Хозяин кометы

Джей Би оставался в Японии даже в качестве пленного, потому что поклялся вернуть прах Нами в сакуровый сад, где она родилась. Но призрачная Нами, наверное думая о Наоми, расспрашивала его: «Что тебе в самом деле хочется сейчас больше всего? Куда поехать?» Желание Наоми ему тоже хотелось исполнить. Она еще продолжала мечтать об Америке. Джей Би знал, что американская мечта жестоко расправляется с иммигрантами, но для Наоми Америка пока оставалась местом, дающим надежду. Гораздо больше, чем Япония. Джей Би сказал призрачной Нами:

«Я хочу сделать клумбу. Скажи мне названия цветов. Мы посадим вместе с Наоми сто разных видов, и у вас с мамой будет место, куда вы всегда сможете возвращаться».

Призрак Нами тихо исчез в пространстве.

А в другой день Джей Би посмотрел на потолок, поморгал несколько раз, и на потолке проступили смутные очертания его матери, одетой в кимоно. Джей Би соединил ладони, помолился перед призраком матери и стал представлять себе детские годы, которые могли бы у него быть. Как он ест суп мисо или жареную летучую рыбу, приготовленные матерью, или как мать идет с ним вверх по склону, держа его за руку, или как они вместе любуются океаном, или как он пишет письмо отцу, чтобы доставить матери приятное. Если бы отец взял мать с собой в дом в Сономе, то как бы сложилась ее жизнь? Стала бы она такой, как мисс Судзуки? Или же ее вдвоем с Джей Би выставили бы в квартал иммигрантов и ей пришлось бы жить, работая с утра до ночи в прачечной, подобно китайцам? Джей Би спрашивал призрачную маты «О какой жизни ты мечтала?» Она улыбалась сыну «Мне никогда ничего не было нужно, лишь бы ты был счастлив…» А может, ему так казалось. Думая о матери, Джей Би глубоко вздыхал, вновь осознавая, что, в конце концов, он не знает настоящего имени матери, не знает, почему она покончила с собой. Единственное, что он мог сделать, – это прижаться к призрачной матери своим сердцем перелетной птицы, как смотришь на небо, как слушаешь шум прибоя, как ощущаешь дуновение ветра в саду.

Вот закончится война, думал Джей Би, и он поедет в Нагасаки, где родилась, полюбила и рассталась с жизнью его мать, разыщет людей, которые помнят ее, и это поможет ему увидеться с ней в мире мертвых. Иисус, наверное, не встретил в раю ее – женщину, покончившую с собой. Духа, порвавшего с предками, скорее всего, не видел никто из этого мира. Похоронить ее сможет только сын, который живет, скитаясь «между».

С каждым днем рождения Джей Би понемногу приближался к старости, ведущей в ад. В лагере граница между тем и этим светом становилась смутной и расплывчатой. А его сын Куродо с каждым днем рождения все больше познавал глубину и широту мира. На теннисном корте построили деревянную времянку, интернированные стали вести там занятия и называть их «школой». Добровольные учителя с энтузиазмом взялись за изготовление миниатюрных школьных садов для каждой из представленных в лагере стран. Это была необычная школа, где тринадцать женщин с разным гражданством, разными обычаями, разными богами, которым они молились, разными языками, на которых говорили, стали преподавателями – каждая в той области, которую лучше всего знала, – и начали обучать детей. Подобно сельской школе в удаленном районе, где мало детей, здесь учителей было больше, чем учеников, все собирались в одном классе, но у каждого был свой учитель – разнобой царил жуткий. Только музыкой, рисованием и физкультурой все занимались вместе. В этой школе, находящейся «между», гражданином Японии был единственный ученик – Куродо.

Каждый день Куродо вместе с Наоми ходил в церковь и учился игре на фортепиано. С детской непосредственностью мальчик забегал в дома, где жили итальянцы, немцы, русские, англичане и турки, он существовал среди разных языков и песен. Русский Старухин, который был питчером [48] у «Джаянтс», учил Куродо ловить мяч и угощал кофейным напитком, сваренным из поджаренных соевых бобов. Он часто болтал с Наоми по-русски. Сын одного турка, построившего в Токио мечеть и создавшего исламский центр, бегло говорил по-японски и веселил всех. Впоследствии он взял себе американское имя Рой Джеймс и стал популярным диджеем на радиостанции.

48

Питчер – игрок в бейсбол, подающий мяч.

Джей Би дал Наоми несколько обещаний. Все ее мысли были о послевоенном будущем, которое скоро должно наступить.

Она сказала, что хочет построить маленький домик на холме, так, чтобы был виден океан, и чтобы их никто никуда не гнал, и чтобы, вставая утром, слушать шум прибоя и наслаждаться свободой. А еще она говорила, что хочет уехать на другой берег Тихого океана, чтобы оказаться как можно дальше от собственной злобы и ненависти. Джей Би сказал ей: «Если Тихий океан опять превратится в мирный океан, Америка станет гораздо ближе, чем сейчас». Он спросил ее: «Чего бы тебе хотелось в Америке?» Наоми ответила: «Посмотреть Большой Каньон, увидеть статую Свободы, а еще – найти своего дядю, который двадцать пять лет назад уехал в Америку и с тех пор от него ни слуху ни духу». Наоми очень хотелось, чтобы ее мечта осуществилась. Она каждый день писала письма и упорно отправляла их на адрес пропавшего дяди. В письмах Наоми рассказывала о том, где она сейчас и что делает, как она живет каждый день и о чем думает, писала о своем муже Джей Би и маленьком музыканте Куродо и о многом-многом другом. Она делилась своими радостями и горестями то на русском, то на английском языках, и после прохождения цензуры ее письма первыми отправлялись в Америку до того как она поехала бы туда сама. Адресат всегда был один и тот же: Виссарион Михайлович Островский, а адрес все время менялся: Центральный почтамт Манхэттена, или почта Бруклина, или почта Стейтен-Айленда, или гостиница «Плаза», или Карнеги-Холл, или иммиграционное управление Элис-Айленда, до востребования. Ответ не приходил ниоткуда, но Наоми не унывала. Потому что сами письма были для нее надеждой. И надежда жила, лишь бы письма достигали Америки, не важно, если до самого адресата они и не доходили.

