Хозяйка Дома Риверсов

— А король Генрих? Его я увижу? Какой он?

Вудвилл улыбнулся.

— Он еще очень молод, почти ребенок, ему ведь всего двенадцать лет. Вы, разумеется, увидите его уже во время вашего торжественного въезда в Лондон, ведь наш герцог — человек в высшей степени могущественный не только во Франции, но и в Англии, так что молодой король будет вас встречать. — Вудвилл снова улыбнулся. — Пожалуй, он понравится вам. Очаровательный мальчик, к тому же он… — Оруженосец не договорил и смущенно рассмеялся. — В общем, я думаю, и вы очень понравитесь ему, миледи. Он никогда еще не видел таких прекрасных женщин, а вы, безусловно, самая красивая женщина в Англии. Как, впрочем, и одна из самых могущественных.

Вестминстерский дворец, Лондон, лето 1433 года

Молодой король меня разочаровал. Собственно, опыта общения с королями у меня и не было; ведь моя родная страна, Люксембург — не королевство, мой отец — граф, а наши верховные правители — герцоги Бургундские (хотя во Франции они богаче и могущественнее всех). А последний французский король, который, по слухам, самым трагичным образом лишился рассудка, [28] умер, когда я была еще маленькой девочкой; увидеть его я так и не успела. Так что мне очень хотелось посмотреть на юного английского короля, и я очень рассчитывала, что замечу в этом мальчике сходство с его героическим отцом. [29] К тому же мой муж, по сути, всю свою жизнь посвятил тому, чтобы обеспечить безопасность владений юного Генриха во Франции. Мы оба принесли английскому королю присягу верности, и я, естественно, ожидала познакомиться с неким поистине великим существом: этаким юным божеством.

28

Имеется ввиду Карл VI Безумный (1368–1422), который действительно был психически болен и в 1420 г. подписал в Труа договор, по которому признал наследником французского престола английского короля Генриха V.

29

Генрих V (1387–1422) действительно правил весьма успешно и в течение восьми лет успел создать империю и отвоевать французскую корону, одержав знаменитую победу при Азенкуре в 1415 г.

Ничего подобного не было и в помине. Мы въехали в Лондон через городские ворота, сопровождаемые хоровым пением и радостными возгласами местных жителей. Герцог Бедфорд был старинным другом этого города, а меня, его новую жену, лондонцы и вовсе еще ни разу не видели и были рады как следует рассмотреть. Мужчины громогласным ревом одобряли мою юность и привлекательную внешность, женщины посылали мне воздушные поцелуи. Лондонские купцы были накрепко связаны торговыми отношениями с населением английских территорий во Франции, а мой муж, как известно, крепко держал в руках эти территории. Купцы, их жены и домочадцы высыпали на улицы и приветствовали нас, а в окнах своих домов вывесили наши флаги. Мэр Лондона подготовил целое представление — декламацию стихов и живые картины; главной героиней одной из этих картин была прекрасная русалка, обещавшая всем счастье, здоровье и плодовитость в вечно текущих водах жизни. Бедфорд сжимал мою ладонь и кланялся толпе, гордо на меня поглядывая, а люди выкрикивали мое имя и громко меня благословляли.

— Лондонцам ты явно очень понравилась, — сказал мне герцог. — И пока ты будешь оставаться такой красавицей, надеюсь, и я буду пользоваться их расположением.

Королевские слуги встречали нас у ворот Вестминстерского дворца. Нас тут же повели в королевские покои по лабиринту дворов, садов, бесчисленных помещений, галерей и внутренних двориков. Наконец перед нами настежь распахнули одни двустворчатые двери, затем вторые, и мы оказались в просторном зале, заполненном людьми в невероятно красивых нарядах. Вот тут-то, точно чертик из последней в бесконечном множестве вставленных одна в другую табакерок, перед нами возник и сам юный король. Он поднялся с трона навстречу герцогу Бедфорду, своему дяде.

Генрих VI оказался худеньким невысоким мальчиком и на первый взгляд каким-то чрезвычайно бледным, точно переусердствовавший в занятиях школяр. Мне было известно, что он каждый день занимается физическими упражнениями и совершает прогулки верхом, а также постоянно участвует в турнирах, хотя и с условием, чтобы его противник на острие копья непременно надевал предохраняющий наконечник. Я даже подумала, уж не болен ли он. Было в прозрачности его кожи и замедленности походки нечто такое, что вызывало у меня ощущение некой внутренней усталости и даже болезненности. А потом вдруг, когда он подошел к нам совсем близко, мне показалось — возможно, всему виной освещение в зале, — что этот мальчик сделан из стекла и настолько хрупок и прозрачен, что может разбиться, если упадет на каменный пол.

