Хозяин Фалконхерста

И он, преодолевая ее сопротивление, положил ее руку себе между ног.

— В чем дело, тигровая лилия? Тебе не нравится то, что ты там нащупала? — Он не позволил ей отдернуть руку. — Разве не хороша игрушка?

Она разрыдалась, но он придавил к себе ее ладошку, сжавшуюся в кулак.

— Почему моя детка плачет? Ее никто не обидит!

— Однажды меня обидел белый, — проговорила Памела, всхлипывая и пытаясь убрать руку. — Хозяин велел мне спать с белым гостем. Как мне было больно!

— А все потому, что белый не знает, как ублажить такую маленькую тигровую лилию, как ты. Тут нужен цветной парень, и не всякий, а такой, как я. Медленно, легонько, чтоб не было больно — вот как я это делаю. Тебе еще никогда не было так хорошо.

— Отец говорит, что спать с цветным дурно, потому что удовольствие — это грех. С белым еще туда-сюда, потому что боль искупает грех. Если я пересплю с белым, то Бог мне это простит, потому что меня принудили, а если лягу с цветным, то это проделки дьявола и большой грех, за который мне не будет прощения. Да, сэр, блуд — это страшный грех.

Несмотря на эти суровые речи, ее кулачок разжался, и Драмжер уже жмурился от нежного тепла ее ладони. Ее пальцы определенно не подчинялись ее словам.

— Ничего, вот приедем в Фалконхерст, и ты иначе запоешь. Миссис Софи ничего о тебе не знает. Она ляжет сама, а мы порезвимся в сарае.

— Жалко, что ты не белый. Мне не хочется грешить. — Рыдания прекратились, и Драмжеру больше не приходилось держать ее за руку.

— Вот приедем в Фалконхерст, и ты еще порадуешься, что с тобой не белый, — сказал Драмжер, уже шаривший по ее телу.

Дорога протянулась вперед яркой серебряной полосой. Драмжер пустил лошадь шагом, завороженный нежностью ее пальцев и собственными фантазиями; его тело ритмично покачивалось взад-вперед в такт шагам лошади. Так продолжалось до тех пор, пока его дыхание не участилось. Только что он насильно завладел ее рукой, теперь ему пришлось приложить силу, чтобы от нее избавиться. Но было уже поздно.

— Боюсь, мы кончили, еще не начав, — вздохнул он. — С мужчиной надо осторожнее, не то придется пожалеть. Теперь сарай нам ни к чему. В другой раз.

Он глубоко вздохнул. Интерес к Памеле временно угас, мысли уже не вертелись вокруг нее. Он стал фантазировать, будто не трясется по проселку с цветной девчонкой за спиной, а катит в сверкающей карете по широкой улице, запруженной белыми и черными вперемешку, которые в восхищении кричат ему: «Майор Драмжер Максвелл! Конгрессмен Максвелл!» Какой, к черту, конгрессмен — «президент Соединенных Штатов Америки Драмжер Максвелл!» Рядом с ним восседала его белая супруга — старая миссис Софи, напротив — мальчик с кожей цвета слоновой кости, его сын — с черными вьющимися волосами до плеч, почему-то вылитый Бенони…

Ночную тишину, в которой убаюкивающе стрекотали насекомые да мягко шлепали по пыльной дороге лошадиные копыта, внезапно нарушили мужские голоса. Драмжер натянул поводья и шепотом приказал Памеле помалкивать. Стараясь не дышать, он напряг слух. Голоса были сердитые, нетерпеливые. Он не слишком испугался, но на всякий случай нащупал в кармане знаменитый в Фалконхерсте однозарядный револьвер. Он таскал его с собой скорее из зазнайства, чем для обороны: ведь положение старшего слуги в Фалконхерсте обеспечивало ему уважение окрестных жителей независимо от цвета кожи. Впрочем, среди возвращающихся с войны ветеранов находились и такие, кто завидовал его справной одежде, лошади, серебряной инкрустации на седле, даже камушкам в мочках ушей. Настали времена, когда следовало быть настороже. По дорогам слонялись чужаки всех цветов радуги: рабы, весившие свободы, дезертиры из обеих армий, разношерстный сброд, порождаемый смутой.

— Не знаю, что там творится. Схожу-ка взгляну.

