Хорошие и плохие мысли (сборник)

Кому нужна сломанная, некрасивая кукла? Ее обычно мучают, делают служанкой принцессы – новенькой куклы в нарядном платье. Ее стригут наголо, ее туфельки дарят другим, отрывают у нее руки и ногу, откручивают ей голову, вынимают глаза и делают из них бусины.

Кому нужна больная кукла?

Она сидела, слегка сутулясь, девочка лет пятнадцати с огромными голубыми глазами. Тонкие русые волосы убраны в два торчащих в разные стороны коротеньких хвостика. На ней короткое черное платье, к груди она прижимала черный кожаный рюкзачок. Она сидела и смотрела по сторонам удивленными глазами. Когда доктор вызвал, она скромно положила рюкзачок на кушетку, села, открыла рот, яркий луч света осветил ее нижнюю губу и глубокую, покрытую серым налетом, сифилитическую язву, похожую на клок выдранного мяса. Два молодых ассистента тяжело молчали, потом одновременно бормотали что-то, а она встала, сутулясь, пошла прочь, почему-то сразу стали отчетливо различимы рытвины и прыщики на ее лице и большие, тяжелые, будто наполненные водой шары, груди.

Старые куклы вызывают совсем другие чувства. В них играло не одно поколение детей. Они потрепанные и блеклые, но это не уменьшает их прелести. Какое-то очарование остается, ладошки ребенка тянутся к ним. Вокруг них неуловимое пряное облачко, тихая ностальгия и грусть. Все куклы напряженно ждут и хотят понравиться, оттого их стеклянные глаза смотрят в одну точку. А старые куклы – особенно.

Старушка в красном берете с черным кожаным кантом, на коленях дерматиновая сумка, в ней – маленькая серая собачка. Соседнее место освободилось, я села, раскрыла книгу, читала о древней Греции, а старушка признавалась, что не может оставить собачку одну дома и возит ее везде с собой, даже в санаторий. Когда она говорит, вдруг, начинается судорога, губы выворачиваются наизнанку, брызжет слюна, слегка высунутый от заикания язык дрожит. В Древней Греции сельское хозяйство имело ряд обусловленных географическим положением особенностей, собачка любит картофель и старушка толчет его с мясом. Собачка очень добрая, она спит, положив на подушку голову и лапы. А в древней Греции культивировали оливы, делали из них масло, оказывается, перед обжигом на глину будущего кувшина накладывали палочкой рисунок, обжигали, обводили черной эмалью, а после накладывали тонкие линии белой краской – черты лица. Старушка вспоминает, что внуки, когда приезжают погостить, ругаются из-за того, кто будет спать с собачкой... А вдруг она всю жизнь так и ездит в метро, прячась от одиночества за сумкой с серой полусонной зверушкой. Собачка заскулила, старушка погладила ее по головке и прошептала «ведь все понимает». Потом была их остановка, старушка поспешно затолкала собачку в сумку, застегнула молнию, вышла, даже не попрощавшись, сразу же позабыв обо мне.

Куклы многое могут, особенно если в них имеется скрытый механизм и есть заводящий ключик. Кукла может жевать, ходить, петь, баюкать ребенка. Говорят, некоторые даже стирают белье, моют посуду, и, наверняка, могут строить глазки.

Шла впереди по тротуару. Ножки, затянутые в черные капроновые чулочки. Рыжие волосы кокетливо перетекают через правое плечо на грудь. Уверенные сбитые шажки. Тук-тук-тук. Короткий терракотовый плащик, придающий сходство с маленькой глиняной статуэткой. Мелькает серая подошва туфель на высоком каблучке. При соприкосновении с асфальтом они издают звуки, похожие на погремушку. Будто внутри каблуков – бисер.

Интересно проследить историю появления кукол. Может быть, это глиняные статуэтки богинь, в которых когда-то верили, а потом переставали. Став бессмысленными, они валялись в пыли, хранились в сараях и на чердаках, с ними играли дети. Может быть, именно так и появились куклы. Из забытых, утративших свою силу богинь.

Села напротив. Ничего особенного. Глазищи на полстраницы. И знает, что на полстраницы. Сидит вся в своих мыслях, то опускает глаза, то поднимает – даже у меня мурашки по коже забегали. Синий костюмчик в полоску, кружевная рубашка – миленькая юная леди. Пышечка. Сейчас приедет домой, переоденется. Что станет делать? Смотреть телевизор. Звонить подруге. Чистить картошку. А, вдруг, она очень одинока. Мне захотелось с ней познакомиться. Но она не вышла на моей станции. Я представляю ее реакцию «девушка, а можно с вами познакомиться». Наверняка, измерила бы меня глазищами, подумала бы обо мне Бог знает чего, а я ведь только хотела узнать, какая она, кто она и как живет.

Лица их всегда приятны, непроницаемы, невозмутимы. Фарфор не дает свободы мимике. Даже если в помещении холодно, пусто, за окном дождь и слякоть, а в доме напротив – взрыв, кукла спокойно смотрит в одну точку стеклянными глазами.

