Холодный как лед

– Я ничего не боюсь, – ответил Йенсен самым что ни на есть мягким тоном. – Было бы лучше, если бы боялся.

– Так сколько времени?

Он вздохнул.

– Работа закончится завтра вечером. Ну что, вам стало легче, что узнали? Большинству людей лучше не ведать, когда они умрут.

– Тогда вам не стоило говорить мне, что вы собираетесь меня убить.

– Не верю, чтобы я говорил, используя столько слов.

– Ваши намерения и так ясны. Если вы не изменили решение.

– Боюсь, не могу позволить себе такую роскошь.

– Тогда чего вы ждете? Почему бы с этим не покончить сразу?

Просто глупость с ее стороны, запоздало подумала Женевьева. Чем больше у нее будет времени, тем больше вероятности, что она сможет придумать, как спастись. Хотя на поверку непохоже, что вообще такая вероятность существует.

– Простите, но я работаю по своему графику, а не по вашей указке.

Ей бы хоть чуточку его ледяного спокойствия. Казалось, ничем его не прошибешь – хоть подстрекай его, хоть игнорируй.

– Предположим, я ударюсь в слезы и стану умолять пощадить меня?

Не станет она, да и не смогла бы, подумала Женевьева, но спросить не помешает.

Если она надеялась на какую–то реакцию, даже на легкое недовольство, то не получила ничего, кроме «пожалуйста, не надо».

– Вам станет тяжелее? А то я готова.

Он ничего не сказал, а ей стало любопытно, не явилось ли это первым признаком, что она задела противника. Или же он просто–напросто заскучал. Наверно, последнее, а она напрасно тратит время, пытаясь уговорить его.

– Я хотела бы увидеть Гарри, – резко заявила она.

– Зачем?

– Убедится, что он все еще жив.

– Зачем? Днем раньше, днем позже – какая разница.

– Это важно. – Она тоже может напускать на себя таинственный вид.

Не считая того, что эта ледышка может прочесть ее, как открытую книгу.

– Если Гарри умер, то вам не придется учитывать его в своем плане побега. На вашем месте я бы выбросил Ван Дорна из головы. Его судьба предрешена, и вы, черт возьми, с этим ничего не можете поделать. Сосредоточьтесь на себе.

– Думаю, моя судьба также предрешена, как драматично выразились вы.

Он ответил улыбкой:

– В своем роде я человек, склонный к мелодраме. Это часть рабочей характеристики.

Неожиданно по ее выставленной на обозрение спине пробежал мороз, уж не дошел ли до нее наконец его безжалостный расчет. Однако Йенсен, разумеется, приметил эту дрожь и отнесся к ней более прагматично.

– Вы замерзли, – произнес он. – Да и поздно становится. Как сильно мне этого не хочется, но придется предложить вам переодеть этот соблазнительный купальник, пока я соображу нам что–нибудь поесть. По правде говоря, для всех будет лучше, если вы прикроетесь. У вас склонность оказывать на меня распутное влияние.

Дьявол снова ее дразнил, а она была не в настроении сносить его насмешки.

– Ага, точно. Как ни погляди, вы просто беспомощное скопление обманутых сексуальных желаний.

– Никогда не был беспомощным.

Что–то в его голосе насторожило ее, и она пригляделась к нему внимательней. И ничего не увидела. Несмотря на тень, лицо его представляло из себя чистый лист под зеркальными очками, а ее чтение мыслей пока далеко не продвинулось.

– Не думаю…

– Вы слишком много думаете, – оборвал он ее. – Перестаньте докучать мне и пойдите переоденьтесь. Уж поверьте, у меня толстая шкура.

Она ему поверила. По крайней мере сейчас. Еще один приступ дрожи накатил на нее, и Женевьева осознала, что вела себя глупо. Ни один мужчина в ее жизни не падал ниц перед ее неземной красотой, и уж тем более не станет этот бесчувственный хладнокровный убийца. Даже если у него рот как у падшего ангела.

Собрав все свое достоинство, она встала, но эффектность сего жеста несколько смазалась необходимостью снова подтянуть повыше купальник, не имевший лямок. И она понимала, что глаза за зеркальными очками отслеживают каждое ее движение. Только не могла взять в толк почему.

– Я очень надеюсь, что вы умеете готовить, – сказала Женевьева. – Я умираю от голода и не стремлюсь уйти в могилу на пустой желудок.

И на сей раз он позволил ей оставить за собой последнее слово, и, не оглянувшись назад, она удалилась.

– Не подкинете ли мне еще этой дряни? – Голос Гарри звучал не отчетливей, чем нужно, но умудрился до смерти напугать Рено, сидевшего снаружи маленькой хижины и курившего сигаретку.

– Что за хрень? – воскликнул тот, неуклюже вставая. – Вы же должны быть в отрубе.

Гарри знал власть своей улыбки и выдал ее на полную мощь сидевшему на корточках французику. Эта улыбка заставляла самых больших параноиков в мире верить миллиардеру, а президентов превращала в его лучших друзей. А такое ничтожное дерьмо, как Рено, вряд ли обладает иммунитетом. Француз, должно быть, из судовой команды – он выглядел смутно знакомым, но Ван Дорн редко обращал внимания на нанятый персонал.

– Эй, чтобы свалить меня, нужно больше, чем этот детский наркотик, что вы всадили мне. Даже прилично вдарить не может. Что–нибудь покруче есть?

Они привязали его к стулу под навесом, и у него затекли мышцы, и вообще было неудобно. Еще одно нанесенное оскорбление, за которое он с удовольствием отплатит, когда настанет время, и маленький француз – одна из многих целей.

– Мужик, ты с ума сошел, – прислонясь к открытой двери хижины, сказал Рено. – Они тебя прикончат.

– Как бы не так. Свалить Гарри Ван Дорна куда трудней, чем думает большинство народа, – ухмыльнулся Гарри.

– Вы не знаете, с кем имеете дело.

– Что ж, не знаю, верно. Меня держат для выкупа?

Он уже думал, что ответ ему известен. Хотя он был наполовину вырублен, когда лежал в каюте, но ухитрился сделать вывод, что тут задействованы не финансы, а суть операции – в приведении в исполнение смертной казни.

Его даже не особо интересовала причина. В том–то и проблема – на свете слишком много людей и организаций, хотевших прикончить его, вспоминать их всех – так дня не хватит. Сейчас это неважно. Ему просто нужно выбраться из этой передряги. И здесь ему пригодится этот Рено.

– Никакого выкупа. Дело не в деньгах, – ответил тот.