Он слез с лошади и отвел ее в дубовую рощу, в густую тень, где привязал к ветке. Памелу он спустил на землю, усадив в траву. Медленно, стараясь не шуметь, он заскользил между стволов, шарахаясь от мшистых ветвей, прикосновение которых было похоже на прикосновение паутины.

Добравшись до края перелеска, он различил на дороге четверых всадников, залитых лунным светом. Двоих из них он узнал — одного по широкополой соломенной шляпе с индюшачьим пером, другого по голосу. Это были Лизер и Джулиан Джонстоны — двое из пяти братьев, вернувшиеся с войны живыми. Остальные трое гнили в земле: один в Шило, другой в Виксбурге, третий под Атлантой. Свою плантацию, лежавшую между Фалконхерстом и Бенсоном, они нашли во власти сорняков. Трудиться на ней не было никакого смысла: негров они лишились, денег, чтобы нанять батраков, — тоже, поэтому два брата занялись безобразиями: пьянством, драками из-за кабацких шлюх и просто так, а также запугиванием негров. Они проявляли недружелюбие даже к Драмжеру, которого знали с детских лет, и часто грозили ему, что стащат с лошади и изваляют в грязи за то, что он задирает нос.

Другие двое были Драмжеру незнакомы, но благодаря лунному свету, отражающемуся от пуговиц на мундирах, и маленьким фуражкам он распознал военных из армии северян. Значит, эти двое принадлежали к тем, кто сражался за его свободу! Пока он рассматривал их, в его ушах звучали прежние насмешки Джонстонов: «Сбросим-ка этого проклятого фалконхерстского ниггера с лошади, Джулиан! Ишь, как зазнался: гарцует себе и в ус не дует! Научим его хорошим манерам!»

Впрочем, границу между словом и делом они еще не переступали. Возможно, Это случится в следующий раз. Драмжер не только боялся братьев, но и ненавидел их. Он подобрался к ним так близко, что мог различить пакостное выражение на их физиономиях.

Старший, Лизер, спросил:

— Крепкие у тебя узлы, Джул?

Драмжер пригляделся и остолбенел: оба военных были привязаны за шеи к суку ближайшего дерева.

— Нашел, о чем спрашивать! Уж я-то знаю, как сделать скользящую петлю и как завести за ухо узелок. Крепче не придумаешь! А чего это ты слезаешь с лошади, Лизер?

— Сейчас хлестну их лошадок. То-то они у нас повисят! Двумя мерзавцами станет меньше: один, капитан, за Бенедикта, другой, капрал, за Томми Джо.

— Жаль, что нет третьего, чтобы отомстить за Скотта, но двое — это все же лучше, чем ни одного. Только слезать-то зачем? Их лошадки у нас и так поскачут, как миленькие.

— Ты прав, Джул. Ты такой лентяй, что только и думаешь, как бы поменьше шевелить задницей.

Лизер хлестнул своего коня и подъехал к приговоренным сзади.

— Утром вас найдут на ветке уже остывшими и спросят: а что вообще делают синие солдатики у нас в Алабаме? — проговорил Лизер, тыкая одного револьвером под ребра.

Драмжер нащупал курок своего игрушечного оружия. Он и помыслить не мог о том, чтобы лишить жизни белого человека, пока едва не был доведен до крайности любовником Софи, Аполлоном. Даже тогда он не посмел что-либо предпринять и вот сейчас решился на месть. Лизер с Джулианом не знали, что он наблюдает за ними, потому что ночь была надежнейшим из укрытий. Убив одного из братьев, он спасет солдат. Он не подумал, что врагов двое против него одного и что его револьвер заряжен всего одной пулей. Триумф в Новом поселке и победа над Памелой превратили его в гордеца, уверовавшего в свою непобедимость. Он хорошенько прицелился и выстрелил. В ушах у него зазвенело. Один из братьев — кажется, Лизер — вскрикнул.

— В меня попали, Джул! Кто стрелял?

— Кто бы это ни был, — крикнул Джул, разворачивая свою лошадь и хватая лошадь брата за уздечку, — нам лучше сматываться! Это засада!

Они припали к лошадиным гривам и галопом понеслись прочь. Драмжер дождался, пока утихнет топот копыт, а потом выскочил из зарослей и подбежал к двум людям с петлями на шеях.

— Благослови вас Бог, кем бы вы ни были! — воскликнул один из спасенных. — Вы поспели как раз вовремя. Еще немного — и мы болтались бы в воздухе. Осторожно, — спохватился он, — не спугните лошадей. Мы все еще на эшафоте.