Джей Би сблизила с Нами Нодой, родной матерью Куродо, музыка, звучащая из граммофона, и Куродо, без сомнения, можно было назвать «дитя музыки». А крепко-накрепко связала его с музыкой его приемная мать Наоми.

Куродо прожил семь лет в Харбине, четыре года – с семи до одиннадцати лет – в лагерях для интернированных в Иокогаме и Каруидзаве. Особенно обострился его слух за те полтора года до окончания войны, что они провели в Каруидзаве. У мальчика появилась способность воспринимать звуки радости и печали, надежды и тревоги и даже перемены времен года. Наоми постоянно спрашивала у него: «Какой звук у голода? Какой сегодня звук у неба? Как звучит летнее утро, осенний полдень, зимний вечер?»

Куродо всегда к чему-то прислушивался. И к звукам войны, и к звукам наступившего мира.

8.7

И вот пришел август 1945 года. Для пленных – лето свободы, для отчаянных солдат – конец убийственным играм, для детей – начало совсем другого будущего.

10 августа 1945 года Куродо услышал крик своего отца Джей Би. Известие о том, что на Нагасаки, город, где Джей Би родился и прожил три года вместе с родной матерью, была сброшена «безжалостная бомба», пришло в Каруидзаву с опозданием на день. Реакция на весть об атомных бомбардировках Хиросимы и Нагасаки была незамедлительной: по всему лагерю слышались радостные возгласы, лица интернированных на какой-то момент озарились счастьем – вот и кончилась война. Куродо и Наоми тоже присоединились ко всеобщему ликованию, и только Джей Би пребывал в растерянности. Одиннадцатилетнему Куродо было невдомек, что с отцом. Он не понимал, почему отец реагирует так же, как японцы, почему он ведет себя так, что окружающие смотрят на него с подозрением.

Но очень быстро радостная атмосфера в лагере сменилась на гнетущую.

Все надеялись, что «безжалостные бомбы», сброшенные на Хиросиму и Нагасаки, станут козырем для их освобождения, но наступило одиннадцатое число и тринадцатое, а со стороны далекой столицы продолжал доноситься гул взрывов. И свобода и мир были совсем рядом, но все боялись, что прежде Япония примет последний безумный смертный бой. Японцы не отдадут легко и спокойно свободу и мир в их руки. Не только солдаты, но и крестьяне и служащие, девушки и жены, старики и больные, даже беременные и младенцы, вооруженные мотыгами, молотками, бамбуковыми кольями и игрушками, нападут на пленных. Многие из обитателей лагеря тоже были готовы обрести свободу и мир в смертном безумном бою, пусть ценой собственной крови.

Куродо думал, что отец, лучше других понимая, как тяжело без утрат вывести семью через дверь, на которой написано «свобода», плачет от безнадежности. Но на самом деле Джей Би смотрел на судьбу интернированных не столь пессимистично, как другие обитатели лагеря. Что бы ни говорили, он верил, что японцы не до такой степени безумны. А безумцами считал американцев, которые швырнули целых две атомные бомбы, словно выкинули из окна испражнения. Вера в благоразумие японцев и недоверие к прагматизму американцев, похоже, были в крови Джей Би. Он всегда задавал себе два вопроса: что бы он сделал как японец? И что бы он сделал как американец? Получалось, что японец придет в себя, а американец впадет в безумие.

Родину его матери, которая была и его родиной, выжгла родина отца. Он не знал, с какими чувствами принять эту реальность. «Безжалостная бомба» сожгла чувства и эмоции Джей Би. Он рыдал, как ребенок, и надеялся, что, когда кончатся слезы, ему, наверное, удастся оправиться от страданий. Джей Би пытался спастись сном. В периоды бодрствования он отчаянно грыз ногти, дергал брови, его мучила тошнота. Наконец, истерзанные чувства вернулись к печали, а эта бездонная печаль вместе с окончанием войны понемногу стала сменяться гневом. Хотя Куродо не понимал печали отца, он остро чувствовал каков его гнев.

Ночью 14 августа Куродо по радио из Сан-Франциско узнал об окончании войны. Дядюшка Галуа, бывший когда-то консулом Франции, незаметно для жандармов пронес в лагерь коротковолновый радиоприемник. Куродо время от времени наведывался к дядюшке Галуа и слушал новости и музыкальные передачи из Сан-Франциско – города, в котором жил его отец, когда ему было столько же лет, сколько сейчас ему, Куродо.

WAR IS OVER.

Короткое объявление об окончании войны – его ни с чем не перепутаешь. Чтобы не слишком нервировать жандармов, пленники стали про себя напевать песню победы.