Хоккей с мечом (сборник)

И тем внимательнее присматривался к мистеру Адамсу.

А тот как ни в чем не бывало продолжал вести уроки истории и делал это неплохо. Разбазаривал каждый урок по сто долларов, а то и больше. Никому из школьников не пришло в голову поделиться такой новостью с кем-либо из старших.

Впрочем, история Адамса была интересна не этим – он умудрялся каждый раз привязать какие-то древние события к сегодняшнему дню. Если говорили о племенах, заселявших Америку до Колумба, то разбирали их обычаи, традиции и различия. И становилась понятнее возможная причина поножовщины в одной из резерваций на прошлой неделе. Если вспоминали вывоз рабов из Африки, то опять-таки разделяли Африку на зоны и смотрели, что где происходило и какими народами была заселена Америка. У Адамса обнаружился редкий дар рассказчика. Джош, как и все остальные, вроде бы отчетливо понимал, что все эти знания не пригодятся никогда и никому, но снова и снова, как кролик перед питоном, застывал, слушая преподавателя.

Адамс никогда подолгу не останавливал взгляд на ком-либо из учеников, кроме Аксинии. Ее он изучал пристально, но исподтишка, так же, как Джош. Словно ждал чего-то. Она не замечала этого – или делала вид, что не замечает.

Однажды Джош не выдержал и спросил Аксинию напрямую, что мистеру-чертову-Адамсу от нее нужно. Вместо ответа получил вопрос:

– А почему тебя это беспокоит?

Растерялся только на секунду:

– Потому что… Потому что он похож на маньяка!

– Видел многих? – ее явно забавлял разговор.

– Я-то? – Джош аж задрал подбородок. – Ты забыла, где я работаю?

– Расскажи! – тут же навострила уши Лейла, сама на себя не похожая – с новой прической, в модном колье и серьгах из искусственно заржавленных пластин.

Видимо, работа с Ричем давала положительный результат.

– Правда, расскажи! – подключились Энрике и Мустафа.

– Маньяки, – со значением начал Джош, – бывают трех типов. Самые простые – помешанные на сексе и физиологии. Впаивают себе бессюжетную лабуду типа «Натали скачет на ослике» или «Первая ночь Барбары». Вторым подавай экстрим – побольше кровищи, боли и грязи. В основном бывшие рейнджеры, ветераны – воевать уже не берут, а агрессия осталась. Такие могут ходить зимой в тапках на босу ногу, а пособие спускать на ролики. Недавно загребли одного мафиози, так он до того, как его взяли, чуть не полмозга себе зачистил. Там тебе и тазики с цементом, и стрельба-пальба, и иглы под ногти, и утюги на спину… А на суде говорит: не помню! Ничего, говорит, не помню, клянусь Мадонной!

Все засмеялись. Лейла наморщила нос:

– Неужели кто-то покупает пытки?

Джош цокнул языком:

– Ты удивишься! И о том, как ты, и о том, как тебя. Но самые жуткие маньяки – это третий тип, наподобие нашего мистера Адамса. Ходят, бродят по салону, прицениваются, а что им надо – непонятно!

И под общий хохот сделал страшное лицо.

* * *

На следующее утро перед уроками Аксиния подозвала Джоша и открыла ему на своем наладоннике коротенький документ.

С угла стандартной учетной карточки на Джоша смотрел сильно помолодевший мистер Адамс.

– И что это значит? – ох, как не хочется слышать правильный ответ!

– Только то, что еще год назад наш славный преп работал на Федеральное Бюро.

Аксиния почти натурально улыбалась. И Джошу очень хотелось ее защитить – от чего, он пока не понимал.

* * *

Намечался день рождения Аксинии. Проблема выбора подарка сводилась к вопросу, о чем ролик. Самая дешевая впайка стоила как хот-дог, а долларов за двадцать можно было купить уже целое путешествие.

Только Аксиния недавно отличилась, подарив Энрике набор серебряных струн, чем окончательно растопила державшийся между ними холодок.

Джош задумчиво бродил между полками, выбирая, и выбирая, и выбирая… Пытаясь найти что-то, что подчеркнуло бы его индивидуальность через кусочек чужой памяти. Пока не получалось.

Заурчал лифт. Когда дверная решетка уползла вверх, в салон чуть ли не кубарем влетела зареванная Лейла. Следом появился Мустафа. Джош никогда его еще таким не видел.

– Я тебя здесь сейчас прирежу, ты понял? – от ярости турка перекосило, он оттолкнул Лейлу, пытавшуюся обнять его, и пошел Джошу навстречу. – Я тебе вышибу мозги, придурок! Ты что с ней сделал?

– Что? – недоумевая, спросил Джош.

Промелькнула пара мыслей насчет Лейлы и Рича, или друзей Рича, или сотрудников Рича – но это был бред: Белее Белого никогда бы такого не допустил.

– А то, что она ничего не помнит! Она продала за деньги свою жизнь!

– Погоди, Мустафа, – Джош примирительно выставил руки перед собой. – Ей делали пробник – это маленький кусочек памяти, какое-то одно небольшое событие…

Лейла заревела в голос, снова безуспешно пытаясь приблизиться к Мустафе.

– Одно событие, мозговед хренов?! Да, одно – как мы чуть не свалились с Фишер-Билдинга. Хотели вылезти на крышу по лесам, а там оказались гнилые доски. Да, одно – как мы удирали от копов на мотоцикле Хосе, когда выехали сдуру в белый пригород. Как мы с ней первый раз поцеловались, урод! Тоже – одно событие! Я сначала не понимал, почему она так охотно улыбается и поддакивает, когда я вспоминал о чем-то таком. А потом въехал: она же ничего не помнит! Твои дружки зачистили ей мозги. Мы встречаемся три года, ты понял? А она забыла всё важное, что у нас было…

– Не всё-о-о-о! – заныла Лейла. – Я много чего помню. Просто на сюжетке ничего не получалось, а так хотелось делать ролики…

Понемногу Джош успокоил и ее, и Мустафу, тогда удалось добиться более связного рассказа.

Белее Белого снял пробник, не покидая Детройта, – вместо третьего ряда сидений в его «хантере» располагалась мини-студия.

– На что это похоже? – спросил Джош, до сих пор не видевший, как делается брейнинг.

– Что ты им отдала? – спросил Мустафа, стараясь, чтобы его голос не звучал угрожающе.

– Когда мне было шесть лет, – Лейла шмыгнула носом и поправила волосы, – мы с родителями попали под дождь, возвращаясь с бабушкиной фермы. Отец как раз утилизировал машину по «бензиновой поправке», и часть компенсации мы тратили на поездки к родственникам. Дождь застал нас в поле. Каждая капля была размером с вишню и теплая. Родители побежали к автобусной остановке, взяв меня за руки, – и я шагала как великан, а прямо перед нами, – она наискось махнула рукой, – встали две радуги.

– Почему же ты этопомнишь? – с подозрением спросил Мустафа.

Она посмотрела вызывающе.

– Потому что когда-то писала сочинение «Лучшее лето в моей жизни». Перечитала. Только теперь одни слова и остались… И не заметила как. Шлемы – те же, что здесь, у тебя. Большая консоль, несколько экранов. Закрываешь глаза, ложишься. Он всё спрашивает: что помнишь, что еще в тот год было, и про бабушку, и про папу, и какая была машина… И, наверное, я заснула ненадолго. А потом – всё. Тридцатисекундный ролик.