Холодный путь к старости
Шрифт:
– Отец, сколько мы проживем вместе, не знаю, – уговаривал Алик. – Не траться сильно. Небольшой столик, посидим узким кругом.
– Нет, – отвечал отец. – Всю жизнь мечтал женить сына, пригласить на свадьбу своих друзей, чтобы все было красиво.
– Мне этих денег жалко, – говорил Алик. – Зачем тратиться, если результат не известен? Возможно, ничего не получится.
– Нет, будет, как я хочу, – ответил отец.
Алик плохо понимал отца, а кто из сыновей своих отцов понимает? Их редкие душевные разговоры всегда напоминали диалоги, предшествующие драке. Отец, крупный сильный мужчина, прошедший суровую жизненную школу, оставшийся без родителей в раннем детстве, воспитанный дедом с бабкой, служивший в морском флоте, самостоятельно пробившийся до руководящих должностей в миллионном сибирском городе, имел патриархальные виды на воспитание мальчиков. Он опекал, подавлял и не понимал, как, несмотря
В будущем Алик будет горько раскаиваться за свое невнимание к отцу и напишет ему письмо, которое никогда не будет отправлено:
«Милый мой, Невидимка! Твое обеспечивающее, обороняющее присутствие я всегда воспринимал как данность природы, как то, что должно быть, словно звезды и солнце, как крыша над головой и подарки ко дню рождения. Обо всех «почему?» и «откуда?» я даже не задумывался, просто рос, радовался жизни и боялся твоего гнева. Ты исполнял свою роль порой безропотно, порой непонятная мне буря огорчения вырывалась из твоей души, но в целом тебя вроде бы не смущала роль Невидимки, хотя теперь я точно знаю, что она глубоко ранила твое сердце, просто ты молчал и ждал, когда я пойму сам. Почему только так, а не иначе? Где знание сердца? Почему только осознание возможной потери тебя или потери реальной заставляет осознать ценность того, чем беспрепятственно, всецело и безоглядно обладал когда-то.
С возрастом я все острее осознаю твою боль, я даже стал отчетливее видеть тебя. Я не подозревал, что зрение памяти намного сильнее зрения в ежедневных встречах с тобой. Куски прошлого, сливаясь воедино и вытесняя неприглядные детали, все более приближаются к завидной идиллии, но весь парадокс и вся трагедия заключены в том, что эта идиллия могла бы существовать, если бы, если бы, если бы… Возможно, каждый из живущих был бы рад очутиться в лемовском мире, вырастающем из волшебных облаков желаний. Как хочется порой найти этот живой пластилин и слепить нечто навек и не уходить из этого маленького мирка, пусть даже иллюзорного, никогда, ведь никто никогда не докажет, что вся жизнь наша не иллюзия, наполненная радостью, оптимизмом, грустью, страданием и смертью. Так хочется сделать слепок с единственного участка жизни и жить им вечно и видеть вокруг любовь. Жаль, что ты действовал, где-то за рамками моей жизни…»
Тачка с двадцатью литрами воды в дюралевой фляге легко катилась по утоптанной множеством ног снежной тропинке. Вот показался и знакомый забор с покосившимися высокими воротами из почерневшей от времени древесины. Алик завел тачку во двор, обошел Кузины мины, так он называл последствия собачьего туалета их маленькой сторожевой дворняги, которая любила справлять свою нужду почему-то прямо у входа в дом.
Огород копил светлый блестящий снег. После жизни в благоустроенной квартире романтическая жизнь на природе, на земле радовала. По крайней мере Алика. Несмотря на истощенную почву, летом ему удалось вырастить и помидоры, и огурцы, и кабачки. Роза сделала соления, и сейчас они стояли в погребе. Алик искренне радовался редиске и луку, зеленевшими яркими побегами на фоне серой земли. На дворе в жаркую погоду освежала купальня в большой бочке. Благодаря тому, что усадьба находилась на окраине города, можно было пешком ходить в лес и собирать грибы. И вот зима, и все под снегом, который он любил после работы покидать лопатой, размяться на свежем воздухе под светом звезд и фонарей. А перед началом зимы давно легло в тетрадку и было несколько раз прочитано внезапное вдохновение:
Когда Земля шуршит, меняясь,
Тропинкой ржавой вьется вдаль,
Я, с тишиною обнимаясь,
Кричу в немую магистраль.
Кричу с надрывом в слове «поздно»,
Но затерялся эха след.
Все стынет в воздухе морозном,
И гаснет выхода просвет.
А звезды гонят в поднебесье:
«Лети сюда, в наш дивный сад,
Ведь ты на зыбком куралесье,
А там кругом зарытый клад».
К нему копаюсь я украдкой,
Сдвигаю осень со стола
В такую тонкую тетрадку,
Что затихает шум двора.
Ложатся буквы желтых листьев,
Мир кружится веретеном,
А в каждой новой пряди жизни
Проходит узелками дом.
Родился ветер, пыль смешавший
В передвижную чехарду,
Вдали, впотьмах меня узнавши,
Затеял тихое: «Приду».
