Хонорик на тропе кладоискателей

– Я тоже был подозреваемый, - проворчал Макар.
– Это еще доказать надо.

– А он признается, - сказал Григорий Григорьевич.
– Я у него вежливо спрошу, и он все расскажет.

– А зачем вам это надо?
– спросила Соня.
– Вы что, следователь?

– Почему следователь?
– улыбнулся художник.
– Просто считаю, что всегда должна торжествовать справедливость. Иначе жизнь теряет смысл. Если кто-то совершил пакость, а люди думают при этом на невинного человека, какая же в этом справедливость? Нет, ребята, даже не отговаривайте меня, я обязательно попрошу его признаться.

Макар покосился на Клюева. Странно было слышать от него такие слова. Но почему? Потому что он сразу записал Григория Григорьевича в преступники? Ну, конечно, не в преступники, но, во всяком случае, отрицательным персонажем он показался Макару сразу. Значит, не всегда верно первое впечатление?

– Кстати, вот эта часовня, - улыбнулся Клюев, - меня жутко пугала целый месяц. Места себе не мог найти от беспокойства. И страшно было, и хотелось ее тайну раскрыть. Долго-долго она меня мучила, пока не...

– Раскрыли?!
– воскликнул Макар.
– И в чем эта тайна? Что это за звуки?

– О, да вы уже довольно много знаете, - засмеялся Григорий Григорьевич.
– И тоже испуганы этими звуками? Страшновато, что и говорить! Но просто так рассказать... как-то неинтересно. Вот давайте как-нибудь совершим вечернюю экскурсию, тогда и узнаете этот секрет. Идет?

Слово "идет!", произнесенное сразу в три голоса, было ответом. Даже Нюк при этом вопле зажмурился.

"Все-таки он нормальный дяденька, - уже веселее подумал Макар.
– Даже жалко его Клювом обзывать. Хотя - мы же не в глаза ему так говорим..."

– Григорий Григорьевич, - спросил он, - а что эти мальчишки разыскивают в усадьбе? Что-то конкретное или просто так, на всякий случай, поиски ведут?

– Ты про местных, да?
– Художник даже поморщился.
– Хулиганы они, вот кто. Ищут что-то, а что, сами не знают! Стены долбят, перелопачивают землю... Дураки - разрушают и без того уже разрушенную красоту. Кстати, этот поджигатель - один из них, из той компашки. Ох и поговорю я с ними, если увижу!

На лице Григория Григорьевича выразилось отвращение к тем, кто ни за что ни про что разрушает старинную красоту.

– Оии и меня не пускали в усадьбу, - сказал Макар.

– Ничего, пустят, - заверил художник.
– Вы теперь не одни. Да и мне с вами веселей. Легче будет с ними разговаривать. Вместе мы - сила!

Ладошка, услышав эти слова, передал клетку с хонориком Макару, а сам выломал ветку из ближайшего куста и помчался с ней, как с саблей, срубая на пути высокие стебли крапивы. Художник добродушно рассмеялся ему вслед.

"И смех у него добрый, - подумал Макар.
– Где-то я читал, что только добрые люди радуются, когда смотрят на детей... И с чего я взял, что он отрицательный? Что говорит как-то чересчур торжественно? Так он же художник, они же все какие-то... необычные".

– Кстати, здесь недалеко есть чудный мостик через речку, - сказал художник.
– Я уже много раз запечатлел его на своих картинах и все никак не успокоюсь. Потрясающий вид! Давайте зайдем посмотреть.

Тропинка раздвоилась как по заказу, и правая повела ребят по незнакомым еще местам. Излучины неширокой речки плавными изгибами повторяли друг друга, берега были сплошь покрыты такими разнообразными цветами, будто кто-то специально собирал их вместе, стараясь не повторить ни одного. Так мама собирала полевые цветы - получались пестрые огромные букеты, которые отливали издалека одним цветом; Макар про себя называл его "летним".

Мостик был поднят метра на два над водой, потому что уравнивал верхние кромки берегов. Он был похож на горный канатный мост - его длинные жердочки покачивались при каждом шаге. Перильца были скорее символическими: по их тонкости на глаз можно было определить, что опираться на них основательно не стоит.

– Э-э, нет-нет-нет, - сказал художник, когда ребята смело шагнули на жердочки.
– Так нельзя, а то можно мостик провалить. Видите, какой он воздушный? Давайте по одному, чтобы между нами была дистанция.

– Ладошка, ты лучше не ходи!
– сразу сказала Соня.

– Я с краешка, последний, - попросился Ладошка.

Через минуту вся четверка, не считая хонорика, как праздничная гирлянда на тонкой ниточке, возвышалась над водой. Макар стоял посередине, и ощущение полета не покидало его. Вода проплывала внизу, мостик покачивался, легкие перильца подрагивали в руках, ветер освежал лицо - чем не полет? К тому же и голова начинала кружиться.

– Ладошка!
– скомандовал он.
– Сходи на берег. И мы за тобой, по очереди.

Конечно, по очереди. По-другому и не получилось бы.

– А! Вот и ты, дорогой!
– одновременно и радостно, и строго воскликнул Григорий Григорьевич.

Макар оглянулся. На противоположном берегу стоял Ромео.

– Мне пройти надо, - буркнул он.
– Что вы, на экскурсии?

– Пройдешь, пройдешь, - успокоил его художник.
– Через минуту и пройдешь. Ну, что решил? Подумал над моим предложением? Ведь пойми, дорогой мой Ромка, что признаться в содеянном хоть и трудно, но приятно. Хотя это слово не очень-то подходит... Кстати, ты помнишь, что я тебе обещал за признание?

Ромка молча хмыкнул.

– Я напишу твой портрет, - продолжал художник.
– И у тебя будет память на всю жизнь о твоем благородном поступке. Тьфу ты, опять неточное слово! Разве признание - благородный поступок? Это просто... правильный поступок!

"Ничего себе!
– подумал Макар.
– Да он к тому же еще и воспитанием занимается. Воспитанием этого самого "воспитанного" Ромео! А я думал, он его за шкирку - и готово признание".

– Мне пройти надо, - повторил Ромка.
– Ладно, разминемся как-нибудь!

И он ступил на мостик. Соня стояла к нему ближе всех.

– Ой!
– Она вцепилась в перильца.
– Здесь узко.

– Не ходи!
– крикнул Макар.
– Мы сейчас сойдем, и ты переправишься! Поворачивай назад!

Но Ромка его не слушал. Он шел прямо на Соню, приговаривая:

– Разминемся! Обязательно разминемся!

Он приблизился к Соне и что-то шепнул ей.

– Проходи, проходи, - смущаясь и краснея, сказала она.

Чтобы разминуться с Соней, Ромка перехватил перила мостика так, что получилось, будто он обнял ее: одна рука была по одну сторону, другая - по другую.