«Хозяева» против «наемников»
Шрифт:
В 1860-х гг. в русской прессе разворачивается мощная кампания против остзейцев, пик которой приходится на 1867–1869 гг., когда в одном русле действовали «национально — государственнические» «Московские ведомости» М. Н. Каткова, славянофильская «Москва» И. С. Аксакова (там только в 1869 г. появилось 32 передовицы посвященных Остзейскому вопросу [158] ) и либеральный «Голос» А. А. Краевского. В 1864–1865 гг. активную роль в этой кампании играл официоз военного министерства «Русский инвалид», за которым стоял Милютин, но после высочайшего неудовольствия газета была вынуждена смягчить позицию. Важнейшей акцией «национальной партии» стал выход первого тома «Окраин России» ветерана «остзейской войны» Ю. Самарина, полностью посвященного Прибалтике и поднимающего те же проблемы, что и «Письма из Риги», но более развернуто и фундировано. Правда издавать эту работу пришлось…в Праге (а следующие ее выпуски, по иронии судьбы, в Берлине), сам же ее автор заслужил высочайший выговор [159] .
158
Исаков С. Г. Указ. соч. С. 77.
159
Вообще, с самого начала кампании цензура постоянно одергивала русские газеты. Так, в 1868 г. по требованию Тимашева (инициированному императором) московский генерал — губернатор В. А. Долгоруков вызвал «на ковер» Аксакова и Каткова. О состоявшемся разговоре Аксаков написал Самарину: «Князь неоднократно повторял, видимо, только что привезенное из Петербурга внушение: «очень ведь все эти бароны там сердятся…» Распространился здесь и действительно слух, будто служащие бароны грозят выйти в отставку и эта угроза (которую они никогда не исполнят) очень смущает в Петербурге» (Там же. С. 157).
Но, несмотря на столь серьезную «артподготовку», реальные результаты введения «русских начал» в Прибалтике оказались не слишком значительными: они не вышли «за грани малосущественных мер (некоторое улучшение материальных условий для православной церкви, усиление преподавания русского языка, учреждение нескольких русских гимназий и школ, требование установить равноправие русского языка с немецким в городском управлении
160
Духанов М. М. Указ. соч. С. 212–214. Характерна программа остзейского генерал — губернатора в 1867–1870 гг. П. П. Альбединского: «Оставляя в различных преобразованиях исторически сложившиеся особенности этого края, сообразно со степенью их общего назначения, сохраняя в силе частное гражданское право этих губерний, ни касаясь ни языка, ни религии, ни национальности жителей прибалтийских губерний, равно поземельных между ними отношений, правительство не должно, однако, связывать себя в дальнейших предначератаниях» (Там же. С. 214). О чем, казалось бы, еще можно мечтать остзейцам?
Перелом (хотя отнюдь не «коренной») произошел только при Александре III. И дело не только в личной германофобии «Миротворца», но и в кардинальном изменении внешнеполитической обстановки в Европе после создания Германской империи: «…пангерманизм был вызовом <…> для Романовых. <…> Пангерманизм, как ожидалось, должен был в обозримом будущем заявить права на остзейские губернии как часть большой Германии. С этого времени оказалась под вопросом лояльность Романовым всех немецких подданных империи <…> Именно в 80-е годы, после объединения Германии и формирования антироссийского блока центральных держав, балтийские немецкие дворяне перестали быть проблемой фрондирующего русского дворянства <…>, а стали важным фактором в геополитических планах и страхах имперской власти» [161] .
161
Миллер А. И. Империя Романовых и национализм. М., 2006. С. 35–36.
Во второй половине 1880-х гг., после посещения Прибалтики комиссией сенатора Н. А. Манассеина [162] , там были произведены следующие преобразования: сословные полицейские учреждения заменены государственными; введены судебные уставы 1864 г.; народные школы и учительские семинарии изымались из ведения дворянства и переходили в подчинение министерства народного просвещения; русский язык окончательно утверждался в качестве языка переписки правительственных и местных сословных учреждений, а также последних между собой и языка преподавания в Дерптском (с 1893 г. — Юрьевском) университете.
162
Сам Манассеин и многие другие члены его комиссии были сторонниками «национальной партии» и находились под влиянием славянофильских идей (см.: Андреева Н. С. Указ. соч. С. 71–72).