Две глухонемые девушки, вокруг них фейерверк, от них струится музыка «Queen». Высокая блондинка в длинном обтягивающем пальто, в черных брюках, только ботинки-штиблеты – с белыми шнурками. Подруга – овечка, кудрявая брюнетка, в красной ветровке, в черных брюках. Они стояли у черных дверей вагона, мимо которых проносились тьма и трубы туннеля. Они болтали что-то очень эмоциональное на своем языке жестов. Сколько в этом первобытного: другая система изречений. Первая жестикулировала второй, та открыла рюкзак, вынула флакон духов, подушилась. Никакой неловкости, легко и свободно. Как будто только они и есть, а вокруг – никого. Такие яркие, счастливые куклы, живущие в тишине.

Куклам совершенно не важно, кому они принадлежат, кто их хозяин, кто их заберет. Зато как же они умеют ждать.

Седая, с короткой стрижкой-ежиком. В квадратных очках. На ней интересный наряд. Плед с бахромой, кремово-коричневый, в котором посредине проделана горловина и обшита кожей. Сумка из синего с красным шарфа, тоже с бахромой. А вместо шарфа – холщовая скатерть с орнаментами. В руках у нее – кочан вместо букета. А какое чувство собственного достоинства. Вымирающая интеллигенция не сдается.

Сидел напротив меня мужчина в модном плаще из палаточной ткани. Все высчитывал чего-то на счетной машинке. Руки, держащие ручку, явно умеют считать деньги, два пальца – большой и указательный – крепкие, хваткие.

Куклы несут на себе расовые признаки. Черты их лиц выдают национальность. Бывают куклы-негритянки. И куклы-цыганки. Как их ни стриги, как ни одевай, этого не скрыть.

Сидит за столиком и тонкими пальчиками ломает песочное пирожное. Разговаривает с бледным молодым человеком.

– Ты принесешь мне Бартока и Шнитке?

– Да, конечно, завтра.

– А у меня есть диск Глинки.

– Нет, Глинку пока не надо.

У нее черное каре, черные глаза, черные брови, черные волоски над верхней губой. Молодая еврейская девушка. Ее девственная кожа и румяные округлые щечки. Спокойствие и уверенность. Новенькая серая кофточка. Настоящая пианистка. Я так же могу ее представить в оркестровой яме театра за виолончелью. Нет, скорее за арфой или со скрипкой. В маленьком классе детской музыкальной школы. Жаль только, что спокойствие уйдет, вокруг глаз образуются темные круги, рассеется и румянец, со временем она превратится в старую еврейку, будет заставлять внуков сидеть по три часа в день за старым черным пианино, царапины на котором напомнят седину. Но сейчас она еще молода, даже если ее нарядить в какой-нибудь синтетический костюмчик или в платье семнадцатого века, ее прелесть не убудет. И ее никогда не примут за негритянку, датчанку, а также за кассиршу.

Любимую куклу мне не покупали. Приехал мужчина с большой коробкой, которую он положил на тумбочку, а взамен ему отдали мою детскую деревянную кроватку, такую маленькую, что не понятно, как я умещалась в нее когда-то, била рукой погремушки со слониками, спала, уложив руки под подушку. Через высокий деревянный забор узкой кроватки смотрела на комнату.

В коробке лежала кукла, фарфоровая. У нее было мягкие белые волосы и серые глаза. Похожая на скандинавку худая девушка в длинном платье с мелкими цветочками и оборками. В тот же вечер я раздела ее. Сняла носочки и туфельки, она была совсем не похожа на кукол-пупсов, длинные ноги, такая изящная. Ночью я впервые спала на диване, как взрослая. А кукла сидела в кресле. Мне нравилось просыпаться и видеть ее, тихо ждущей утра. Через некоторое время я слегка подстригла ей волосы. Немного криво, ну и что… Куда она потом делась, я не знаю.

Потолок нависает и давит, задыхаюсь. Как страшно – проснуться в коробке. Только и останется – лежать, вытянув руки и ноги, учащенно дышать. Тесно, невозможно смахнуть со лба волосы... Только бы уснуть.

Из щели между штор потолок прочерчивался лучом света. Луч толстый, как алюминиевая балка, хочется схватиться за него обеими руками и выползти в окно. Хочется выбраться из этой ловушки. Я лежу с открытыми глазами. Вдруг, вспомнила, что я фея. Значит, могу себя оживить. Попробовала беззаботно потянуться. Замерзла, накинула свитер. Пошла на кухню, поставила чай, выбрала из пакетика с травами мяту. Пока чай заваривался, стояла и смотрела в ночное окно на фонари (было шесть часов). Я снова вспомнила, что все не совсем так, как нам кажется, как мы хотим, а иначе, едва уловимо, подобно неслышному звуку. Надо только справиться со всем этим, вспомнить себя, оторваться от земли на пару сантиметров. В голове у меня заиграл «Вальс цветов», я плавно пританцовывала на линолеуме кухонного пола. Как здорово, что я вспомнила себя, что я снова фея, значит, теперь все пойдет, как надо.

Небо светлело. «Эх, хоть бы раз в жизни увидеть летающую тарелку, что-нибудь из ряда вон выходящее, как печать иного мира, который рядом, но незрим». Небо стало густо-синим, прямо перед моими глазами образовался надрыв, трещина белого, указывающая на то, что солнце всходит. Летающей тарелки нигде не было. Только бледное, уползающее за тучи пятно луны. Я отвернулась, налила мятный чай в черную чашку. За спиной – неслышный звук, небо быстро посветлело, тайна уснула, неуловимые ощущения скрылись куда-то. Родился новый день. Прошла в комнату, села в кресло и замерла, как некогда моя голубоглазая кукла.