Хозяин теней. 5
Шрифт:
И тянутся дальше.
Ещё немного и мне придётся отправиться следом. Я даже прикидываю, как бы это влезть половчее, но люди сворачивают в боковой коридор. Ещё одна дверь. И эта уже выглядит довольно старой. Стынь возится с ключами, а вот Роберту Даниловичу неуютно. И правильно, твари и тут имеются. Они прячутся в обычных тенях, жмутся к камню, расплываясь по нему этакими белесыми пятнами, сложным узором иномирной плесени. Те, что побольше, поднимаются и замирают, вцепившись белесыми коготками в кирпич. И Тьма нервничает. Не потому, что боится. Скорее уж наоборот. Ей просто невыносимо смотреть
Но держится.
Призрак нервно поскуливает, чувствуя, что эта охота может пройти мимо.
Потерпи. Я уже достаточно знаю, чтобы понять: эта погань на пустом месте так не расплодилась бы. А значит, здесь, в подвалах, происходит что-то очень и очень нехорошее. В совокупности же с услышанным от мальчишек, я даже догадываюсь, что именно. Но масштабы… на паре-тройке покойников эта погань не разрастётся.
Влип ты, Громов.
Снова влип.
И вправду талант, похоже. Ну или дарованная свыше способность. Эти, которые «свыше», могут отдароватить так, что потом не отмашешься.
За дверью — узкий коридорчик. И не знаю, что в других подвалах, но этот был оборудован под тюрьму. Или переоборудован? Ладно. Подробности пусть Карп Евстратович выясняет. Я через тень чую запах боли и страданий. И тоски.
Свет здесь имеется. Тусклая лампа свисает с провода-нити. И твари задевают её, а она покачивается, отчего тени прыгают по стенам и дверям. На каждой — засов. Солидный такой. И судя по виду, старый. Значит, подвальчик и раньше использовали не для того, чтоб вино хранить. Вино, чай, не пытается сбежать, запирать его нужды нет. Засов сдвигается не сразу. И край его ранит пальцы Стыни. Капелька крови на металле приводит тварей в движение. И Тьме приходится ответить рыком, заставляющим их отползти.
Потом.
Мы всё тут вычистим. И плевать на высокие материи, на игры жандармские. Это место нельзя просто оставить. Если тварей столько, то граница мира прилично истощилась. А нужен ли жандармерии прорыв в центре столицы?
Вот-вот.
Так что без зачистки по-любому не обойтись. И я не только о тварях кромешных. Они-то как раз наименьшая из проблем.
Дверь скрипит. Петли тоже старые, провисли. Да и дерево от сырости разбухло.
— Начинай, — Стынь отходит в сторону.
— А свет?
— Так. Перегорело. Тут чего-то не того с проводкой. Только лампочку вкрутишь, а она всё, — Стынь не оправдывается, он ставит в известность. — Во.
Он протягивает переносную лампу. И доктор морщится, но берет. Я бы мог сказать, что дело не в проводке, что свет — это тоже энергия, и твари тянут её. А поскольку их тут набралось немало, то и не выдерживают лампы. Только кто меня спрашивал.
— Доброго вечера, красавицы, — доктор переступает порог. И мы с Тьмой за ним.
Глава 24
Глава 24
Существует мнение, что появление будущего прорыва можно предсказать. Что якобы предвестниками его служат животные, которые обладают куда более тонким восприятием мира и начинают проявлять беспокойство ещё тогда, когда граница миров лишь начинает истончаться. В литературе описаны случаи, когда коты исчезали, собаки приходили в величайшее возбуждение, порой вовсе впадали в безумие и даже нападали на хозяев. Следом рекомендуют обращать внимание на атмосферу, которая меняется, становясь безмерно тягостною. И вот уже людей охватывают беспричинная тоска, чёрная меланхолия или же чрезвычайная лихорадочная жажда пустой деятельности, за которой они пытаются скрыть возникшую в душе пустоту.
«Дамский вестникъ»
Камера.
Тесная. Крохотная даже. Четыре стены. Какие-то тряпки на полу и солома, которую Роберт Данилович разбрасывает носком ботинка. Он морщится. И я бы поморщился. Запах в камере ещё тот. Может, конечно, нюх у Тьмы обострился. А может, и вправду смердит так, что того и гляди глаза заслезятся.
— Я же говорил, что сначала их надобно вымыть и поместить в нормальные условия, — его раздражение прорывается в голосе. — А уж потом лечить. И питание. Питание должно быть не просто хорошим, а отличным!
Он наступает на край тарелки, которая хрустит и разваливается.
— А вы что? Засунули в этот клоповник. И даёте какие-то помои! Их и свинья жрать не станет!
Девушка забилась в угол. Даже Тьма не сразу замечает её, настолько та тиха. И настолько бесцветна. Она сжалась в комок, прикрыв голову руками. И сердце бьётся через раз. Что с ней делали?
— Не бойся, милая, — Роберт Данилович наклоняется. — Меня вот совершенно точно не надо бояться. Я здесь, чтобы тебе помочь.
Глаза у неё совершенно безумные. А ещё… с ней что-то не так.
Очень сильно не так.
Она будто… будто размыта вся? Или выцветшая, правильнее сказать? Нет, девица материальна, и Тьма воспринимает её как живую, но в то же время и не воспринимает. Будто жизни в ней не осталось.
Почти.
— Сейчас я поделюсь с тобой силами. Потом мы умоемся. Стынь. Есть чем умыться?
— Да Малашка должна была помыть. Опять она… — Стынь ворчит что-то про какую-то Малашку, которой поставлено за девками смотреть. А она не смотрит. И небось, снова объедки им носит, а говорит, что кашу мясную и сметану.
— Сметану как лишнее. Слишком тяжёлая пища. А вот бульон крепкий — самое оно будет, — Роберт Данилович заставляет девушку встать. Он заглядывает в глаза, открывает рот, в который светит лампой, и та подчиняется. Она, стоило ей коснуться целителя, будто теряет остатки воли к сопротивлению.
Не человек — кукла.
С виду целая. Запаха крови Тьма не чувствует. Синяков на теле — а девица голая — не наблюдаю. Но что-то же делали. Что-то очень страшное, если от человека осталась фактически оболочка.
— В общем, зелье я оставлю. Два. Общеукрепляющее. Каждые два часа по пять капель. С едой. С нормальной едой. А второе дадите за полчаса до… выпуска, — он завершает осмотр и, обхватив голову девчонки, щедро вливает силу. И та даже дышать начинает иначе, глубже, тяжелей. — Только, Стынь, если её не покормить, то зелье не сработает. Её вычерпали до дна.
— И… чего?
— Господи, дай мне силы.
Надеюсь, даст. Потом. При личной встрече, на которую я этого Роберта отправлю весьма скоро. И эти силы ему очень пригодятся.