Холопы

– Да, да, конечно же, нас! Господи, как я рад... Маша, не сочтите за глупость, но я... я... – Енох запнулся на полуслове, кровь стучала в висках, он и сам чувствовал, что трезвый и практичный ум отказывается ему повиноваться. Неведомая и страшная сила переполняет его естество и готова перевернуть весь мир, чтобы только это наивное стояние на открытой ветрам вершине горы никогда не кончалось. – Я люблю вас, Маша! – произнес он, удивив самого себя.

Голова кружилась, казалось, еще чуть-чуть, и она брякнется в обморок. «Господи, мамочки мои, что же мне делать? Что-то надо делать...» – она повернулась к нему, но ответить ничего не успела. Его губы властно и требовательно преградили путь и словам и дыханию. Мир, горы, Белуха – все завертелось и провалилось в мягкую бездну блаженства. Сколько продолжалось это безумие, она не смогла бы ответить, и только одна мысль стучала в голове: пусть это не кончается, не кончается... Сначала мелкая дрожь, а потом неукротимый лихорадочный озноб охватил все ее тело, наполняя его неведомым и непобедимым зовом.

Они разомкнули губы и, глупо глядя друг на друга, жадно глотали широко раскрытыми ртами тягучий горный воздух. А потом, как по команде, рассмеялись. Чуткое горное эхо, стократ усилив их радость, разнесло ее по окрестным горам. Через мгновение весь поднебесный мир уже знал, что два одиночества нашли друг друга и готовы слиться в единое целое.

Потом они еще долго-долго целовались, гонялись друг за другом и просто дурачились. И неизвестно, чем бы все это закончилось, не прерви их веселые игры совсем, как показалось, недалекий выстрел.

– Ой, что это было? – запоздало вздрогнула Маша, поглядывая из-за плеча Еноха в сторону крутого склона, где еще билось эхо смертоносного звука.

Они настороженно прислушались.

Внизу послышался громкий женский крик.

– Господи, да это же, кажется, Эрмитадора! – Маша рванулась вперед, но Енох поймал ее, почти грубо дернув за плечо.

– Значит так, – другим, жестким и незнакомым ей голосом произнес он, – спешить, очертя голову, не следует...

Внизу опять раздались выстрелы. Один, два, три! После третьего медведем взревел какой-то мужик. Хлестануло еще два выстрела, эхо раздробило их об окрестные скалы, и на опешившую парочку гулко упала горная тишина.

Маша не успела ни обидеться, ни испугаться, она лежала на земле, плотно прижатая Енохом, даже не успев сообразить, как это так получилось.

– Маша, – приподнимаясь на руках, произнес мужчина, – дело, кажется, серьезное, лежите спокойно и не вздумайте подыматься, мне показалось, что это в нас стреляли. – Он осмотрелся вокруг и прошептал: – На четвереньках, быстренько, за мной вон к тем камням! – Неловко, но по-звериному проворно, он, смешно вихляя толстым задом, подался к трем большим продолговатым камням, лежавшим над откосом, откуда, вероятнее всего, и стреляли.

Маша, наверное только сейчас по-настоящему испугавшись, покорно следовала за Енохом, больно сбивая о камни локти и коленки. На какое-то время она потеряла из виду его медвежью фигуру, а когда добралась наконец до камней, с ужасом увидела, что его там нет. Машинально пытаясь отряхнуть с брюк зелень и землю, она переползла ближе к краю среднего камня и заглянула за него. Крик ужаса застыл в горле. Прямо перед ней сидел здоровенный бандит, беспомощно прислонясь к горной расщелине, оружие валялось рядом, в луже расплывавшейся по мелкому песку крови. Карие, широко раскрытые глаза неподвижно глядели куда-то вверх. От неожиданности слезы сами собой хлынули из глаз, девушка отшатнулась назад, отползла подальше и, прижавшись к камню, стала испуганно оглядываться. Туман уже давно растаял, но солнце было словно размазано по всему небу плотными облаками. Священная гора скрылась с глаз. От безысходности и страха слезы высохли. Немножко успокоившись, девушка плотнее прижалась к серой каменной стенке и никак не могла решить: следует или не следует ей позвать Еноха? Стоящая вокруг тишина невольно заставила ее прислушаться. Слева кто-то, тяжело дыша и спотыкаясь о камни, поднимался по скале.

