Хокку заката, хокку рассвета

— Кое-что сохранилось, — уклончиво возразил Черный Ягуар. — Я проверю твои слова.

— Проверь, — мягко усмехнулся старик. — Могу я тебя попросить об одной вещи?

— Что именно?

— Я столько лет сидел при искусственном освещении. Мои сыновья боялись открывать окна, чтобы, не дай Бог, кто из соседей не увидел мой силуэт. Теперь мне бояться нечего. Открой, пожалуйста, шторы. Я хочу умереть при дневном свете. Я хочу видеть небо. Жаль, что сейчас не лето. Летом как-то веселее отдавать Богу душу. И форточку тоже открой — очень хочется вдохнуть свежего воздуха.

Черный Ягуар подошел к окну, отдернул штору, открыл форточку. Поток свежего воздуха устремился в комнату, напоминающую книжный склеп. Старик зажмурился и прикрыл лицо ладонью.

— Может, закрыть обратно?

— Нет, пусть останется. Кто там ползет по стеклу?

— Муха.

— Зимой редко бывают мухи.

— Спутницы смерти, — равнодушно заметил Черный Ягуар. — Я часто вижу их в домах клиентов. Насекомых привлекает запах смерти. Они его заранее чувствуют.

— Это возможно, — согласился старик. — Что-то такое я слышал…

Неожиданно он воодушевился.

— Знаешь, что я хочу сказать тебе? Вот эта муха — она ползет по стеклу. Ей кажется, что она держит своими лапками весь мир — тот, который снаружи. Всю его тяжесть. Он лучше, чем этот — тесный, мрачный. Там — свет и простор. Муха не видит, что это просто стекло. Ей не нужно держать на своих лапах весь мир. Достаточно вылететь в форточку…

— И замерзнуть.

— И замерзнуть, потому что она не готова к такому исходу событий. Если бы она понимала, что занимается бесполезным занятием, то была бы совсем другой. Ей не страшен был бы холод.

Речь старика становилась все более медленной. Вот-вот он должен был умереть.

— Тебе пора уходить, — сказал Черный Ягуар. — Если ты и вправду хотел молиться своему Богу, то сейчас самое время. Можно я пока посмотрю книги?

— Да, конечно, — кивнул в ответ старик и что-то невнятное забормотал, совершая правой рукой непонятный широкий жест. Ягуар хотел спросить, что это за обряд, но решил промолчать. Старик понравился ему, он хотел проявить уважение к его последней воле. Читал когда-то, что так было принято в прежние времена.

Внезапно старик прекратил молитву и обратился к Черному Ягуару:

— Если тебе что-то понравилось из книг, возьми себе.

— У нас не принято брать вещи клиента. Родные могут заметить.

— Ну, хотя бы крест возьми, он висит у меня на шее. Только подожди, когда я умру.

— Я ненавижу кресты, — ответил Черный Ягуар. Но старик ничего не сказал ему. Он умер.

Черный Ягуар подошел к окну, точным движением поймал сонную муху и выбросил ее в форточку. Потом закрыл форточку, задернул штору, отодвинул от кресла старика стул, скомандовал «тьма» и вышел из комнаты. Но в прихожей о чем-то задумался, вернулся, подошел к старику, нащупал на его шее нить, порвал ее, маленький серебряный крестик упал в его ладонь. Черный Ягуар положил его в карман комбинезона и тихо покинул квартиру первого клиента. Было уже 10.30. Если он хотел управиться с работой к двум, можно было особо не торопиться, но и задерживаться сильно тоже не стоило.

Старость и смерть — разговор по душам Кто возьмет верх?

10

Не взлетит тот,

кто утратил сомненья,

разбившись о небо.

Здание Департамента — невысокое, приземистое — как выползший на мокрый асфальт морской ёж. Черный пластик стен, тонированное стекло окон, тонкие иголки антенн. Словно его вытащили из другого времени. Не из прошлого — из будущего. Из того неслучившегося будущего, где люди должны были колонизировать Марс и Юпитер, открыть секрет бессмертия и стать подобны богам.

