Хозяин Колодцев (сборник)
Шрифт:
— Спи… Скоро утро…
Будто стряхивая запутавшиеся в волосах пушинки, провел по ее волосам. Мельком коснулся щеки…
Отнял руку.
И, засыпая в тревоге и надежде, она видела его тень, замершую на скалистой вершине. Арман смотрел на звезды, будто испрашивая у них совета.
Утром он принес принцессу в замок. Нести пришлось в когтях — иначе как бы удалось высадить ее на вершине башни? Он осторожно поставил ее на окруженную зубцами площадку, и она тут же присела, втянув голову в плечи — такой ураган устроили его крылья.
Он поднялся выше — принцесса выпрямилась и стояла неподвижно, отрешенная, какая-то потерянная. Запрокинув
Он устремился к Драконьим Вратам, и черный коридор, ведущий в замок, показался ему длинным как никогда. Приняв человеческое обличье, он поспешил наверх — но с каждым шагом шел все медленнее и медленнее, пока, наконец, не остановился.
В ушах его все еще ревел ветер высоты, а перед глазами сиял небесный Венец Прадракона, пальцы его не забыли ни горячей ладошки в толще птичьего пуха, ни густых растрепанных волос, прикрывающих теплое ухо, ни щеки — гладкой, как вылизанный морем камушек. Он еще жил памятью минувшей ночи — но уже ныли виски, и глубоко внутри груди рождалось тяжелое и холодное, как камень клинописного зала, предчувствие.
Он заставил себя продолжать путь. В зале с камином его встретила Юта.
К ее черному свободному балахону пристали пушинки, сделав принцессу похожей на карту звездного неба. Все еще отрешенная, потерянная, она шагнула ему навстречу — и остановилась, будто не решаясь подойти.
Может быть, она ждала от него каких-то слов. А может быть, ей доставляло удовольствие просто молчать, выпутывая из волос белые шарики и то и дело опуская ресницы?
Он стоял и молча смотрел, пытаясь понять — что изменилось? А ведь перемена произошла, и сейчас, на его глазах, еще продолжалась — на смену растерянности приходило новое, а он, смятенный, пока не понимал, что именно…
Он шумно вздохнул. Попробовал улыбнуться:
— Ты… Тебе не холодно?
Она отрицательно покачала головой. Арман не знал, что говорить дальше.
Тогда она отвела с лица волосы и улыбнулась. Такой улыбки у нее Арман еще не видел — она сделала Ютино лицо не просто привлекательным — милым.
Ему вдруг открылось, что за новая перемена случилась с Ютой на его глазах. Принцесса просто спокойно приняла все происшедшее — как неизбежное, как естественное, как единственно возможное развитие событий.
— Ты, наверное, хочешь отдохнуть? — спросила она радушно. — Я соберу завтрак, а ты, пожалуй, отдохни… Я позову тебя. Да?
Как просто, подумал Арман. Как просто эта девочка разрешает все вопросы. Бесхитростно и мудро, как… женщина.
— Да, — сказал он хрипло. — Позови.
Она улыбалась ему вслед.
Он брел коридорами, а в ушах у него повторялось и повторялось спокойное, благожелательное: «Я соберу завтрак… А ты отдохни».
Они будут жить долго — до самой Ютиной старости. Пророчество в клинописном зале позволило ему счастье, даже предписало, поместив рядом с его именем слово «любовь», слово, которое так редко встречается в древних текстах… Он будет носить ее над морем… Придет и уйдет зима, и снова придет, и, возможно — чем горгулья не шутит — у них будет… страшно подумать, но вдруг все-таки это возможно?.. будет ребенок…
Арман свернул, и новый коридор вдруг обернулся тупиком. Ишь, куда занесло, это же Северная башня, развалина, и ход туда замурован…
Он стоял лицом к лицу с влажной стеной, сложенной из крупных, грубо отесаных валунов. Тот камень, что поселился утром в его душе, был им сродни — такой же тяжелый и холодный.
Так всегда бывает. Мысли и мечты, целая вереница планов — пока не утыкаешься носом в глухую каменную стену.
Он закрыл глаза, чтобы не видеть лаково поблескивающих глыб.
Нет такого закона, чтобы позволил человеческой дочери вступить в союз с драконом, пусть даже оборотнем. Двести поколений его предков, с которыми его примирили было слова Пророчества, двести поколений яростных, непримиримых ящеров поднимутся со дна моря, чтобы помешать такому союзу. Три королевства объединяться армией против такого союза. Проклятье придавит замок, и он погребет под собой отступников, ослушников, выродков…Выродков? Он вздрогнул.
Хорошо, положим, что двести поколений уже не имеют власти над взбунтовавшимся последним потомком… Могучие корни давно усохли, последний листок сорвался с дерева и летит по воле ветра, которую ему нравится считать собственной волей… Пусть три королевства никогда ничего не узнают, пусть Юта добровольно и навсегда откажется от родных… Пусть так, но всю жизнь, всю человеческую жизнь провести в холодном и неустроенном замке? Не увидеть ни одного лица, кроме давно и до мелочей знакомого лица Армана? Проводить бесконечные часы перед мутным магическим зеркалом, по крупицам вымаливая у него то, что все люди имеют в избытке и даже не замечают этого? И, наконец, состариться рядом с огнедышащим ящером, который и через сто лет вряд ли сильно изменится… Не будет у них ребенка, это самообман… Юте некого будет баюкать и учить ходить. Она осознает свое одиночество…
Он повернулся и, как слепой, побрел обратно.
Он дракон и мужчина. Он должен решать. Решать сейчас, или жизнь сделается невыносимой…
— Арма-ан!
Она тщательно причесалась и повязала голову шнурком, подпоясалась самодельным передником — хозяйка, да и только:
— А я тебя ищу-ищу…
Он отвернулся, чтобы не видеть ее сияющих глаз. Решать — сейчас. Если тянуть дальше, может не хватить духу.
Сказал в стену:
— Извини. Мне надо улететь. Наверное, надолго.
VIII
Я силился жажду песком утолить,
И море пытался поджечь.
Мечтал я тебя позабыть.
Король Контестар Тридцать Девятый, высокий, но преждевременно сгорбленный недугом старик, нашел в себе силы поприсутствовать на судебном заседании. Тяжело опираясь на руку принца Остина — своего единственного сына и наследника — он медленно прошествовал по устланому коврами помосту и с трудом опустился в глубокое кресло.
С давних пор король Контестарии являлся к тому же судьей; время от времени ему приходилось публично разбирать тяжбы и выносить приговоры. Но ни для кого не было секретом, что Контестару Тридцать Девятому уже не по силам справляться с этой обязанностью, и он хочет передать ее сыну.
Королю оставалось жить на земле считанные недели. Болезнь грызла его изнутри, намереваясь покинуть его тело только вместе с жизнью; разум же оставался, на счастье, столь же светел, как прежде, и лицо, изуродованное страданием, по-прежнему носило печать благородства. Король откинулся на спинку кресла и обвел взглядом притихшую площадь.
Народу собралось видимо-невидимо — не столько из-за предстоящего судебного разбирательства, сколько в надежде посмотреть на старого короля — возможно, в последний раз. Отцы поднимали детишек повыше, чтобы те, повзрослев, могли сказать своим детям: «Я видел короля Контестара незадолго до его смерти!»
Остин, высокий, поджарый, весь как-то заматеревший за последние месяцы, опустился перед креслом на одно колено. Король протянул дрожащую руку и возложил на плечи сына ленту сухой змеиной кожи — символ правосудия. Таким образом он как бы благословлял его вести сегодняшнее судебное заседание.