Тем не менее, до фактической ликвидации особого статуса немецкого дворянства было очень далеко: «дворянские организации сохранили свою автономию, они продолжали руководить земским делом и лютеранской церковью», в крае так и не был введен суд присяжных, сохранилась подвластная рыцарству волостная и мызная полиция [163] . Пользуясь связями в Петербурге, бароны стойко продолжали отстаивать свои интересы.
Николай II, в отличие от своего отца, был гораздо более благожелательно настроен по отношению к остзейцам [164] . В период с 1894 по 1905 г. «в целом <…> правительство отошло от политики унификации Прибалтийских губерний» [165] .
163
Там же. С. 73. Никакого желания «слиться» с русскими бароны все так же не обнаруживали. Эстляндский губернатор в 1902–1905 гг. А. В. Бельгард вспоминал их «очень большой снобизм» «не только по отношению к эстонцам, которые по — прежнему считались низшей расой, но и по отношению к русскому чиновничеству. Для губернатора делалось, конечно, исключение, но почти с оговоркой: «Вы, конечно, — другое дело, но со всеми остальными мы не имеем ничего общего». <…> Об отношении местного дворянства к русскому купечеству и православному духовенству, конечно, и говорить не приходится…» (Бельгард А. В. Воспоминания. М., 2009. С. 54).
164
При вступлении на престол Николай амнистировал около двухсот пасторов, привлеченных к уголовной ответственности за незаконное окормление православных эстонцев и латышей (см.: Андреева Н. С. Указ. соч. С. 103).
165
Там же. С. 109.
Новая волна реформ в Прибалтике была задумана при Столыпине в 1908 г., ее опять — таки спровоцировали внешнеполитические обстоятельства: во время революционных событий 1905–1907 гг. в правительственных кругах Германии всерьез обсуждалась возможность интервенции в Прибалтику, причем эту идею с энтузиазмом поддерживали многие остзейцы, например, лифляндский ландрат М. фон Сиверс, который «установил контакты с Министерством иностранных дел Германии и пытался склонить его к активным действиям». [166] Вызывала беспокойство также деятельность в крае «Немецких обществ», массовых немецких националистических организаций, основанных в 1906–1907 гг., особенно их связи с «Пангерманским союзом» (тайным членом последнего был, например, упомянутый выше Сиверс), ставившим целью объединение всех немцев, живущих за пределами Германии. Настораживало Министерство внутренних дел и проводившееся «Немецкими обществами» «переселение в Прибалтику немецких колонистов из Поволжья и Волыни <…> Эта акция должны была восполнить практически полностью отсутствовавший здесь социальный слой — немецкое крестьянство — и тем самым укрепить местную немецкую диаспору» [167] . Было решено ослабить немецкое влияние в Прибалтике путем переселения русских крестьян из внутренних губерний на казенные земли и комплектования местной администрации преимущественно из русских чиновников. Однако, прибалтийский генерал — губернатор А. Н. Меллер — Закомельский резко выступил против этих правительственных распоряжений и даже позволил предать общественной огласке копии секретных циркуляров, переслав их главе Канцелярии по подаче прошений на высочайшее имя А. А. фон Будбергу, который, в свою очередь, передал их эстляндскому предводителю дворянства Э. Н. Деллинсгаузену. Замечательный пример немецкой этнической солидарности! Задуманные мероприятия так и не были осуществлены, «остзейцы по — прежнему сохраняли свое экономическое и политическое господство» [168] .
166
Там же. С. 84.
167
Там же. С. 99–100. «Процент рабочих и крестьян среди прибалтийских немцев был незначителен. <…> Фактически эти две социальные группы в среде остзейцев отсутствовали» (Там же. С. 79). Любопытно, что планы о переселении в Прибалтику немецких крестьян — колонистов обсуждались и раньше, в 1860-х–1870-х гг., но тогда классовый эгоизм баронов победил идею немецкого единства, они предпочли эксплуатировать гораздо более дешевый труд латышей и эстонцев (см.: Духанов М. М. Указ. соч. С. 405).
168
Андреева Н. С. Указ. соч. С. 110.