16.

В Кремле стоял переполох. Великая держава готовилась к ответственной передаче высшей конституционной должности, и сама процедура находилась, можно сказать, в кульминации. Да-да! Его величество Августейший Демократ готовился передать всю полноту своей неограниченной власти непосредственно самому себе. Конечно же, эта торжественность происходила не с бухты-барахты, а выливалась в самые настоящие равные, прямые и всеобщие выборы. А как же, иначе нельзя! Согласно давней традиции, Преемник не мог оставаться в своей высшей вакансии более двух раз. Как и во всем цивилизованном мире: раз избирают, другой раз переизбирают, и все. Конечно, можно какой-никакой заговор заплести, приморить преемничка, после, скажем, полугодичного властвования – но не рекомендовано Всемирной хартией, да и времена не те! Кругом всеобщие свобода, равенство и полнейшее братство. Чего, собственно, мутить-то зазря? И тут вдруг на тебе – конфуз!

И сидит этот «конфуз» в приемной первого лица государства в неурочное время немым укором отечественной расхлябанности и головотяпству. Хотя, собственно, почему головотяпству? Ну что мы за люди такие, хлебом не корми, дай голову пеплом посыпать да оклеветать себя почем зря! Загадим сами себя и довольны, а люд-то окрестный верит, шугается, ровно от прокаженных.

Наверное, именно так и думал канцеляроначальник Ибрагим Иванович Сучианин, понуро взирая на заграничную бестию. Прилетел, никто его не ждал, не встречал, а пропуск у него аж вездеходный, спецмировой, таких на всем земном шаре не более трех десятков наберется. В нашей державе всего четыре, и то – у каких людей!

А заморец сам из себя черный, ровно головня, с раскосыми глазищами и белыми, яко дым, курчавыми волосами. Инициалы его басурманские – МПС – расшифровывались смешно: Магомедченко Пафнутий Смитович. Именно так он и представился Ибрагим Иванычу, прибавив, дескать, по срочному делу. Выслушал все это бессменный канцелярист (при месте-то он уже и не упомнишь, с какого Преемника), а про себя думает: «И где ж я тебе, милок, Августейшего разыщу после обеда? У нас даже и подумать о беспокойстве Высочайшей особы в это время дня опасно. Песьи уши прослышат и – тю-тю!»

– А знаете ли, бесценный вы наш, – поразмыслив, молвил канцелярист, – давайте-ка мы поступим таким образом. Сейчас оформим ваш визит и, так как по документам вы особа высокого рангу, придадим ему соответствующий статус, разместим и обиходим как положено, вы с пути-дороженьки отдохнете, а уж завтра поутру, как у нас заведено, с челобитной, в чертоги, так сказать, свободомыслия. А если изволите намекнуть о теме-с, и, как бы это поделикатнее изъяснить... – столоначальник выразительно потер большой палец об указательный, – можно и о положительном результате вашего визита позаботиться.

От таких речей заморец аж побелел и понес какую-то тарабарщину на неведомом в азиатских местах языке.

– Да он же, падла, на чистейшем аглицком наречии шпарит! – шепнул на ухо Иванычу дежурный переводчик из откудонадовских. – А это категорически возбраняется всемирной языковой хартией! Параграф шестой сто восемьдесят первой статьи категорически запрещает употребление несинтетических языков в госучреждениях и общественных местах, за нарушение – строжайшие санкции.

– Ти-ти, голуба! – выставив вперед руку, охолонул приезжего Ибрагим Иванович. – Вы бы, любезный, поаккуратнее с мертвыми-то языками в присутствии, – хоть не без огрехов, произнес он на общепринятом в мире языке.

Гость смутился, но глаза продолжали зло зыркать.

– Я – высокий посол Всемирных сил! И я требую немедленно доложить о моем визите вашему руководителю, в противном случае мне придется... – Закончить мысль ему не дал вышедший из-за своего стола Ибрагим Иванович. Решительно подойдя к посланцу, он, широко взмахнув руками, обнял его и троекратно смачно поцеловал в губы. Заморец от неожиданности плюхнулся на стоявший за спиной стул.

– Коль вы посол, да еще и высокий, двигали бы вы, любезный, прямиком в МИД! Я вам положенное в таких случаях троекратное целование от Гаранта передал, а все остальное завтра с утра...