Хороша ли для вас эта песня без слов

— У меня была одна знакомая девочка. — Это Нинуля говорила. — Она была влюблена в Лермонтова, по-настоящему. Она писала ему письма, и он ей отвечал, то есть она сама себе отвечала. Я ее хорошо, очень даже хорошо понимаю. Ведь это — Лермонтов.

— Это же жутко грустно, так вот влюбиться, как она, — сказал Пирожок. — Жутко грустно. В чистом виде блюз.

— Да, конечно, — сказал Нинуля, — и все же…

— А я на днях начну строить катамаран, — вдруг ляпнул я. — Ну, не я сам, а с одним симпатичным дядькой.

— Катамаран — это кто такой? — спросила Нинуля.

— Ладно нас разыгрывать, — сказал Пирожок. — Не верю, что ты этого не знаешь. Ты все на свете знаешь. Потрясающе! — добавил он. — Егор, это потрясающе!

— Нет, мальчики, правда, я не знаю, что это за зверь.

— Ну, это яхта такая, — сказал я, — Но у обычной яхты один корпус, а у катамарана — два, параллельных, понятно я объяснил?

— Понятно-то понятно, но зачем два корпуса?

— Хм… Не знаю, Нинуля. Может, потому, что он тогда широкий получается, устойчивый, его перевернуть ветру труднее, можно побольше парус поставить — наверное, в этом дело.

Нинуля сказала, что вроде бы она все поняла, все замечательно, тебе можно позавидовать, Галкин, ты отрастишь бороду, заведешь трубку, и, обрати внимание, Егорушка, кто-то машет тебе во-он с той скамейки ручкой. Какая-то оч-чень красивая девочка!

Я поглядел, куда она показала. Региша! Там сидела Региша, Ирочка, Корш и Гусь. Рукой мне, конечно, махала не Региша, а Ирочка. Уже идя к ним, я, кажется, осознал, что иду; вроде бы я бросил на ходу Нинуле и Ванечке, что, мол, я сейчас, скоро вернусь…

— Привет, — сказал Гусь. — Стив велел нам тебя найти.

— Странно, — сказала Региша. — Я же сказала Стиву, что Егор деньги внесет.

Я молчал. Я ничего толком не понимал. Гусь сказал:

— Ты, парень, напрягись. Деньги не великие, пятьдесят рублей. Стив вот что сообразил. Если, говорит, все внесут поровну, получается, что у лодки нет хозяина. Он предложил внести в основном свои деньги, а с нас по пятьдесят, но хозяином лодки будет он. Понял?

— А зачем вообще вносить, если лодка будет его? — спросил я.

— А логика в том, что каждый, кто внес по полтиннику, имеет право сам брать лодку, когда надо. По договоренности.

— Понял, — сказал я. — Плата за пользование.

— Мы это обсудим. Позвони мне завтра, — сказала мне Региша.

— Во сколько?

— После школы, в три.

— Хорошо. Но я не знаю… телефон…

— Понятно. — И она назвала номер своего телефона. Дважды.

…После все мы двинулись вдоль Марсова поля в сторону Невы. Шли как-то вразброд, я — ближе к Регише. Пересекли улицу Халтурина и вышли на набережную, потом — в сторону Эрмитажа. По набережной пришлось идти более компактно, я притормозил, и Гусь с Коршем и Ирой оказались впереди, я и Региша — сзади. Я немного схитрил и, добавляя по капелюшечке, замедлял шаги так, чтобы Региша не заметила: в результате мы немного поотстали от идущей впереди троицы.

— Не пойму никак, что происходит с этой лодкой, ну, с этим «Муравьем», — сказал я Регише.

— А что, собственно?

— У меня же нет денег, — сказал я. — И потом… и потом я собираюсь с одним человеком строить катамаран. Зачем сразу две лодки?

— Разве тебе не интересна моторная лодка? Парус парусом…

— Конечно, интересно… Как совместить — вот в чем дело. И опять-таки — деньги.

— Совместить легко, не так уж ты долго будешь пользоваться моторкой, но все же — опыт на воде. Разве нет?

