Холопы

– А что здесь говорить, девка эта, вернее женщина, – поспешил исправиться лазутчик, косясь на Сар-мэна, – давний личный агент шефа, он ее на свой крючок или она его на свою закорючку подцепила, точно не знаю, однако вместе они чуть ли не с ее школьных времен. Отчаянная и верткая бестия, каких она только дел ни делала, в каких передрягах ни бывала – все как с гуся вода, а главное, она всегда выполняла то, что поручали. Одно время все опричники Объевры на ушах стояли, безуспешно ловили мужиков-диверсантов вместо миловидной девочки-студентки. С ней не всякий мужик может тягаться. Ну не гляди ты на меня зверем! – обратился он к натянутому, как струна, помощнику атамана. – Все, что я говорю, правда. Мою группу сюда забросили для обеспечения Эрмитадоре условий по проведению спецмероприятия. – Опричник замолчал, словно прикидывая, следует ли быть до конца откровенным с этими чуть было не убившими его людьми.

– Негоже на полуправду съезжать, не по-людски это, – почуяв его сомнения, подбодрил Макута. – Так что она должна сделать в Шамбалке?

– А вы откуда знаете?! – воскликнул пленник и, не дождавшись ответа, четко, по-военному выпалил: – Она должна ее взорвать!

– Что?! – вскочил со своего места атаман. – Как взорвать?! Чем? Это ж горы, здесь рви – не перервешь!

– А ей все горы рвать и не надо. Вот этот водопад и пещеру под ним в пыль пустить и все. – Он махнул рукой в ту сторону, откуда доносился усилившийся к вечеру шум падающей воды.

– Да хотя бы и эту отдельную горуху подорвать! Это же пропасть сколько всего надобно!

– Все мы ей доставили, главное – в пещеру пронести...

– И чо эт за бомбина должна быть, тоннов на пять, что ли? – подал голос Сар-мэн.

– Какие тонны, когда уже есть и килотонны и мегатонны... – пожал плечами пленник.

– Ты не умничай! – переминаясь с ноги на ногу, перебил его Макута. Топтаться атаман начинал только в минуты самого сильного напряжения или предчувствуя смертельную опасность. Как это получалось, он не знал, ноги почему-то сами начинали пританцовывать.

– А я и не думаю, мы доставили сюда два ранцевых ядерных боезаряда, если взорвать хотя бы один – мало не покажется! Я уже не говорю о последствиях радиационного заражения местности. На десятки километров вокруг все будет фонить и сеять гибель, так что в эти края ни одна падла не сунется лет двести!

– А люди-то как?! – вскрикнул Макута, а после мотнул головой, словно устыдившись своей наивности, и зло сплюнул.

– Эх, атаман, когда решается судьба Отчизны, жизни людей в учет не берутся, наоборот, чем больше перебьют, тем светлее и долгожданнее будет победа, а главное, в памяти людей останутся боль и страх. Страх – великий управитель! Отсюда и народное: уж как-нибудь потерпим, лишь бы войны не было. Чего стоит моя или ваша жизнь, когда всему заведенному в стране миропорядку грозит разорение, тут другая целесообразность вступает в силу, и никто ей противостоять не сможет...

– Сможет! – словно придя в себя, напористо перебил его Сар-мэн. – Вот ты предпочел остаться живым, а не болтаться на суку, а ведь неробкого, видно, десятка, труса праздновать не привык, значит, осечка в военном мозгу произошла. И я, и атаман наш, и все люди окрестные молча, как бараны, на бойню не пойдут. – Бандит говорил ровно и почти вдохновенно, куда девались напускная бравада и приблатненность. – А с Эрми мы сами разберемся, прав ты в своих историях или не прав, я тебе не судья, меня ее прошлое не интересует, как и ее – мое, а и у меня оно, поверь, не сахарным было. Ты вот ответь, где эти ядерные рюкзаки и как девка могла их взорвать и живой остаться?

– Устройства находятся в одной из дальних пещер и хорошо охраняются, программу же на взрыв должен ввести специалист перед самой передачей ранцев исполнителю. Но я думаю, безопасность отхода, хоть и предусмотрена планом, чистой воды фикция. Все мои люди, а заодно и войска бравого генерала Воробейчикова, скорее всего, должны быть принесены в жертву стратегическому замыслу. И мы, и вы должны погибнуть, Гопс в первую очередь, а наши поджаренные останки послужат ярким свидетельством того, что взрыв – дело рук наших недругов. Может, в нашу честь даже объявят полуторачасовой траур со всенародным сбором пожертвований в пользу семей погибших. А так как семей будет много, а денег соберут не очень, то, как всегда, примут решение обратить их на малые госнужды...

– Смотри ты, как на тебя петля подействовала, державную спесь начисто сбила! – прервал затянувшиеся объяснения Сар-мэн. – Ты про группу свою рассказывай да про пещеру, где смерть спрятал, как Кощей яйцо...

