота.
– Слава богу! Ты куда пропала? Я не знал, где тебя искать!
– Уже в туалет нельзя выйти?
– Я смотрел. Там было свободно.
– Наш туалет был закрыт.
– Конечно закрыт, если остановка была.
– Я пошла в соседний вагон…
– Ладно уж, садись.
Она присела на край постели, растрепывая пальцами спутавшиеся волны стриженых волос, оттенявших бледность тонкого гладкого лица.
Пятилетняя девочка размышляла, сидя на кровати.
«Ну уже была одна ночь в пути, а нам только одну ночь было ехать, спать же днем – это не то же, что ночью, ночью можно не спать, но все равно это будет ночь. Когда ночь кончится, перестанут следить из окна. Уже все нарушила, и расплаты не миновать».
– Ты чего сидишь, не спишь? – спросила мама в ночной рубашке. Она проснулась в туалет и, проходя, заметила сидящую Настю в детской, но намеревалась продолжить сон.
– Почему все качается, стучит? Я боюсь.
– Ложись и спи быстренько.
– А когда к нам бабушка и дедушка придут, и Костя, а?
– Ну уж не ночью. Спи.
Мама ушла, и Настя услышала из темноты: «Опять Костя. Чего она от него хочет? Мне это не нравится». «Что она, не спит? Дай ей валерьянки. Ее надо отвлечь, лучше всего отправить бы ее в пионерский лагерь. Она мало бывает с детьми. От нашего завода без проблем можно». – «Ты с ума сошел, пять лет всего». – «Ты бы могла тоже устроиться – воспитательницей или на кухню». – «На кухню! Я! Ты точно с ума сошел».
Когда дыхание родителей стало ровным, Настя пошла на кухню, не заботясь о том, чтобы соблюдать тишину. Подпрыгнув, она смогла достать до выключателя. Разлился свет. Пыхтел старый холодильник. Снова в прыжке Настя стащила с него голубую пачку сигарет. Открыла окно, как делал папа, взяла спички и через табуретку залезла на стол. Маленькие ножки, торчащие из-под кружевной ночнушки, свисали высоко над полом. Усевшись поудобнее, она закурила и глубоко задумалась о сути происходящих явлений. «Проблема все-таки не в отсутствии причинно-следственных связей. Наоборот, они расширились и перекрыли собой время. Их больше, чем было нужно». Образ моря и рассыпающихся волн чуть не довел ее до истины, но всё разрушили шлепающие шаги. Раздраженно Настя отняла от губ сигарету. Это мама вышла на свет.
– Что здесь? – Мама прищурилась, а когда разглядела сигарету, глаза расширились. Она прижала ладони к щекам и откинулась спиной на стену, падая. – О, нет. Господи… Что же это?
Она даже не пыталась ругать Настю, потому что, если говорить о пятилетнем ребенке, эти ужасные вещи относились еще не к Насте, а к ней самой, были ее личным несчастьем. Рыдая, мать сползла по стене на стул. Настя смотрела на нее недовольно.
– Что здесь? – Папа в спортивных штанах. – Я хочу понять, что здесь у вас происходит!
Мама только молча махнула рукой на Настю, с ней была истерика.
– …это происходит? – переспросил папа другим, растерянным тоном. – Отдай!
Она отдала папе сигарету, которой он, не задумываясь, затянулся. Он ходил по кухне взад и вперед.
– Я тоже хочу знать, что делается, что происходит! – выкрикнула тоненьким голоском.
– За что нам такое, господи, ей и шести нет! – стонала повисшая на стуле мама.
– Вы ушли, – спокойно продолжала Настя. – Я звонила во все двери, но попадала только к соседям. Так что я здесь делаю? Вы меня во сне перенесли? Я хочу знать, что я здесь делаю? Была зима, теперь тепло. Значит, я искала вас до самого лета? Вам не совестно?