Холера
Шрифт:
Разглядывая отражение, Холера мрачно подумала о том, что заявись она в подобном виде домой, вся «Сучья Баталия», надо думать, взвоет от восторга. Даже озлобленная на весь мир Шкура, убирающая объедки, будет щербато скалится, разглядывая ее и не боясь получить сапогом по уцелевшим зубам.
Щегольский колет лосиной кожи уже не выглядит изящной обновкой, свисает грязной тряпкой, обильно украшенной сливовой мякотью и картофельной шелухой, в придачу, мокрый до нитки. На подбородке багровеет огромная уродливая ссадина, след от хлыста. Кончики волос опалены — признак близкого знакомства с адским огнем. И, в довершение всего, раздувшееся ухо, покрытое запекшейся кровью, выглядящее так, что больно даже смотреть, не то что прикоснуться. В довершение всего тушь из печной золы, которой она подвела глаза, потекла, превратив глаза в бесформенные черные пятна, внутри которых ледяными ртутными каплями
Сука-мать и тридцать три сношающих друг друга демона!
Нет, подумала Холера, пытаясь смоченным слюной пальцем оттереть веки от въевшейся золы, в таком виде возвращаться в Малый Замок никак нельзя. И дело тут не в сестрах ковена, плевать ей на сестер. И на беззубую ухмылку Шкуры и на ядовитые остроты Саркомы, и на всех других прочих. Пусть себе упражняются в остроумии, никчемные стервы. Ей не впервой было биться со всем миром одновременно, не то что с какой-то дюжиной вшивых ведьм!
Нет, если что-то и пугало ее, так это не насмешки и пересуды, а старшие сестры ковена, которым уставом положено следить за порядком и которые используют данную им власть, чтобы вырезать из шкуры крошки Холеры сто ремней. Эти-то не станут насмешничать и отпускать остроты. Стоит кому-то из них увидеть Холеру в подобном виде, оскорбительном для члена «Сучьей Баталии», придется держать ответ, и даже более строгий, чем иные экзамены на третьем круге обучения. Ее будут допрашивать, безжалостно и холодно, как допрашивал, должно быть, несчастных ведьм трибунал давно не существующей инквизиции. А уж если вскроется правда о том, что она позволила себе бежать от «Вольфсангеля», уронив тем самым блядскую честь сестры-батальера…
Ох, сучья плесень, здесь одним кнутом можно не отделаться!
Стерев въевшуюся грязь и сквернословя так, что зашипели бы от смущения самые разнузданные сквернословы Ада, Холера попыталась при помощи рук восстановить из обожженных волос подобие прически. Хвала всем легионам Ада, для этого ей не требовался ни полный набор костяных гребней, как Ламии, ни три дюжины шпилек, как Котейшеству. Короткие патлы, может, не были писком моды по меркам Брокка, но иногда здорово выручали в драке, только вот уложить их подчас было непросто. Пышные и дерзкие, как она сама, волосы Холеры нельзя было укротить ни лентами, ни заколками. Даже сейчас, мокрые после купания в луже и обожженные, они отказывались смириться, торчали в разные стороны, отчаянно противостоя всем ее попыткам вернуть их в подобие каре.
Ладно, допустим риск столкнуться нос к носу с Вариоллой не больше, чем подхватить сифилис у сестры из «Железной Унии». Да, Вера Вариолла фон Друденхаус может дать фору многим известным ей демонам Ада, не говоря уже о том, что от одного взгляда ее пустой выжженной глазницы Холера ощущала смертный ужас. По счастью, глава «Сучьей Баталии», как и многие другие магистры, не считала нужным квартировать в Малом Замке вместе со своими подчиненными. Она снимала дом где-то в городе, наведываясь в гости не чаще раза в месяц, и даже когда наведывалась, замершая у ворот Малого Замка «Мегера» издалека сигнализировала об этом, заставляя укрыться и ожидать, пока опасность не минует.
Вот с Каррион похуже. Сестра-капеллан «Сучьей Баталии» не просто могла обратить внимание на Холеру, учинив самое суровое разбирательство, но и обязана была это сделать исходя из своего положения в ковене. Немногословная, всегда холодная, как мраморная могильная плита в густой тени, Каррион пользовалась славой лучшего клинка «Баталии», однако и в ипостаси судьи могла нагнать не меньше страху. Холере приходилось видеть, как Каррион вершит суд, уверенно и страшно, колеблясь не больше, чем тяжелое лезвие гильотины в своих металлических полозьях…
Но если крошка Холера разгневала еще не всех адских герцогов и баронов, возможно, от внимания Каррион ей тоже удастся ускользнуть. Сестра-капеллан иногда обедает с прочими ведьмами, но пополудни всегда уходит в свою комнату и даже ужин приказывает подавать наверх. Никто точно не знает, чем она там занимается, в своих покоях, никто и не хочет знать. Достаточно жутких отзвуков той музыки, что она слушает на граммофоне, шелеста книг и сдавленных ругательств, что иногда проникают наружу. Шустра, которая пытается быть при Каррион кем-то вроде адъютанта, украдкой рассказывала, что ничего необычного там и не происходит. Сестра-капеллан просто слушает музыку, развалившись на своей кровати прямо в ботфортах, или читает книги из библиотеки Малого Замка, иногда что-то пишет, при этом заливая в себя море красного вина и не пьянея даже на ноготь.