Теребит листья он нарочно,
Качает блики фонарей,
Сдувает сон, влетая ночью,
И шепчет вечное: «Скорей!».
Хорошо, когда уголь завезен заранее, дрова нарублены и заготовлены,
а печка жарка и быстра. Труд немалый, но есть что-то основательное в простом жизненном укладе, когда не зависишь от центрального отопления и дворников. Усадьба дышала и жила по вечерам, когда в комнатах становилось жарко, как в самые истомные летние дни. Вода шумно текла по трубам, а на газовых конфорках Роза готовила что-нибудь вкусненькое.– Алик, интересно, кто у нас родится? – спрашивала она, поглаживая очень даже заметный арбузный живот.
– Кто бы ни родился, наш будет, – отвечал Алик.
– Ой, хлеба-то забыла купить! – восклицала Роза.
– Ладно, сиди, сейчас сбегаю, – говорил Алик…
По вечерам они баловались, рассматривая живот, где таилась новая жизнь. Алик прикладывал ухо, вслушиваясь, но понятное дело – ничего. Потом по животу стали пробегать бугорки: кто-то изнутри упирался то ли ручкой, то ли ножкой и все настойчивее и очевиднее напоминал о себе. А еще спустя короткое время, когда молодые супруги собирались заснуть в своей избушке, Роза внезапно забеспокоилась и испуганно сказала:
– Кажется, у меня началось.
Ближайший телефон находился примерно в полукилометре, в какой-то организации, каковых много по городу, суть и назначение которых не ясны, но люди получали деньги и тем довольствовались. Там постоянно присутствовал сторож, и Алик уже давно договорился с ним, что тот пустит его позвонить. Машина скорой помощи приехала быстро. Алик поехал вместе с Розой и очень хорошо, потому что в больнице выяснилось, что его жену не могут принять – нет обменной карты. Что это за бумага Алик не знал, но помнил, что ее забрала его мать, чтобы помочь с хорошей клиникой.
«Помогли», – мысленно руганулся Алик и кинулся бегом по ночным улицам и дворам к родительскому дому, благо – бегал он неплохо, а подгоняло его беспокойство за жену и неродившегося ребенка. Когда человек кого-либо не любит в глубине души, даже безотчетно, он будет причинять неприятности и проблемы своему недругу вне зависимости от своих поверхностных желаний. Такой вывод Алик сделал давно. Когда он прибежал домой к родителям посреди ночи и забрал нужные бумаги, то не сказал добрых слов…
Чья привязанность крепче: ребенка к родителям, или родителей к ребенку. Алик, когда рассуждал на эту тему, приходил к выводу, что ребенок сильнее привязан к матери и отцу, чем они к собственному произведению. Их голоса – первые звуки, которые ребенок слышит, находясь еще в утробе матери. Их доброта, их любовь – первые прекрасные чувства к себе, которые ребенок встречает на земле. Он волей-неволей, инстинктивно любит родителей, и даже если пытается с ними порвать всяческие отношения, то больше всего и прежде всего он травмирует и обделяет себя. В этом Алик не сомневался, продолжая мысленные диалоги после каждого конфликта с родными. Родители же любят ребенка как труд и будущее, и, чем больше в него вложено и чем ближе память об этом труде, тем ребенок дороже. Но ребенок в любом случае – не первая любовь. Родителям становится тем сложнее удержать в сердце любовь, чем старше становится их ребенок, чем больше рассудительности он обретает и самостоятельности, чем чаще проявляет неподчинение. Возникают обиды, упреки. Чернота копится. Может ли она закрыть свет? Может. Почему нет? И слова: «От вас на старости корки хлеба не дождешься» – рвут сердце.
Отношения с родителями давили, все более портились, как ветшает, ломается крепкий ранее дом, если его не ремонтировать, а – наоборот – расшатывать и вбивать в трещины крепкие стальные клинья. Ссора разрасталась по традиционным правилам: слово, напоминание, укор, а там недолго до обиды, скандала, заявлений о праве на имущество и квартиру, раздела денежных затрат и питания. Таких историй хоть отбавляй.
После рождения сына Алик с Розой снимали квартиру, потом пожили с родителями Алика и наконец…
– На Севере у меня родственник работает. Он обещал квартиру и хорошую зарплату. Либо ты едешь со мной, либо я – одна, – сказал как-то Роза таким тоном, что Алику сразу стало понятно, что она так и поступит.
Жизнь полна компромиссов. Она сама компромисс, иначе бы на земле царствовали бесконечная ночь или день, хищники бы съели всех травоядных, море затопило сушу, или, наоборот, суша вытеснила бы всю воду в один глубокий колодец. Так и человеческая жизнь. Нельзя постоянно саблей махать, иначе можно порубить в шинкованную капусту самое дорогое. Но иногда душу поражает неодолимый гнев. Так все-таки что важнее: поиск путей сближения или поиск сил для продолжения конфликта? Алик сам был полон воинственности в текущее книжное время, он лишь с течением времени осознал великую силу компромисса и сближения с недругами. «Когда нечем заменить то, что имеешь, зачем рвать или выбрасывать?» – спросил он себя впоследствии. Но молодости нужна победа.