Хождение за три моря

Однажды, почти через неделю после их знакомства, Шульц позвал Муху с крыльца:

– Муха, ком цу мир.

За спиной он что-то прятал. Пахло мясом. Муха проворчала что-то, мол, по-человечески позвать нельзя было ли чё ли, однако на зов пошла. Действительно, Шульц вручил ей обалденно вкусный кусок мяса, и Муха вгрызлась в него со всем своим удовольствием. Она ела, новый хозяин трепал ее по загривку, и вдруг… Признаться, от Шульца Муха такой подлости не ожидала. Он, оказалось, не просто трепал ее за ушами, но и привязывал к ошейнику веревку, и когда Муха вдруг хватилась – было уже поздно: веревка надежно держала собаку на крыльце. Тут Шульц провернул и вовсе неслыханный трюк, нацепив ей на морду какую-то жуткую гадость, отчего залаять в полную пасть никак не получалось, ибо пасть попросту невозможно было распахнуть. От жалости к себе Муха заскулила.

– Пардон, мамаша. – Голос Шульца звучал не как у прежнего хозяина, издевательски, а так, как будто он просил прощения. – Подозрительные у тебя щенки, как мне кажется.

С этими словами Шульц поспешил к конуре.

– Да, Ерофеич, дела.

– Чё опять?

– У Серьги Лепаша, покойника-то, Муха евонная знашь чё отчебучила?

Девок грудных себе в конуру приташшила.

– Мы ж с Серегой ее щенков утопили. Так она, выходит, потырила откуда-то?

– Так ить самое-то и чё. Откуда у нас девки-то, да тем паче сосунки?

Им ведь и месяцу нет, а одна на другую как две капли. Сёдня новый ентот, Шульц который, прибежал к моей бабе с девками ентими в кульке, орет чё-то по-своему, оккупант етицкий. Моя увидала, так аж вся в истерике: откель девки, мол? Тут он ей и говорит, что у Мухи в конуре все время пищал ктой-то, так он сначала думал – щенки, а потом прислушался, говорит, а там – грудные. И откуда она их прижила?

– Кто?

– Да Муха, конечно, не моя же баба.

Мужики постояли еще немного, выкурили по папиросе, посудачили о грибах, которых в этом году чё-то мало, а вот прошлый год там было – бери сколько хочешь, да и разошлись.

Известие о подвиге Мухи, кормившей своим молоком двух сосунков, привело в движение всю деревню. Грудных девочек Шульц до приезда властей оставил у себя, договорился только с соседкой, Екатериной

Терентьевной, которая держала корову, чтобы та помогала ему с молоком. Никто в Бахаревке против такого расклада и не возражал, тем более, что когда Генрих разговаривал по телефону с кем-то из районной администрации, он назвал свои паспортные данные, номер банковского счета и тому подобные реквизиты, которых никто, кроме настоящего Генриха Вальтеровича Шульца, знать не мог. Оказалось, что

Генрих – богатый буратинка (как и всякий расчетливый немец, он регулярно страховал свое имущество на крупную сумму, так что после наводнения его капитал вместе с прибылью от предвыборной кампании составлял теперь сумму, приличную до безобразия, люди, присутствовавшие при телефонном разговоре, чуть не поседели от названной цифры), и он оплатит со своего счета всех докторов, все делопроизводство по удочерению и прочие необходимые дела. Прощаясь, он назвал главу Гуляевского района Петюней, и стало ясно, что все у

Шульца получится, как он хочет.

– Чиво, Вальтерыч, сам будешь девок-то подымать? – скорей утверждающим, чем вопросительным тоном заметил секретарь сельсовета

Игнатьев.

– Сам, – кивнул Шульц. – Сам нашел – сам и подыму.

– Молодец, енто по-нашему, – кивнул Игнатьев, и все общество согласно закивало. – А вот как насчет инвестиций?

– Чего? – усмехнулся Шульц.

– А ты не чёкай, не чёкай, – продолжил секретарь, – я ж это к примеру, так, разговариваю с тобой. Мы ж тебе как-никак вторая родина.

– Ну-ну, – кивнул Генрих: мол, продолжай.

Отец Шульца, Вальтер, был сыном немецкого коммуниста, которому в тридцатые вместе с семьей пришлось перебраться из фашистской

Германии в Советскую Россию. Естественно, что во время войны его, то есть Теодора Шульца, арестовали, равно как и мать, с той лишь разницей, что после войны мать все-таки вернулась и нашла своих детей, распиханных по советским детским домам. Но в Германию Шульцы не стали возвращаться даже после открытия железного занавеса. Не потому, что Россия стала им второй родиной. Просто, как сказала бабушка Генриха, Карина, нет у человека родины. Живи там, где можешь жить, а если жить не дают – уезжай. А если не дают уехать, так нечего и о родине рассуждать.

– Так я это чё, – ничуть не смутившись, продолжил Игнатьев, – ты же у нас тут вроде как живешь, так, может, организовал бы автобус рейсовый, что ли, до Гуляева-то. Опять же, может, еще чего.

Магазинчик там недорогой, то да сё…

– Понятно. – Шульц направился к двери. – Поглядим, может, и придумаем чего.

– Погляди, погляди, – согласился Игнатьев, и общество постепенно начало расползаться по избам.

Василий умер через два дня после того, как отправил девочку на плоту в море. Провизии он выделил ей на полторы недели, крепко-накрепко привязал плот к радиобую, дал в дорогу ватник и непромокаемую пленку, подстрогал весло, чтобы удобнее было грести, – и девочка поплыла. В утреннем тумане, тянущемся с моря, тревожное моргание радиобуя быстро растаяло, и в тот же миг Чокморов забыл о существовании и Геры, и хитроумного аппарата.

Он вернулся в избу и сел за стол.

“То, что я пропускаю через себя, в конце концов я оставлю за своей спиной, – начал писать старик, – но неминуемо во мне остается часть того, что через меня прошло. Моя кожа пахнет землей, а волосы – луной, и сердце пахнет ягелем…”

Дальше не писалось. Василий сидел за столом и смотрел через маленькое грязное оконце на море. “В конце концов, – думал он, -

Коля долго сокрушался, что я никогда не видел моря, а оказалось, что не нужно было никуда ездить, оно само пришло ко мне”.

Все оставшееся ему земное время Чокморов так и просидел перед окном, глядя на черные воды неведомого моря. Его нашли сидящим за столом и смотрящим в окно на волны, бьющиеся о курумник Вогульской сопки, через неделю, когда прилетели с новым радиобуем. Глаза старика были открыты.

Плот был обнаружен поисковой экспедицией через два дня. Естественно, что спутник засек движение радиобуя сразу, как только Гера покинула стойбище, но, так как своего морского флота в тех местностях, где появились моря, не было, пришлось ждать, пока буй попадет в какой-нибудь район с развитым речным флотом. Вот и дождались.

Гера услышала звук работающих моторов и тотчас проснулась. Метрах в пятистах старательно пыхтел катер, и Геру явно заметили, потому что по палубе носились люди в оранжевых спасательных жилетах и что-то возбужденно кричали. Море сильно волновалось, люди тоже, видимо, по той причине, что качка не позволяла приблизиться к плоту на достаточное расстояние. Около получаса катер кружил вокруг Геры, пока наконец не приблизился настолько, что Гера смогла поймать швартов. Девочка с грехом пополам привязала канат к радиобую, и здоровые моряки в два счета подтащили ее утлый челн вплотную к борту катера.