Последняя попытка «обрусить» немецкую Прибалтику относятся к годам Первой мировой войны. Предполагалось полное преобразование сословных органов прибалтийского «рыцарства» по образцу дворянских организаций внутренних губерний. За их деятельностью должен был быть установлен строгий надзор губернаторов, а в делопроизводство — введен русский язык. Предусматривалось отчуждение в казну «имений рыцарств», радикальная реформа церковного управления и т. д. Однако эти проекты до 1917 г. не были даже внесены в Совет министров и Думу. Таким образом, «ни одна из разрабатывавшихся в начале XX в. правительственных реформ, направленных на кардинальное преобразование существовавших в крае отношений, реализована не была» [169] . Остзейский вопрос в императорской России так и остался нерешенным. В 1918 г. эстляндский и лифляндский предводители дворянства «сочли себя вправе, согласно постановлениям ландтагов, вероятно, в качестве прямых потомков германских меченосцев, послать верноподданнические телеграммы Императору Вильгельму и просить его о присоединении русских прибалтийских губерний к Германии» [170] . Но этого не произошло — земли рыцарей стали частью новых прибалтийских национальных государств.
169
Там же. С. 262.
170
Бельгард А. В. Указ. соч. С. 52–53.
Идея овладевает массами
До Первой мировой войны русско — немецкий конфликт оставался преимущественно конфликтом внутриэлитным (в первую очередь, внутридворянским, в гораздо меньшей степени — внутриинтеллигентским). Между тем, подавляющее большинство немцев, живших на территории Российской империи [171] , к имперской элите не принадлежали: они были представителями городского «среднего класса» и (главным образом) земледельцами — колонистами (места обитания — Юго — запад, Поволжье, Сибирь). Тем не менее, мы не располагаем сведениями о каких — либо масштабных столкновениях в городах или в сельской местности между русским и немцами, подобным, например, «еврейским погромам» конца XIX — начала XX в. Даже такой пристрастный и тенденциозный автор как А. А. Велицын (А. А. Палтов) в своей книге, яростно изобличающей вредные последствия немецкой колонизации для России, приводит только один факт подобного столкновения, да и то без указания места, времени и фамилий его участников [172] . Не подлежит сомнению, что таких случаев было немало, но, похоже, что ни один из них не становился серьезной проблемой не то что имперского, но даже и губернского масштаба.
171
В 1796 г.
немцев в России проживало 262 тыс. чел. (0,8 % населения страны), в 1860 — 840 тыс. (1,7 %), в 1917 — 2 млн. 448,5 тыс. (1,4 %) (см.: Кабузан В. М. Немецкоязычное население в Российской империи и СССР в XVIII–XX веках. М., 2003. С. 37, 72).172
Он цитирует некое прошение, подписанное 58 украинскими крестьянами: «Немцы окружили нас со всех сторон, забрали наши сенокосы и пастбища, стеснили нас и всех жителей до крайности; скот наш не имеет выпаса, и мы сами, коренные жители, не имеем свободного проезда и прохода, ибо все старые дороги перегорожены немцами, а если кто проходит через их землю, то немцы бьют и убивают даже до смерти. Так они перебили массу скота (приведены цифры [примеч. Велицына]), а также убили одного нашего односельчанина (приведено имя [примеч. Велицына]) — кроме сего почти ежедневно нападают на нас толпой и наносят личные обиды, калечат скот и угнетают и всячески разоряют нас. Что нам делать, где искать защиты и справедливости, мы уже не знаем» (Велицын А. А. Немцы в России. СПб. 1893, С. 24).
То, что русские крестьяне немецких колонистов недолюбливали — несомненно. Их не могли не раздражать те невероятные льготы, с помощью которых правительство стремилось привлечь «германских землепашцев» (обширные подъемные ссуды [173] , заблаговременная постройка домов и даже лютеранских кирх, освобождение от налогов и воинской повинности и т. д.) в то время, как «природным русским», по сути, до начала прошлого века, вообще всякое переселение гласно или негласно запрещалось. Вряд ли им могла понравится подчеркнутая отчужденность приезжих от «туземцев» (они не желали учить русский язык, строго сохраняли свою религию и обычаи, практически не вступали в межэтнические браки [174] ). Но, так или иначе, даже в 1914–1917 гг. в Поволжье и Сибири никаких немецких погромов в сельской местности не зафиксировано [175] . Меры 1881–1888-х гг., ограничивавшие права немецких колонистов западных губерний (иностранным подданным было запрещено приобретать в собственность недвижимое имущество за пределами городов; колонистам, принявшим русское подданство, предписывалось войти в состав городских и сельских обывателей без права занимать общественные должности) правительство приняло по тем же внешнеполитическим причинам, что и мероприятия, ограничивавшие автономию Остзейского края: в случае войны с Германией немецкие колонии оказались бы (и потом действительно оказались) в прифронтовой полосе.