– А ты меня не торопи! – огрызнулся пленник и поднялся с земли, но от долгого сидения ноги у него затекли и плохо слушались. – Не знаю, как на тебя петля бы подействовала, я гибнуть за чью-то прихоть не собираюсь. – Пленник принялся приводить себя в порядок, засовывать обратно вывернутые бандитами карманы, застегивать пуговицы и липучки. Его враз похудевшее и осунувшееся лицо было неподвижно, словно отлитая из плохого гипса маска, только на левой скуле едва заметно подергивалась жилка.

– Ты вот еще что, ответь, пошто Москве Шамбалка так не глянулась? Это ж надо, бомбой ядерной шарахнуть! Они-то хотя знат, что там, в энтих пещерах? – присаживаясь на свое место, спросил Макута.

– Кто их разберет, скорее всего ее открытие путало кому-то планы. Судите сами, откройся эта тайная страна всему миру, может ведь черт-те что приключиться. Где гарантии, что явившиеся учителя станут наставлять народ по-правильному, да и что за знания они из своих подземелий выволокут? Никто не знает. Нет, решение руководство приняло верное, только... – говоривший замолчал на полуслове.

К ним быстрой походкой подошел невысокий коренастый разбойник с лицом, поклеванным оспой. Он слегка поклонился бею и что-то быстро зашептал на ухо Мэну.

– Атаман, надо бы покалякать, – выслушав доклад и отослав молодца восвояси, произнес тот.

– Ладно. Тебя, мил человек, отведут к моему намету, доктор пусть пока шею поглядит, а там и мы подойдем, тогда и договорим.

Макута с Сар-мэном неспешно двинулись в сторону гор. За ними тенью подался Митрич. Пленного повели к ожившему бездымными и еще не слишком яркими кострами биваку. К лагерю потянулись и стоявшие на дальних постах охранники.

День неспешно сгущался в синеватую вечернюю дымку. Скоро все стихло на месте допроса, и только далеко отлетевшая медная кружка, зарывшись в небольшой островок непримятой травы, ярко свидетельствовала о недавнем присутствии людей.

Минут через пятнадцать из-за невысокой, поросшей густым кустарникам скалы, что возвышалась над камнем, где сидел атаман, осторожно вышел человек, огляделся и, убедившись, что поблизости никого нет, не спеша и не прячась зашагал к лагерю. Это был Енох.

28.

Машеньку знобило. От перевозбуждения, излишка солнца, горного воздуха, купаний в студеных ручьях и всего остального, что с ней сегодня произошло, она была близка к обмороку и никак не могла совладать с предательской дрожью, мелко и противно колотившей все тело. Укутавшись теплым ватным одеялом, она в изнеможении лежала на невысоком топчане, и мысли бешено скакали в ее голове. Едва она останавливалась на самом важном – Енохе и их будущем, как тут же возникала противная мысль о позоре и предстоящем объяснении с матерью. Едва принималась нанизывать нужные и правильные, как ей казалась, слова оправдания, подбирать интонацию, с которой их следует произнести, и даже что-то начинало получаться, как откуда-то выворачивалась мыслишка о том, что она голодна, а паршивка Дашка убежала с Юнькой глядеть, как будут вешать пойманного ими лазутчика. Есть хотелось очень, уже сама мысль о чем-нибудь вкусненьком наполняла рот тягучей слюной. Маша гнала прочь кулинарные мечтания, но образ любимого курника сменялся образом не менее вкусного ломтя черного хлеба и домашней колбасы. Наконец в голове осталась только одна мысль, которая, словно тяжелая августовская муха, колотилась в ее предобморочном мозгу: надо вставать, выбираться из этой халупы, идти искать хоть какую-нибудь еду, благо вкусные запахи вперемешку с горьковатым дымом плавали окрест. Однако выйти вот так, без сопровождения, без проверенного человека рядом в чуждый, незнакомый и оттого пугающий мир было страшно. Ненавидя свою беспомощность, девушка решительно сбросила одеяло и овчины, в которых пряталась от озноба, и резко встала, так что у нее потемнело в глазах. Немного переждав и безуспешно поискав глазами зеркало, она принялась выворачивать на пол содержимое большого баула, привезенного ночью Юнькой от матери. Почти на самом дне, завернутое в ее толстый теплый свитер, лежало старое овальное зеркало на толстой фанерной подложке. Если бы еще вчера ей кто сказал, что находка этого потемневшего и обшарпанного амальгированного стекла вызовет у нее такую радость, она бы от души посмеялась. Но ныне ей было не до смеха. Как простушка, она бросилась пристраивать свою находку на шатком столике, приютившемся в самом темном углу. Зажгла стоявшую здесь же керосиновую лампу, хотя на дворе еще был вечер, правда серый и тусклый, потом чуть прибавила фитиль и заглянула в посветлевшую седую бездну. Из зеркала на нее глянуло вполне симпатичное лицо, правда, немного помятое, с глазами, припухшими от слез, и безнадежно спутанными волосами.