Хозяйка чужого дома

– Возможно, – улыбнулся он. – Здесь когда-то жило столько людей…

– Куда же они подевались?

– Время, дорогая, жестокое время…

– А как же мы? Мы тоже когда-то исчезнем?

– Нет, мы с тобой бессмертны.

– Так не бывает. Но все равно – у меня такое чувство, будто за нами наблюдают. Призраки опасны?

– Нет, они абсолютно безвредны. Ты ничего не должна бояться, ведь рядом с тобой я…

– Или в окне мелькнул кто-то?

– Чушь, мы совершенно одни!

Костя становился все больше и больше, Лара уже полностью растворилась в нем, воздух пах шампанским и нагаром со свечи. Лара была так счастлива, что ей хотелось плакать…

Она и в самом деле заплакала – уже глубокой ночью, когда они, кутаясь в простыню, стояли у распахнутого окна при свете луны – дивное тепло наплывало на них из сада, такое тепло, что не звенели даже комары в густом ночном воздухе. Они уже столько раз занимались любовью, что Лара перестала ощущать свое тело – оно казалось пустым и легким, и в ней уже ничего не было своего, все было заполнено Костей. Это было более чем странно, потому что тот говорил, будто она теперь внутри его, будто он сумел ухватить фею за маленькое крылышко и теперь держал ее на своей груди.

– И нельзя разобраться, где ты и где я. Мы уже одно целое, мы срослись мясом и кожей, – шептал он, неуловимо легкими движениями водя пальцами по ее спине.

– Щекотно! – тихо засмеялась она.

– Ты меня любишь?

– Да, – ответила она, поражаясь, что совсем недавно говорила это слово совсем другому человеку.

– Ты меня никогда не бросишь?

– Нет.

– Честное слово?

– Честное-честное.

– Если ты меня бросишь, то я умру, – произнес он таким серьезным голосом, что она тут же поверила ему.

– Никогда, – ответила она, чувствуя, будто что-то душит ее. Весь мир для нее заключался теперь в этом мужчине. – У тебя такая нежная кожа, – сказала она, проводя ладонями по его предплечьям. – Нежная и крепкая, мне даже хочется тебя укусить…

Она и вправду слегка куснула его.

– Я вкусный?

– Очень.

– А ты тогда, наверное, как малиновая карамель, как зефир в шоколаде, как ванильное мороженое… – Он тоже куснул ее за плечо. Они уже дурачились и шутили, и вот именно тогда, обратив лицо к ночному небу, Лара обнаружила, что у нее по лицу текут слезы.

– Ты плачешь? – испугался Костя. – Я не сделал тебе больно?

– Мне хорошо! Мне так хорошо, что можешь убить меня прямо здесь, вот на этом месте, потому что я не верю, что в моей жизни потом будет что-то лучше.

– Будет!

Они настолько потеряли голову от любви, что утром, не таясь, доехали до дома вместе и так же, не прячась, рука за руку, дошли до подъезда. Если б попались им в это время Елена или Игорь, они не стали бы ничего скрывать. Но почему-то никто им навстречу не попался.

Они договорились о том, что встретятся в ближайшее время – или сегодня вечером, или завтра. Лара больше склонялась к тому, что завтра, потому что на сегодняшний день у нее не оставалось больше сил – она была так ошеломлена, так полна новыми чувствами, которые были непривычны и даже невыносимы… Ей казалось, что еще чуть-чуть, и ее сердце, заполненное до краев Костей, лопнуло бы.

К счастью, Игоря дома не было – она приняла душ, переоделась, и поехала на работу.

…Гелла уже заканчивала укладку, с помощью фена делала последние штрихи – затылок повыше, височки чуть скруглить… Клиентка безмятежно улыбалась, сидя в кресле. «Как все-таки прическа способна изменить человека – был один, а стал другой. Кажется, даже внутреннее содержание меняется. Из Золушки получилась принцесса. Хотя я сделала бы все по-другому, Гелла слишком стандартна».

Довольная посетительница упорхнула, оставив в кармашке Геллы щедрые чаевые, сама Гелла, тоже осчастливленная, послала подруге воздушный поцелуй.

* * *

Федор Максимович любил личные контакты. Он готов был лично встретиться с человеком и беседовать с ним тет-а-тет, даже когда для этого на первый взгляд не имелось особых причин. Но причины почти всегда были – в этом он убеждался не раз, такие встречи приносили больше плодов. Механическое, виртуальное общение – через посредников, через Интернет, через прочие средства связи, которые изобрели ленивые честолюбцы, – конечно, экономило время и нервы, но все дела делались людьми, и поэтому взгляд, интонация, жест, флюиды, которые посылались телом и душой, впечатляли и подчиняли больше, чем распечатка приказа или официальная рекомендация, вспыхивающая на экране монитора. Хотя, скорее всего, дело было в том, что Федор Максимович был приятен окружающим, и многие были рады стараться для него.

В этот раз случай был особый, и Терещенко тем более не стал доверяться помощникам и посыльным, которые справились бы с поручением и без его участия. Федор Максимович договорился о встрече с Еленой. Он хотел видеть ее и говорить с ней – накануне она сообщила, что картина готова.

К концу рабочего дня он послал за ней машину – Елена появилась в его офисе в половине шестого, ровно за полчаса до того, как заканчивался официальный рабочий день. Разумеется, никаких наличных – все, что полагалось, было уже отправлено на счет художницы, самой Елене оставалось только передать картину. Средних размеров сверток она вручила ему непосредственно в руки, и было в этом нечто интимное, доверительное, даже похожее на акт дарения.

В своем кабинете, очень уютном и простом, он сорвал бумагу, впился глазами в рисунок. Чего он ждал? Он и сам не знал, только сердце билось у него вдвое сильнее обычного, даже как-то нехорошо было. На бумаге было изображено нечто непонятное – бегущие тени, чья-то фигура… Ему предстояло разгадать странный рисунок, а потом опять посетить Леву Бармина.

Елена с интересом наблюдала за своим заказчиком.

– Куда вы посоветуете повесить? – спросил Терещенко, хотя в его распоряжении был целый штат талантливых дизайнеров, которые решили бы этот вопрос более профессионально, чем Елена, просто художница.

– Здесь? В кабинете? – спросила она, оглядывая стены холодными голубыми глазами.

– Я хочу, чтобы картина находилась рядом со мной. Чтобы в любую минуту я имел возможность посмотреть на нее, как в зеркало.

– Но это же не портрет в буквальном смысле слова, Федор Максимович! Впрочем, я повесила бы его здесь.

– Отлично. Сейчас скажу своему секретарю, а потом… Вы помните, о чем мы договаривались?

– Да. Вы пригласили меня в ресторан. Вы передумали, Федор Максимович?

– Ни боже мой! Я просто жажду с вами пообщаться…

Он спросил ее так потому, что слишком просто, не по вечернему она была одета – майка и шорты, делающие ее похожей на подростка. «Протестантка, – подумал он с легкой досадой. – Лишь бы не как у людей…» Впрочем, досада тотчас же испарилась – и все потому, что ее рисунок заинтриговал, даже взволновал его. А все остальное не имело значения.

Перед выходом из здания Терещенко показал Елене большой зал на первом этаже, где висели ее картины, приобретенные им на недавней выставке. Странно и притягательно смотрелись они здесь, в светлом и просторном помещении, предназначенном, вероятно, для конференций или собраний, сюжеты графических работ были отвлеченны и приземленны. Они говорили совсем о другой жизни – о задворках, бедности и одиночестве, о жизни, ничем не напоминающей эту, которая кипела здесь, в здании компании, – деловую и солидную.