Холодный дом

Мы смотрели то на детишек, то друг на друга, но вот в комнату вбежала девочка очень маленького роста с совсем еще детской фигуркой, но умным, уже недетским личиком, – хорошеньким личиком, едва видным из-под широкополой материнской шляпы, слишком большой для такой крошки, и в широком переднике, тоже материнском, о который она вытирала голые руки. Они были в мыльной пене, от которой еще шел пар, и девочка стряхнула ее со своих пальчиков, сморщенных и побелевших от горячей воды. Если бы не эти пальчики, ее можно было бы принять за смышленого, наблюдательного ребенка, который играет в стирку, подражая бедной женщине-работнице.

Девочка, очевидно, работала по соседству и домой бежала во всю прыть. Поэтому, как она ни была легка, она все-таки запыхалась и вначале не могла выговорить ни слова, – только спокойно смотрела на нас, тяжело дыша и вытирая руки.

– А вот и Чарли! – воскликнул мальчик.

Малютка, которую он нянчил, потянулась к Чарли и закричала, просясь к ней «на ручки». Девочка взяла ее совершенно по-матерински – это движение было под стать шляпе и переднику – и посмотрела на нас поверх своей ноши, а малютка нежно прижалась к сестре.

– Неужели, – прошептал опекун, когда мы пододвинули девочке стул и усадили ее вместе с малюткой, а мальчик прильнул к старшей сестренке, уцепившись за ее передник, – неужели эта крошка содержит своим трудом остальных? Посмотрите на них! Посмотрите на них, ради бога!

И правда, на них стоило посмотреть. Все трое ребят крепко прижались друг к другу, и двое из них во всем зависели от третьей, а третья была еще так мала, но какой у нее был взрослый и положительный вид, как странно он не вязался с ее детской фигуркой!

– Ах, Чарли! Чарли! – начал мой опекун. – Да сколько же тебе лет?

– Четырнадцатый год пошел, сэр, – ответила девочка.

– Ого, какой почтенный возраст! – сказал опекун. – Какой почтенный возраст, Чарли!

Не могу выразить, с какой нежностью он говорил с нею – полушутя, но так сострадательно и грустно.

– И ты одна живешь здесь с этими ребятишками, Чарли? – спросил опекун.

– Да, сэр, – ответила девочка, доверчиво глядя ему прямо в лицо, – с тех пор как умер папа.

– Чем же вы все живете, Чарли? – спросил опекун, отворачиваясь на мгновенье. – Эх, Чарли, чем же вы живете?

– С тех пор как папа умер, я работаю, сэр. Сегодня нанялась стирать.

– Помоги тебе бог, Чарли! – сказал опекун. – Да ведь ты так мала, что, наверное, и до лоханки не достаешь!

– В деревянных сандалиях достаю, сэр, – быстро возразила девочка. – У меня есть высокие деревянные сандалии, – от мамы остались.

– А когда умерла твоя мама? Бедная мама!

– Мама умерла, как только родилась Эмма, – ответила девочка, глядя на личико малютки, прижавшейся к ее груди, – и тогда папа сказал, что мне нужно постараться заменить ей маму. И вот я старалась – работала по дому, убирала, нянчила ребят, стирала – еще задолго до того, как начала ходить по чужим людям. Так вот и научилась, сэр, понимаете?

– И ты часто ходишь на работу?

– Да когда бы ни наняли, – ответила Чарли, широко раскрывая глаза и улыбаясь, – надо же зарабатывать шестипенсовики и шиллинги!

– И ты запираешь ребят всякий раз, как уходишь?

– А это Для безопасности, сэр, понимаете? – объяснила Чарли. – Миссис Блайндер заходит к ним время от времени, и мистер Гридли наведывается, да и мне иной раз удается забежать домой, а они тут играют себе, и Том не боится сидеть взаперти… правда, Том?

– Нет, не боюсь! – стойко ответил Том.

– А когда стемнеет, внизу – в переулке – зажигают фонари, и в комнате тогда совсем светло, почти совсем светло. Правда, Том?

– Да, Чарли, – подтвердил Том, – почти совсем светло.

– Он прямо золотой мальчик! – сказала девочка таким женственным, материнским тоном. – А когда Эмме захочется спать, он уложит ее в постель. А когда ему самому захочется спать, он тоже уляжется. А когда я приду домой, зажгу свечку да соберу ужин, он встанет и поужинает со мной. Правда, Том?

– Ну, еще бы, Чарли! – ответил Том. – А как же!

И то ли при мысли об этой величайшей радости в его жизни, то ли от прилива благодарности и любви к Чарли, которая была для него всем на свете, он уткнулся лицом в складки ее узкой юбчонки, и его улыбка перешла в слезы.

С тех пор как мы пришли сюда, это были первые слезы, пролитые детьми. Маленькая сиротка так спокойно говорила о своих умерших родителях, как будто ее огромное горе заглушали и необходимость мужественно бороться за существование, и детская гордость своим уменьем работать, и старательность, и деловитость. Но теперь, когда расплакался Том, она хоть и сидела смирно, хоть и смотрела на нас совершенно спокойно, ни одним движением не сдвинув и волоска на головках своих маленьких питомцев, я все же заметила, как две слезинки скатились по ее щекам.

Мы с Адой стояли у окна, делая вид, что смотрим на крыши домов и закопченные дымовые трубы, на чахлые комнатные цветы и птичьи клетки в окнах у соседей; но вот явилась миссис Блайндер, та женщина, которая сидела внизу, в лавке, когда мы пришли (должно быть, она поднималась по лестнице все то время, что мы пробыли здесь), и завела разговор с опекуном.

– Если я не беру с них квартирной платы, так ведь это пустяк, сэр, – сказала она, – у кого хватит совести с них брать?

– Да, это пустяк, – отозвался опекун, обращаясь к Аде и ко мне. – Но этого достаточно, ибо наступит время, когда добрая женщина поймет, как много она сделала и что раз она сделала это для одного из малых сих, то… А эта крошка, – добавил он спустя несколько мгновений, – неужели она действительно в силах работать?

– Да, сэр, пожалуй что так, – ответила миссис Блайндер, с мучительным трудом переводя дыхание. – До чего она ловкая, – прямо на все руки. И, вы знаете, сэр, после смерти матери она так заботится о малышах, что весь переулок про нее говорит! А как она ухаживала за отцом, когда он расхворался, мы просто диву давались! «Миссис Блайндер, – сказал он мне, когда был уже при смерти, – он вон там лежал. – Миссис Блайндер, хоть и плохое у меня было занятие, но прошлой ночью я видел, будто тут в комнате, рядом с моей девочкой, сидит ангел, и я поручаю ее нашему общему отцу!»

– Он ничем другим не занимался? – спросил опекун.

– Нет, сэр, – ответила миссис Блайндер, – он всегда был только сыщиком – то есть агентом у судебного исполнителя. Когда он снял у меня комнату, я сначала не знала, кто он такой, а когда узнала, признаюсь откровенно, попросила его съехать. В переулке у нас на таких соседей косятся. Таких прочие жильцы недолюбливают. Неблагородное это занятие, – продолжала миссис Блайндер, – и почти все осуждают тех, кто берется за такую работу. Мистер Гридли очень их не одобряет, а он хороший жилец, хотя ему довелось хлебнуть горя и это ему даже характер испортило.