173
В одном из официальных документов 1810 г. говорилось, что семья колонистов при своем водворении «стоит казне слишком 5000 руб., тогда как крестьяне, природные подданные <…> никакой ссуды не имеют» (Там же. С. 110).
174
«…Ассимиляционные процессы среди немецкого колонистского населения не получили распространения» (Кабузан В. М. Указ. соч. С. 65). См. также: Костюк М. П. Колонисты Волыни: адаптация в инонациональной среде и взаимоотношения с окружающим социумом (XIX — начало ХХ вв.) // Российское государство, общество и этнические немцы: основные этапы и характер взаимоотношений (ХVIII–XXI вв.) М., 2007.: «Анализ архивных источников по истории немецкой колонизации на Волыни дает основания считать, что основной формой адаптации немцев — колонистов данного региона, по сравнению с другими местностями компактного проживания российских немцев, был именно изоляционизм. Не случайно, очевидно в 1887 году попечитель Киевского учебного округа, лично посетив целый ряд немецких колоний Волынской губернии, составил довольно объемный отчет, в котором среди прочего имеется такая характеристика: «Немцы на Волыни представляют собой изолированную массу от окружающего украинского населения, которая, сплотившись кучками в колониях, образует из себя одно неразрывно целое по вере, языку, общественному строю жизни, традициям, симпатиям и антипатиям и что все вместе взятое, несомненно, выделяет этих пришельцев в особую национальность с сильным духом и могучим характером». Небезосновательно, очевидно, и в отчете волынского губернатора за 1911 г. подчеркивалось, что немецкие колонисты «даже через 50 лет остаются обособленными от массы коренного населения Волыни» (с. 100).
175
См.: Деннингхаус В. Русские немцы: Общественные настроения в Поволжье в период Первой мировой войны // Военно — исторические исследования в Поволжье. Вып. 7. Саратов, 2006; Вибе П. П. Немецкие колонии в Сибири: Социально — экономический аспект. Омск, 2007.
До Первой мировой войны массовых русско — немецких столкновений не наблюдается и в городах, хотя, очевидно, что почва для межэтнической конкуренции там имелась: немцы практически монополизировали аптекарское дело, составляли значительную часть врачей и инженеров, активно участвовали в предпринимательстве [176] . Но все же, видимо, их слишком малая численность не создавала ощущения некой экзистенциальной опасности, в отличие, скажем, от как ком растущего российского еврейства. (Для сравнения — в 1897 г. немцев в России насчитывалось 1 млн. 791 тыс., а евреев — 5,2 млн.; к 1914 г. доля немцев в населении империи составляла 1,4 %, евреев — более 4 %, причем евреи демонстрировали «колоссальную демографическую динамику» и «впечатляющую витальную силу», пытались играть (и играли) активную роль в финансовой сфере, политике и культуре; это было новое и грозное явление, к немцам же более — менее «привыкли») [177] . В народной культуре образ немца, как правило, малосимпатичен, но он отнюдь не зловещий, а скорее комический персонаж [178] .
176
В 1890 г. они составляли до 20,1 % основателей кампаний и 19,3 % их управляющих (см.: Булдаков В. П. Указ. соч. С. 742).
177
Соловей Т. Д., Соловей В. Д. Несостоявшаяся революция. Исторические смыслы русского национализма. М., 2009. С. 138–139, 150, 152, 155. Ср.: Кабузан В. М. Указ. соч. С. 72.
178
См. подробнее: Оболенская С. В. Образ немца в русской народной культуре XVIII–XIX вв. // Одиссей. Человек в истории. М., 1991.
Ситуация резко изменилась во время войны. Немцы сделались экзистенциальными врагами, даже еврейская тема ушла в тень. Была развернута мощная агитационная кампания по изобличению «немецкого засилья» в стране. Запущенная по инициативе правительства, она, тем не менее, неизбежно вышла из — под его контроля, ибо попала на благодатную и хорошо возделанную почву германофобского дискурса, созданного русским дворянством в XVIII–XIX вв. Этот дискурс в несколько упрощенном и приспособленном для массовых вкусов виде был взят на вооружение интеллигентско — буржуазными националистами, контролировавшими такие массовые газеты как суворинские «Новое время» и «Вечернее время», печатный орган октябристов «Голос Москвы» [179] , национал — либеральные «Утро России», «Биржевые ведомости» и др. В Петрограде действовало «Общество 1914 года», ставившее своей целью освободить «русскую духовную и общественную жизнь, промышленность и торговлю от всех видов немецкого засилья». К началу 1915 г. в Обществе состояло 6 500 чел., среди них — члены Государственной Думы М. А. Караулов и С. П. Мансырев, издатель и публицист левых убеждений В. Л. Бурцев и первый переводчик марксова «Капитала» на русский язык Г. А. Лопатин. В Москве общество «За Россию» публиковало списки «вражеских германских фирм». «Немецкое засилье» было одной из постоянных тем думских заседаний, например, в 1915 г. тот же Мансырев выступил на одном из них с цифрами, свидетельствующими о преобладании немцев в МИДе [180] .
