Холод

В моей голове никак не укладывалась, как это возможно? Я же помогал этим людям, защищал их, рискуя жизнью, и такую благодарность получаю в ответ? Неделю назад они встречали меня со всем радушием, а теперь я для них — враг номер один и виновник всех бед.

Впрочем, я догадывался, почему они столь агрессивно себя ведут. Виной тому страх и невежество. Крестьяне видели проблему, но не понимали её истинных причин, а потому просто искали крайнего. Ну и нашли меня — загадочного незнакомца, который явился в село за два дня до появления мор. Ну селяне и сделали определённые выводы со свойственной им простотой.

Схватка была неминуема, мои руки заледенели. Я готовился заморозить тех, кто первым ворвётся во двор.

На улице раздался свист.

— Эй, а ну разойдись! — крикнул кто-то зычным басом. — Что за сборище тут устроили? А ну пшли по домам, пока кнутом не огрел!

— Дык там колдун же, — ответили из толпы. — Это он бесов наслал.

— Я вам дам, колдун! По домам пошли, пока барин вам плетей не всыпал. Вот приедет — покажет кузькину мать прохиндеям эдаким!

Грохнул выстрел. Мужики загудели, зароптали, но в ворота ломиться перестали, а потом и вовсе начали расходиться. За забором послышался топот лошадиных ног. Заскрипел снег под полозьями. Кто-то подошёл к калитке и постучал.

Я открыл. Передо мной стояли трое. Были они одеты в поношенные кафтаны тусклых оттенков и треуголки. Два мужика — гладко выбриты, третий — с небольшой бородкой. У одного за поясом был пистолет, у другого — ружьё за плечом. На дороге стояли сани, запряжённые лошадью.

— Добрый вечер, — поздоровался я.

— Кто таков? — спросил зычным голосом самый здоровый, с квадратным, обрюзгшим лицом. — Что тут происходит?

Не дожидаясь ответа, троица оттеснила меня и прошла во двор.

— Постоялец, — ответил я.

— Где Ефросинья? — пробасил мордоворот.

— А вам зачем?

— Не твоё дело. Барин требует.

— Ах вон оно что… — протянул я.

Компания прошла в дом, я — следом.

— Собирайся, Фроська, барин требует, — повторил мордоворот, вваливаясь в горницу.

Окно было разбито, и морозный воздух врывался в натопленное помещение. Егор подметал осколки, дети сидели на печи и испуганно таращились на нас. На половике виднелась прожжённая дыра — след от факела, который зашвырнули в окно.

— Сейчас? — удивилась девушка. — Я не могу. Вы видите, что творится? Нас чуть не убили тут. Я детей и брата не оставлю.

— Ничего с ними не случится, — прогремел мордоворот, — али ослушаться хочешь?

— Да вы что, с ума посходили? — воскликнула Фрося, чуть не плача. Этот вечер для бедной девушки стал настоящим потрясением. А теперь её ещё и от семьи отрывают в столь трудный час.

— Я присмотрю за домом, — успокоил я её. — Если надо, иди. Никто сюда больше не придёт, а если придут, получат.

Фрося с недоверием посмотрела на меня.

— Говорю, не волнуйся, — повторил я настойчивее. — Я обо всём позабочусь.

Фрося заперлась в комнате, а когда вышла, была уже в праздничном расписном сарафане. Вот только вид у неё был такой, будто на каторгу едет. Она объяснила Егору, что нужно сделать по хозяйству.

— Присмотри, пожалуйста, — умоляюще взглянула она на меня перед уходом. — Я завтра вернусь, или послезавтра — не знаю.

— Не волнуйся, — сказал я. — Делай, что должна. Тут всё будет в порядке.

После того, как Фросю увезли, мы с Егором заколотили разбитое окно.

— Зачем твоя сестра понадобилась помещику? — спросил я у пацана, когда мы закончили работу.

— А то не догадываешься? — хитро усмехнулся Егор. — Зачем баба барину может понадобиться.

— Вот, значит, как оно… — догадался я. — Да уж, как это я сразу не подумал.

— Ну! А чо ты хотел? Многих девок к барину водят, особенно, когда кто-то из сыновей евонных приезжает.

«Ну и порядочки тут у вас», — хмыкнул я про себя.

— А Фрося ему особенно приглянулась, ещё давно, когда Филипп был жив, — продолжал Егор.

— Филипп — это же муж её? — уточнил я, хоть и сам уже догадался.

— Ага, он самый.

— Не повезло, — проговорил я. — А чего, кстати, мужики кричали, что Фрося своего его извела?

— А я почём знаю? — нахмурился Егор и отвернулся, но мне показалось, что он лукавит.

— Да ладно, — усмехнулся я. — Вижу: что-то знаешь. Говори давай.

— Не велено говорить. Сестра рассерчает, — буркнул парень.

— Я всё равно никому не скажу. Я умею секреты держать.

— Нельзя, — ещё больше насупился пацан.

— А алтын хочешь? — я достал из кошеля монету, и у Егора аж глаза заблестели. — Расскажешь всё — получишь.

На лице парня была написана борьба. Он и монету хотел получить, и тайну сохранить.

— Только сестре не говори, что я рассказал, лады? — не выдержал Егор искушения. — И никому не говори. А то худо нам будет.

— Обещаю, — я положил монету на стол. — Да и кому я скажу? Тут меня всё село убить хочет. Думаешь, я с кем-то буду болтать?

— Филипп руки на себя наложил, — проговорил Егор. — Повесился во дворе на дереве. Я сам помогал снимать. А сестра скрыла, иначе отец Феодосий отпевать бы не стал. А до этого Филипп в хандре был неделю. Ну Фроська и наврала, мол, захворал и преставился.

— И никто не заметил следов удушения?

— Кто заметил, тот молчал. Мы переодели его и шею закрыли, — парень посмотрел на меня вопросительно и я кивнул. Он забрал монету. — А потом кто-то растрезвонил. И стали болтать, якобы Фроська его придушила.

— Понятно всё с вами, — вздохнул я. — А из-за чего повесился?

— Так ревновал он.

— К помещику?

— К сыну его. Я ж тебе сказал. Покоя не находил. Три года прожили, а потом совсем худо стало, — тут он перешёл на шёпот и покосился на печь, где уже дрыхла малышня. — Алёшка-то — барский сын. Да и Манька ещё непонятно чья.

— Кому б не стало худо… — вздохнул я. — А ты, кстати, тоже считаешь, что я колдун и виноват во всех ваших бедах?

Егор потупился:

— Ну… говорят…