Хороший год

— Слушайте, я открою вам правду...

— А... Правду...

— Правда состоит в том, что мне никогда не нравились блондинки. Я предпочитаю брюнеток. С юности предпочитаю.

— C'est vrai? [104]

— Ей-богу.

Мадам Паспарту невольно пригладила рукой свои неоспоримо черные волосы и пожала плечами. Она предложила молодым людям очень разумный и удобный вариант — суливший им вдобавок немало радостей, — а его отклонили только потому, что девушка родилась на свет блондинкой. Смех, да и только. Странные люди эти мужчины, особенно английские. Пожелав Максу приятного вечера, она двинулась домой, предвкушая, как вместе с сестрой, мадам Руссель, перемоет косточки этому причуднику.

104

В самом деле? (фр.).

Когда ее машина скрылась за поворотом дороги, Макс взял бутылку розового, два бокала и направился во двор. Положив бутылку под струю фонтана охлаждаться, он принес из сарая два плетеных стула и поставил их возле водоема так, чтобы с них можно было любоваться закатом. Настоящий радушный хозяин, подумал он. Потом сел, чтобы обдумать происшедшее, но тут же в голову пришла тревожная мысль: быть может, его дни в роли хозяина уже сочтены. Действительно ли дом принадлежит ему, или какая-нибудь туманная закавыка, несколько веков назад внесенная Наполеоном в свод законов, лишит его здешней собственности? Не сглупил ли он, затеяв целое разбирательство? Вполне вероятно. Но ему нравилось считать себя человеком с принципами; в ушах вдруг зазвучал голос дяди Генри, который даже из-за гробовой доски напоминал племяннику: за принципы всегда приходится платить.

А в данном случае платить придется не только деньгами, но и мечтой о новой жизни.

— Привет.

Прервав размышления о своем будущем, Макс обернулся. Перед ним стояла Кристи в чистеньких джинсах и белой майке. Зачесанные назад волосы открывали лоб. На вид — лет восемнадцать, не больше.

— Поздравляю. Все-таки сладили с душем.

Макс налил вина и протянул ей бокал.

— Спасибо. А из душа всегда только тонюсенькая струйка течет?

— По части душа французы не самые большие умельцы. Зато организуют потрясающие закаты.

С минуту они сидели молча, любуясь золотисто-палевым небом, украшенным розовыми облачками, словно вышедшими из-под кисти Максфилда Пэрриша в момент шального озарения. Плеск воды в фонтане мешался со стрекотом кузнечиков и кваканьем лягушек, расположившихся на краях bassin.

Кристи повернулась к Максу:

— Что за человек был мой папа?

Макс мысленно вернулся в прошлое:

— Пожалуй, больше всего я любил его за то, что он относился к мне как ко взрослому человеку. А еще он уморительно шутил, особенно над французами, которых очень любил. "Наши милейшие недруги", говаривал он; впрочем, когда они начинали слишком уж артачиться и своевольничать, обзывал их чертовыми лягушатниками. Но их воспитанность и комплекс превосходства вызывали у дяди восхищение. Он и сам отличался прекрасными манерами. В наши дни его, надо полагать, сочли бы старомодным.

— Почему?

— Он же был настоящий джентльмен — честный, справедливый, порядочный, а все эти качества теперь, знаете ли, несколько вышли из моды. Вам он бы страшно понравился. Я его очень любил. — Макс отхлебнул вина и взглянул на часы: — Не двинуться ли нам в деревню поужинать? Заодно расскажу вам про него что-нибудь еще.

Ресторан "Chez Fanny" уже был полон, среди местных посетителей резко выделялись немногочисленные туристы — обгоревшими на солнце лицами и одеждой с модными эмблемами. Подошла Фанни, чтобы поздороваться с Максом, и заметно удивилась, увидев, что он пришел не один.