Я кивнул, и в этот момент нас обогнали девушка и молодой парень, по виду — иностранцы. Вскоре они поравнялись с нашей троицей впереди. Я услышал, как Корш что-то сказал им, похоже, по-английски. Они, эти иностранцы, несколько сбавили скорость и дальше двигались уже вместе с Гусем, Коршем и Ирочкой. Минуту спустя все они остановились, продолжая о чем-то оживленно и весело болтать. Мы с Регишей поравнялись с ними, но сна, не замедлив шага ни на секунду, прошла дальше, я, конечно, тоже. Через некоторое время я обернулся — те еще стояли.

— Тебе нужно их подождать? — спросил я у Региши. Она медленно покачала головой из стороны в сторону, легко и быстро поправила упавшую прядку волос и сказала:

— Совершенно не обязательно. Я иду с ними, когда хочу этого сама. — И тут же без всякого перехода добавила: — Деньги частично есть у меня. Тебе останется добавить пятнадцать рублей. Это я про «Муравья».

Я ничего не понял, и мне стало неловко от того, что она сказала: практически она предлагала мне куда большую часть своих денег, чтобы я мог пользоваться моторкой.

— Откуда? — спросил я неуклюже то, что спрашивать и не собирался. — Откуда у тебя деньги?

Мне показалось, она была недовольна моим вопросом.

— Эти деньги… — сказала она как-то суховато, что ли, — я заработала на съемках, массовка на «Ленфильме». Так и лежат без дела.

— Но…

— Ерунда. Если ты будешь иметь право водить лодку, мы можем иногда кататься вдвоем.

Мне нечего было ей возразить, да и не хотелось вовсе — я просто задохнулся от этих ее слов. Я так задохнулся от восторга, что мы вдвоем можем оказаться на мчащемся катере (что катера со стационарным мотором не очень-то мчатся — я просто не знал) и что я им буду управлять, этим катером, что вовсе не подумал, а откуда взять эти пятнадцать недостающих рублей, тех самых, которых нет.

— Зачем они остановились? — спросил я. Региша, кажется, не поняла, о чем я. Я добавил: — Разве Корш умеет по-английски разговаривать?

— Умеет. Очень прилично. Он в английской школе.

— Зачем они остановились с теми?

— Какие-то дела, — сказала Региша. — Меня это не касается. — Потом, помолчав: — Культурный обмен. — И криво усмехнулась. — Да это не мое дело. Мне все равно. Каждый волен поступать, как ему хочется.

Мы перешли Дворцовый мост поперек, и я уже не обернулся назад и не поглядел, где Ирочка, Гусь и Корш, — это уж тем более было не мое дело. Я просто надеялся, что они отстали, и мы с Регишей будем вдвоем; мы шли по Неве дальше, к Медному всаднику. Я еще раз подумал, какой особый все-таки Региша человек, странные какие-то волны шли от нее ко мне; если я правильно воспринимал волны, идущие ко мне от других людей, то с такими, как у нее, я точно не сталкивался. Конечно, я знал ее совсем мало, я относился к ней очень как-то неспокойно, и все же (я это хорошо чувствовал, четко), будь она другой, более привычной, более обычной, что ли, я, даже робея рядом с ней, мог бы болтать с ней гораздо свободнее. Вдруг она сказала (мы как раз были возле спуска к воде, напротив памятника Петру):

— Дальше я пойду одна.

Я обмер. Она повернулась ко мне спиной, сделала два шага от меня, потом снова повернулась ко мне, лицом, и добавила:

— Надо сосредоточиться. Мне.

Тут же она снова отвернулась и медленно пошла на ту сторону, к саду, вошла в него и скоро, удаляясь, исчезла.

6

Что и говорить, этот ее уход долго мучил меня. Наверное, поэтому я прямо вцепился в постройку нашего катамарана. Нет, это совершенно замечательно — что-то уметь делать своими руками. Для мамы-Риты, папани и Митьки я по-прежнему был на уроках рисования, но на этот раз мне и врать-то было полегче — я же действительно что-то делал. Разве что — так уж получилось — встречаться мы могли с Алексеем Янычем не часто; у него было полно прочей работы. Иногда я, уходя от него и зная, на чем мы остановились в прошлый раз, с удивлением замечал, что он что-то делал и один, без меня. И сразу же он начинал объяснять мне, что он сделал, когда и почему. Иногда он начинал эти объяснения, как только открывал мне дверь, торопясь и захлебываясь. Иногда, объясняя, вдруг набрасывался сам на себя, спорил с собой, сердился на себя и говорил: