Хоровод воды

Вся Москва сейчас слушает хип-хоп – или подделки под хип-хоп.

Да. Продукты, покупки, салаты, дожить до зарплаты, два брата, последняя трата. Вот Аня и Таня, как будто картинки, смотрите – поминки, набились к Татьяне, сидят на диване, на стульях, на досках, вот так, в этом плане, ну, в общем понятно, открутим обратно, давай, заноси! – немного вперед, вот, обратно – в такси.

Аня смотрит в окно, сжимает мамину руку, думает: мама всегда говорила: Твой отец меня никогда не любил. Ну вот, и я его никогда не любила. Да и виделись мы всего раза три-четыре. Лет десять назад сама позвонила из любопытства, встретились, поговорили. А до этого за двадцать лет он меня даже ни разу не навестил. Разве это отец?

А еще говорил: мол, бывшая жена не давала им видеться. Хотел бы – увиделся!

Они молчат. Мокрый снег за окном. Черной земли на папиной могиле, наверное, уже не видно.

Аня берет маму за руку.

– Послушай, я вот хотела тебя спросить…

– Что? – отвечает мама.

В самом деле: что? Аня задерживает дыхание, как бабушка-снайпер перед выстрелом, и наконец спрашивает первое, что приходит в голову:

– А ты сильно любила папу?

Она чувствует: мамина ладонь напрягается в ее руке. Татьяна отворачивается к окну и говорит:

– Да.

Это да ледяным комом проскальзывает в мое горло. Потому что это – главный вопрос и главный ответ. Ты его очень любила? Да. И я его очень любил. И сегодня, 7 февраля 2005 года, стоя в сугробе в пяти шагах от ларька в незнакомой мне части города, где не сыскать живой воды за тридцать, я приделываю второй батл джин-тоника, уже не думаю о том, где возьму деньги на третий, как буду добираться до дома, доберусь ли домой вообще. Снег валит с неба, мой отец умер два дня назад.

Да, говорю я сам себе и бросаю пустую пластиковую бутылку в сугроб, как гранату под вражеский танк. Наверное, Эльвира с мамой уже доехали до дома, поминки начались. Через два-три часа гости разойдутся, Татьяна наконец-то заплачет, а мне вот не нужно ждать так долго, я плачу прямо сейчас, стоя под снегом, скрывающим мужские слезы.

Мои поминки будут долгими.

Часть первая Два брата ( шестидесятые – восьмидесятые )

Только братья знают: любовь и ненависть – сестры.

Сержи Блэксмит

Василий Мельников, 1945 г. р., отец Никиты

Александр Мельников, 1949 г. р., брат Василия, отец Ани-Эльвиры

Елена Борисова, 1950 г. р., она же Лёля, мать Мореухова

Светлана Мельникова, в девичестве Тихомирова, 1945 г. р., жена Василия Мельникова, мать Никиты

Макар и Настя Тихомировы – родители Светланы, бабушка и дедушка Никиты

Татьяна Тахтагонова, 1954 г. р., жена (1971–1975) Александра Мельникова, мать Ани-Эльвиры

6. Обычный пацан из московских окраин

Как так вышло? Как получилось? Как я очутился здесь?

С пустой бутылкой в руке, будто с гранатой – под танк. По колено в грязном московском снегу, под порывами ледяного февральского ветра, в рваной куртке, в огромном городе, в тридцать без малого лет, без зубов, без шапки, с разбитым в кровь лицом. Как я сюда попал?

Я был маленький мальчик, мама меня любила, дедушка меня любил, папу я не знал.

Я был молодой художник, меня любили критики, девушки мне давали за просто так, у меня были друзья, меня ждала слава.

А теперь я – подзаборная заснеженная пьянь, алкаш, пропойца, и я падаю в снег, завидев фары машины: вдруг менты?

Я – падаль.

У меня умер отец.

Умер отец, а я напился так, что не могу разобрать – куда идти? Где я? Где мой дом?

Где он вообще – мой дом?

Десять лет назад все было по-другому. Рецензии в «Художественном журнале», выставки в продвинутых галереях второго эшелона, впереди маячили Венецианская биеннале и кассельская «Документа», а дальше – телевидение, Министерство культуры, мастерская, слава, почет, персональные выставки.

Как сказал бы дон Корлеоне: предложение, от которого трудно отказаться.

И если бы Саше Мореухову в самом деле предложили все это – биеннале, Минкультуры, персональные выставки, all that jazz, все это говно, – он бы согласился. Потому что все-таки мечтал о славе. О деньгах и о женщинах.

И тогда Мореухов испугался. Система дышала в затылок; ее смрадное дыхание отдавало сытой отрыжкой халявной вернисажной жратвы, щекотало гортань пузырьковыми поцелуями итальянского шампанского, смеялась по-английски, блестя не по-русски ровными белыми зубами.

Соня Шпильман, тогдашняя любовь Мореухова, гуляла свое последнее московское лето перед отъездом на историческую родину, в Израиль, – то есть они гуляли это лето вместе и вдвоем быстро поняли, что делать. Пару раз не успеть к выставке. Устроить пьяный дебош на вернисаже. В конце концов всем объявить, что разрабатываешь новый долгоиграющий проект: «Я – обычный пацан из московских окраин».

Правильно, конечно, говорить «с московских окраин» – но аграмматизм уже входил в моду.

Проект оказался вполне долгоиграющим. Можно даже сказать – успешным.

Более чем успешным.

Как говорил Малколм Макларен, failure is the best success.

Малколм Макларен, идеолог панка, творец Sex Pistols.

Боже, храни королеву!

Храни королеву – и спаси меня, твоего блудного сына в грязном московском снегу, в свете фар подъезжающей упаковки.

Два мордоворота. В теплой форме.

– Документы.

Дрожащей рукой – во внутренний карман. Вот, суки, московский паспорт. Даже не регистрация – прописка. Что, съели?

Листают, сверяют лицо с фотографией. Ну да, зубы тогда были на месте, а что? Зубы такая вещь – сегодня есть, завтра нет. Естественная убыль, усушка-утруска.

В рваном свете мигалки – табличка с названием улицы. Да уж, далеко я забрался. Где это – Мансуровский переулок? Самый центр, золотая миля.

Нормальные люди в таких местах не живут.

Хорошо хоть, теперь я знаю, в какую сторону идти.

– Пройдемте в отделение.

Ну, началось. Отмудохают, деньги отберут – ха-ха, не отберут, потому что денег нет! – ну хорошо, просто отмудохают, для забавы, как мистер Блонд в «Бешеных псах» – потому что мне это нравится! Потом – Димон, Тигр Мракович, капельница, отходняк, трезвость.