— Давненько вы к нам не заглядывали, — сказала она, поглаживая его руку и целуя в щеку. — Не меньше двух дней. Где вы пропадали? И кто это с вами?

Макс представил свою спутницу и теперь наблюдал, как женщины, обмениваясь рукопожатием, оценивающе оглядывают друг друга; этот откровенный взаимный досмотр напоминал встречу двух собак в парке. Интересно, почему мужчины при знакомстве никогда не демонстрируют столь явно своего любопытства? — улыбаясь, думал Макс.

— Что вас так насмешило? — спросила Кристи.

— Вы, девушки. Я боялся, что вы вот-вот приметесь обнюхивать друг друга.

Кристи провожала глазами Фанни, ловко скользившую между столиками.

— Я смотрю, у них тут носят одежду в облипочку. Если ваша приятельница вдруг чихнет, ее блузка разлетится в клочья.

— Только этой надеждой и живу, — обронил Макс, но, заметив, что Кристи осуждающе подняла бровь, поспешно сменил тему: — Итак, чего бы вам хотелось? Пробовали когда-нибудь кролика, фаршированного tapenade? [105] Вкуснятина.

105

Пряная смесь из каперсов, анчоусов, оливок, лимонного сока и приправ.

Но уговорить Кристи отведать новое блюдо оказалось не так-то просто.

— У нас в Калифорнии кроликов не едят. Наверно, привкус у мяса специфический.

— Очень напоминает курятину. Вам понравится.

За ужином большей частью говорили про дядю Генри. Макс рассказал все, что вспомнилось из давней каникулярной жизни. Дядя много чему его научил; именно он приобщил племянника к теннису и шахматам, привил вкус к хорошим винам, умным книгам и прекрасной музыке. Особенно запал в память один долгий дождливый день, который был целиком посвящен оперному циклу "Кольцо нибелунга". Дядя предварил прослушивание короткой ремаркой: "Музыка Вагнера не так плоха, как кажется".

У него Макс учился ремонтировать трактор, потрошить кур, умело обращаться с хорьком, дядиным любимцем, обязанностью которого было истреблять крыс. В этой информационно-образовательной смеси встречались и весьма неожиданные ингредиенты, к примеру, непредсказуемая натура рыжих женщин, достоинства мыла "алеппо", непреходящая ценность хорошего синего костюма — "Составляя завещание, не забудь про своего портного; вот когда ты обязан наконец выплатить ему причитающееся" — и доказавшая свою надежность система беспроигрышной игры в триктрак.

— До чего же я любил летние каникулы, — заключил Макс. — У меня было полное впечатление, что я общаюсь с приятелем постарше, который знает куда больше меня.

— А где же были ваши родители?

— Да мало ли где... В Шанхае, Лиме, Саудовской Аравии... Мой отец был чем-то вроде дипломата, только невысокого ранга. Каждые четыре года его отправляли в очередную Тмутаракань, где никто не играет в крикет и где маленьким английским школьникам никоим образом нельзя находиться.

Вечер таял, наступала ночь; террасу освещало лишь мерцание свечей на столиках да гирлянда круглых разноцветных ламп, обрамлявшая фасад ресторана. Почти все посетители уже отужинали и теперь пили кофе, курили и негромко переговаривались под пение Эдит Пиаф: Фанни поставила этот диск, где любая песня — гимн печали, в каждой слышится рыдание.

Макс заметил, что Кристи уже клюет носом и отворачивается, с трудом подавляя зевоту. Вино, еда и долгий день, вдвое длиннее, чем обычно, давали себя знать. Он помахал Фанни; она тут же принесла счет и стаканчик кальвадоса, после чего пододвинула стул и села.

— Умаялась ваша petite amie [106] , — кивком она указала на Кристи, уже готовую провалиться в сон. — По-моему, вы ее вконец замучили.

На лице Фанни читалось веселое любопытство, глаза при свете свечей непроглядно чернели, под стать ее смоляным волосам.

106

Подружка (фр.).