Холера фыркнула, приглаживая обожженные волосы. Каррион может быть опаснее черной чумы, но она, кажется, настолько презирает все живое, что лишний раз старается
не покидать своих покоев, даром что исполняет роль капеллана. Укрыться от ее взгляда будет не тяжело.А вот Гаста…
Холера зло рванула себя за челку. Попасться Гасте все равно, что угодить в пасть голодной акуле. Она и раньше была не сахарная, характером напоминающая склочную уличную гарпию, норовящую чуть что впиться в волосы, но как только заполучила сан сестры-квартирмейстера, сделалась совсем невыносима. Сперва она в самом деле занималась лишь хозяйством ковена, безжалостно третируя Кандиду, Шкуру и Шустру, однако не пытаясь заходить на территорию других старших. Следила за добром, вела учет общей казне, распоряжалась по хозяйству, словом, делала то, что полагается делать квартирмейстеру. Однако права, должно быть, старая саксонская поговорка о том, что в доме, из которого ушел хозяин, новым хозяином станет мышь. Пользуясь извечным отсутствием Вариоллы и равнодушием Каррион, Гаста мал-помалу стала выбирать слабину тех веревочек, которые оказались в ее хватке. И выбирала до тех пор, пока ведьмы ковена не обнаружили, что веревочки эти давно оплели все живое в Малом Замке, сделавшись не то тугими струнами клавесина, исполняющего нужную Гасте мелодию, не то шнурками, на которых пляшут ярмарочные куклы.
В роду у Гасты не было чародеев, она вышла из семьи бедных баварских крестьян, оттого в вопросах ведьминской чести смыслила не больше, чем вареный петух в арифметике. Однако, как и все крестьяне, рыжая сука живо смекнула главное — неважно, у кого титул пышнее, важно, у кого в руках кнут. Свой собственный она всегда держала в готовности и старалась использовать по меньшей мере пару раз в неделю.
Полгода назад эта медноволосая курва обнаружила тайник, который Холера устроила у себя под кроватью. Тайник был небольшой, но скрывал в себе много интересных вещей, среди которых подшивка старых журналов была, пожалуй, не самой примечательной находкой.
Холера обычно была равнодушна к порнографии, процесс соития интересовал ее куда больше в своем физическом воплощении, чем в виде скверных гравюр, зачастую страдающих многочисленными условностями. «Распутный Пан лобызает едва распустившиеся лилии». «Приаповы муки». «Избиение сабинянок». Пффф! Однако некоторые любопытные образцы, обнаруженные ею в Гугенотском Квартале, она сохраняла, руководствуясь даже не похотью, а почти медицинским интересом. Именно в них Гаста тем же вечером ткнула ее носом, поинтересовавшись с нескрываемым злорадством, не из этих ли гримуаров уважаемая мейстерин черпает свои познания в ведьминском искусстве и не встречала ли она там, часом, иллюстраций по алхимии, за незнание которой мейстер Голем на следующем же экзамене приколотит ее шкуру к парте? Холера в ответ окрысилась. Больно было видеть свои вещи, разложенные в нарочито вызывающей композиции посреди зала Малого Замка. Больно было смотреть на торжествующую рыжую суку. Почти так же больно, как разорванное ухо. «Не встречала! — огрызнулась она, — Зато встречала твою матушку аж в четырех разных позах!»
Расплата была жестокой и страшной. Гаста сперва сама славно размяла кулаки, по-крестьянски крепкие и похожие на маленькие жернова, а устав, приказала Гаргулье отделать ее до кровавых соплей. Гаргулья не любила таких приказов, но ослушаться сестру-квартирмейстера не посмела. Обработала так, что Холера еще трое суток лежала мешком, не в силах подняться, а кровавых сгустков в ее ночном горшке было столько, что хватило бы для призыва доброй дюжины демонов.
Но она встала. Как встала сейчас из лужи, грязная, взъерошенная и опаленная пламенем ада. Как вставала за последние три года бесчисленное множество раз, подвывая от боли или не чувствуя ног после случки, вставала, чтоб продемонстрировать всему окружающему блядскому миру свою ослепительную улыбку.
В этот раз улыбка может основательно потускнуть, мрачно подумала Холера, если Гаста докопается до сути. Это уже не просто мелкие шалости, за которые полагается приличная порка, не интрижки и не хулиганские выходки крошки Холли, к которым привыкли обитатели Малого Замка. Ее бегство желание спасти свою тощую задницу, естественное для всякой ведьмы, можно расценивать как куда более страшное преступление, направленное против чести ковена. А уж тут…
Спустит шкуру, угрюмо подумала Холера, ощущая отвратительный зуд между лопаток, точно на спине уже прорастали рубцы. И ладно бы еще это. Шкура, в конце концов, зарастет, а к шрамам ей не привыкать, ее тело и так украшает множество шрамов, подчас в самых неожиданных местах. Беда в том, что, удовлетворив собственную ярость, Гаста отдаст ее на расправу Каррион или самой Вариолле. И вот тогда все сделается по-настоящему скверно. Настолько, что она, чего доброго, сама попросит Марбаса сжечь ее живьем…