179
Несколько примеров этой пропаганды. В. В. Розанов в «Новом времени» (сентябрь 1914): «Поистине, Петроград и Россия — какая — то колония для Германии, колония богатейшая естественными произведениями, но безлюдная в смысле культурного элемента, — и вот немцы посылают своих «молодцов» сюда, младших сыновей патриархальных семейств, «обучать уму — разуму русских» и извлекать выгоды из богатой «первобытной страны». Но молодцы не обучают, потому что какая же им выгода обучать? Чем темнее и невежественнее Россия, чем порочнее и пьянее русские — тем все это хлебнее и выгоднее для немца» (Розанов В. В. Последние листья. М., 2000. С. 305).
Еще круче у коллеги Розанова по «Новому времени» М. О. Меньшикова (декабрь 1914): «Лояльность некоторых Немцев, вообще говоря, не есть заслуга: это долг, столь же обязательный как налоги. Какой — нибудь исключительной, неоценимой пользы я не вижу от лояльности той или другой группы подданных, а вижу несомненный вред, когда за лояльность одного Шмидта прячется предательство целой кучи Миллеров и Шиллеров. <…> Чуть не двести лет в отношении Немцев мы дремали, завороженные безграничным к ним доверием, но тяжкий гром Божий заставляет нас проснуться. С ужасом и негодованием мы всматриваемся в напавших на нас разбойников и между ними узнаем многих, многих, которые прикидывались друзьями нашими, нашими земляками, верными слугами России. Разве не из прибалтийских Немцев вышли самые яростные клеветники на Россию, поджигавшие немецкий народ к войне с нами? <…> Как бы ни окончилась война, — доверию русскому к Немцам пришел конец. <…> Пусть немецкие колонисты, осквернившие законы гостеприимства подлою враждой и изменой убираются вон из России. <…> Хорошо сделали бы и остальные Немцы, бесчисленные промышленники и торговцы, если бы понемногу очистили Россию от своего присутствия. Пусть между ними есть честные и невраждебные России, но кто же их разберет? Какой — нибудь ощутимой нужды в Немцах, даже честных и невраждебных нам, не замечается. Немецкая культура, даже в ее полезных проявлениях, приносит в России серьезный вред, подавляя развитие русской культуры и предприимчивости. Как тут подняться русскому гению и русской энергии, если повсюду они натыкаются на захваченные Немцами «лучшие позиции»? <…> Они у нас решительно всюду укореняются, как в враждебной стране, они окружают себя оборонительно — наступательной обстановкой против русской стихии, — и это одинаково — в науке, искусстве, государственной жизни, промышленности и торговли. Вместе с другими некоторыми инородцами Немцы видимо хотят сделаться господствующим в России классом, обрекая великий коренной народ на один лишь зависимый и черный труд» (Меньшиков М. О. Письма к ближним. 1914 год. Пг., 1914. С. 785–786).
Заголовки передовиц «Голоса Москвы» 1915 г. говорят сами за себя: «Борьба с тайным влиянием немцев», «Мирные завоеватели», «Анонимное просачивание немцев», «Немецкое засилье в музыке» (о том, что 90 % всех армейских капельмейстеров — немцы), «Спрут высасывающий соки всего мира», «Неуязвимость австро — немецких предприятий», «Отвергайте помощь врагов России», «Можно ли защищать немцев?» (последний вопрос обращен к адвокатам) и т. д. (см.: Айрапетов О. Р. Немецкий погром в Москве в июне 1915 г. в контексте боев на внешнем и внутреннем фронте // Русский сборник. Исследования по истории России. Т. 8. М., 2010. С. 116–118).
180
См.: Соболев И. Г. Борьба с «немецким засильем» в России в годы Первой мировой войны. СПб., 2004. С. 30–36.