Да только у цивилизации села батарейка. И добрый кусок будущего застрял в глотке Большого Города — полинял, облез, ослеп, но все еще жил, присосавшись солнечными батареями к устам Амона-Ра. Подземные этажи, соединенные некогда с секретными линиями метро, накрепко заварили и заминировали «антитеррорками» — атаки диггеров на Минобороны были еще свежи в памяти. Половина коридоров не использовалась, хотя некоторые были обитаемы — там прятались конторы вроде нашей, не желавшие выходить из тени. О них, конечно, знали, не могли не знать…. Но лишь единицы были осведомлены, что в одном из коридоров почти легально обитают экологи. Организация, существование которой официально отрицалось властью. Вместе с другой горячей информацией я слил Дикому и эту.

Проводил до дверей, попросил секретаршу отметить пропуск, вернулся в кабинет и закурил сигару. Оруэлл со стены посмотрел на меня осуждающе. Я знал, за что он меня осуждает — мы часто размышляли вместе. Вернее, размышлял я, а он внимательно слушал мои мысли и улыбался. Или хмурился.

— Она тоже участвовала во всем этом, — молча сказал я.

Взгляд Оруэлла не изменился.

— Каждый должен отвечать за свои поступки.

Всё то же осуждение.

— Я все равно сделаю по-своему!!

От неожиданности я вздрогнул — последняя фраза была сказана вслух. Отвернулся от портрета, нервно затушил сигару, достал из ящика тонкую пластинку носителя и свежие распечатки и решительно поднялся со своего места.

— Сходи к директору и заверь лимиты на следующий месяц. Только быстро. Она подняла на меня глаза, на секунду задумалась, но все же встала и направилась из кабинета. Лимиты — дело серьезное. Лимиты — это жизнь. Зарплата, энергия, льготы, еда, транспорт, шмотки, наконец. Всё это рассчитывается из общих лимитов выделяемых на отдел. Подписываю их я, но визирует в обязательном порядке директор Департамента. Я выглянул в коридор, подождал, пока фигурка секретарши скроется за поворотом, задвинул дверь и, вернувшись к ее столу… опустился на колени. Откатил кресло, вытащил электронный ключ, приложил к мраморной плите. Тихий щелчок, плита плывет вверх… Вынул ее из паза, отложил в сторону, заглянул внутрь. Спутниковая камера на месте. Впрочем, кто бы сомневался. Те, кто делал этот тайник, давно уже лишь метки на памятнике с похоронными урнами.

Камера была хороша! Размером с пачку сигарет, аккумулятором на сутки работы и он-лайновой передачей данных через спутник в любую точку Земли. Подобные устройства можно иметь только по специальному разрешению. У меня его не было, зато был замечательный тайник, устроенный прямо под стулом собственной секретарши. Почему Оруэлл не осуждает то, что я приготовил для Отморозка? Ведь это гораздо хуже, чем для нее! Не понимаю.

Я вынул из кармана носитель с компроматом на секретаршу и опустил его на дно тайника. Ключ оставлю сегодня на вахте. С запиской для Желтопузого. Каждый должен отвечать за свои поступки.

Оруэлл — это моя совесть.

Я знаю, чем Она отличается от Отморозка.

У нее есть ребенок.

Маленький ублюдок, оформленный по подложным документам на сестру.

Мраморная плита встала в пазы, но как-то неровно, неправильно, наперекос. Вынул, внимательно осмотрел, снова вставил — плита упрямо не хотела опускаться вниз.

Что за черт? Надавил сильнее, занервничал, вот-вот должна вернуться секретарша… Положил камеру в карман, вставил плиту еще раз, тяжело дыша поднялся на ноги и наступил. Не идет, не хочет! Торопливо сбегал в свой кабинет, принес какую-то тряпку, тщательно протер пазы — плита скользнула вниз, и на полпути ее окончательно заклинило. Ну почему именно сейчас?! Просунул обе руки в щель, рванул на себя — бесполезно.