Ощутив ужас, я не сдержалась и даже негромко охнула; мой муж быстро на меня взглянул, но в ту же секунду вновь повернулся к своему племяннику, одним широким движением и кланяясь ему, и обнимая его.

— Ой! Осторожней! — невольно вырвалось у меня.

Я испугалась, что Бедфорд сейчас сокрушит юного короля в своих объятиях, и тут Вудвилл, поступив весьма разумно, быстро подошел ко мне и, положив мою правую руку себе на сгиб локтя, сделал шаг вперед, словно собираясь представить меня королю.

— В чем дело? — встревоженным шепотом спросил он. — Вам плохо, миледи?

А герцог продолжал здороваться со своим племянником, любовно всматриваясь в его бледное лицо, в его светло-серые глаза; обе руки моего мужа лежали на хрупких плечах мальчика, и я сама почти чувствовала невероятную тяжесть этих рук, чувствовала, что тяжесть эта чересчур велика для юного короля…

— Он слишком хрупок, — прошептала я, затем нашла более подходящую фразу: — Он хрупок, точно принц изо льда, из стекла…

— Не сейчас! — остановил меня Вудвилл и с силой стиснул мои пальцы.

Меня так поразили его тон и внезапная боль в голосе, что, слегка вздрогнув, я удивленно на него взглянула. Зато я тут же пришла в себя и обнаружила, что нас со всех сторон окружают придворные, которые глаз не спускают с меня, с Бедфорда и короля. Вудвилл тем временем вывел меня вперед и буквально заставил склониться в реверансе; все это он делал с такой решительностью, почти грубо, что я поняла: мне лучше пока не говорить ни слова и во всем его слушаться.

Я низко поклонилась королю, и он, легко дотронувшись до моих плеч, поднял меня. Двенадцатилетний Генрих держался со мной весьма уважительно, ведь я теперь стала ему теткой, хоть мне и самой-то было всего семнадцать. В сущности, мы оба с ним были юными невинными несмышленышами среди всех этих пышно разодетых взрослых людей с суровыми лицами.

— Добро пожаловать в Англию! — сказал мне Генрих.

И я поняла, что его тонкий детский голосок еще и ломаться не начал. Потом он поцеловал меня и в правую, и в левую щеку, и прикосновение его губ было таким холодным, точно меня и впрямь поцеловал тот ледяной мальчик, какой мне только что привиделся; его тонкие пальцы, которыми он крепко сжимал мои руки, были совершенно ледяными, будто сосульки.

Король пригласил всех к обеду и повел меня в зал во главе целой толпы придворных. Какая-то красиво одетая женщина с несколько тяжеловатой походкой чуть отступила назад, как бы неохотно давая мне пройти; в ее взгляде сквозила столь явная зависть, что я вопросительно посмотрела на молодого короля, и он тут же пояснил мне своим тонким, как голос флейты, мальчишеским дискантом:

— Это еще одна моя тетя, Элеонора, герцогиня Глостер. Жена моего горячо любимого дяди Хамфри.

Я склонилась перед герцогиней в реверансе, и она ответила мне тем же; у нее за спиной я заметила красивого мужчину — это был родной брат моего мужа, герцог Глостер. Они с Бедфордом сжали друг друга в объятиях, однако я заметила, что мой муж смотрит на свою сноху Элеонору весьма сурово.

— Я очень надеюсь, что теперь все мы будем жить одной семьей весело и счастливо, — звонким голоском, но как-то не слишком уверенно заявил король. — Мне кажется, семья всегда должна быть единым целым. Тем более королевская семья. Все мы должны любить друг друга и жить в дружбе и гармонии. А вы как считаете?

— Разумеется, — согласилась я с ним.

Хотя, если честно, мне никогда еще не доводилось видеть столько зависти и ревности, сколько я видела сейчас в красивом и капризном лице герцогини Глостер. На ней был высоченный, как башня, головной убор, превращавший ее в настоящую великаншу; по-моему, она была самой высокой женщиной при дворе. Ее платье глубокого синего цвета было оторочено горностаем, самым что ни на есть королевским мехом. На шее у Элеоноры поблескивали синие сапфиры, прекрасно оттеняя ее глаза и делая их цвет более глубоким. Она широко улыбнулась мне, обнажив великолепные белоснежные зубы, однако в этой улыбке не было ни капли тепла.