Хозяйка Серых земель. Люди и нелюди
Шрифт:
Никого убивать не станет.
– Отец… проигрался… барону Бржимеку… Знаешь его?
Себастьян кивнул.
Надо думать не о нем, но о бароне… Витовт Бржимек… На гербе – вепрь с оливковой ветвью. На вепря барон и похож. Коренастый. Короткошеий. И с лицом квадратным, с щеками темными.
Он бреется трижды в день, но щетина все одно растет быстро.
Говорят, что некогда все семейство прокляли… Щетина – это такая мелочь… у барона крохотные глаза, сидящие близко к переносице. Красные. И оттого кажется, будто Бржимек вечно пребывает в раздражении.
– Проигрался… и не нашел ничего лучше, как заявить,
Себастьян тяжко вздохнул и сел рядом.
Земля же мокрая… и грязная… и он все равно изгваздал белый свой костюм, когда Лихо выводил. И теперь, локоток отставивший, с видом в высшей степени задумчивым, ковыряет кровавое пятно.
– Лихо… вот за что нам такое наказание?
Лихо пожал плечами.
Холод отступал. И не понадобилась кровь, чтобы согреться, хватило и тепла, того самого, человеческого, которое ощущалось сквозь ткань пиджака. А Бес пиджак стащил.
– На вот… а то еще околеешь… И где это Яцека носит?
Лихослав не знал.
От пиджака пахло анисовыми карамельками и еще, кажется, касторовым маслом.
– А ты рассказывай, чего замолчал…
Кое-что рассказать Лихо мог. И до чего было бы проще, если бы ему разрешили рассказать все.
– Так… повздорили они с Бржимеком… и тот грозился, что по распискам этим через суд долги стребует… только не сейчас, а попозже… когда их побольше наберется… ты же отца знаешь… он решил, что раз есть деньги, то можно и жить по старому порядку…
– И ты всю ночь с бароном…
– Он поначалу со мной и говорить не хотел. Пришлось пить…
– Много?
Лихо кивнул и поморщился: пить он не любил. Опасался.
– И где пили?
– Да в клабе и пили…
– Значит, помимо Бржимека найдутся люди, которые подтвердят, что ты там был… очень хорошо…
Себастьян почесал подбородок.
– А жене почему соврал?
– Да как-то… – Лихо покосился на луну, которая так и висела, точно к небу приклеенная.
Слушала. Подслушивала.
– Стыдно было… что он такой… она ж еще тогда старые долговые расписки повыкупила… а он снова…
– Дурень.
– Кто?
– Оба, Лишек, оба… он, видать, от природы. А ты – от избытку совести… – Себастьян повернулся и постучал пальцами по лбу Лихослава. – Вот скажи, мой любезный братец, чего должна была подумать твоя женушка, когда ты ночевать домой не явился…
– Я сказал, что…
– В поместье отправляешься… ну да, на ночь глядя отправился, а утречком рано вернулся. Чего ездил? Не понять… она ж не дура. Она понимает, что ты врешь. Вот только не понимает, в чем врешь. И значит, придумает себе то, что за правду примет. А главное, что потом ты ее не переубедишь…
Шаги Яцека Лихо издалека услышал. Быстрые. Торопливые даже. Яцек спешил и порой сбивался на бег, но тотчас вспоминал, что человеку его возраста и положения подобало не спешить, приличия соблюдая.
– Братец, – Себастьян поднялся первым и руку подал, – тебя только за смертью и посылать…
– Там это…
Яцек выглядел растерянным. И встрепанным.
– Там…
Себастьян забрал сверток, в котором обнаружилась собственная Яцекова рубашка, которая Лихославу была безбожно мала, некий широкий и мешковатый пиджак с крупными перламутровыми пуговицами, а еще зачем-то кальсоны с начесом.
– Яцек, Яцек… – Себастьян поднял кальсоны двумя
пальцами. – Старания в тебе много, а вот ума пока не хватает… но ничего, это дело наживное… Так чего там?– Отец велел панну Евдокию из дому выставить и назад не пускать…
– Что?
В глазах потемнело.
Лихослав раньше не понимал, как это, чтобы потемнело… оказалось – просто. Пелена на глаза, темная, за которой ничего-то не видно.
Собственный пульс в ушах гремит. А в голове одно желание – вцепиться в глотку…
– Спокойно, Лишек… на вот, пиджачок примерь… – Бес сунул упомянутый пиджак в руки. – И угомонись… отомстить мы всегда успеем. В конце концов, Яцек мог недослышать… или сказать не так.
– Я так сказал! – возмутился Яцек, обиженный до глубины души. – Панна Евдокия обозвала панну Богуславу колдовкой… а та Евдокию – купчихой и… и нехорошей женщиной… и потом оказалось, что у панны Евдокии с собою револьвер имеется. И значит, она Богуславе грозилась, что без суда ее пристрелит серебряною пулей… а потом голову отрежет и чесноку в рот натолкает. Рубленого.
– Сам слышал?
Яцек покачал головой.
– Катарина сказала…
– Катарина тебе еще не то скажет…
– Панна Богуслава от волнения в обморок упала… а панна Евдокия стреляла и люстру попортила…
– Стреляла, значит…
– Я пришел, когда отец кричал на нее… и я решил, что лучше бы ей там не оставаться.
– Это правильно.
– А она уезжать одна не желает… и велел я экипаж заложить…
– Очень интересно.
– Так не пешком же…
– Я его…
– Лишек, сейчас ты пойдешь к жене и выяснишь, чего случилось… заодно и поговорите по душам. А я… я с батюшкой нашим побеседую. Есть у меня одна интересная мыслишка…
Глава 6,
в которой речь идет о новых неожиданных знакомствах и о вреде поздних прогулок
Дураков каких мало оказывается-то много!
Аврелий Яковлевич здание Королевского театра покинул в числе последних зрителей. Вот не любил он толпы, сутолоки, которая случалась сразу по окончании спектакля, а потому предпочитал выждать, когда обезлюдеет мраморное фойе.
Была в этом своя романтика.
И опустевшая сцена гляделась брошенной. Медленно угасали газовые рожки, и на зрительный зал опускалась тень. Порой Аврелий Яковлевич видел ее огромною птицей с серыми пропыленными крыльями. Она свивала гнездо под самым куполом, средь поблекших нимф и печальных кентавров, чьи лики были почти неразличимы по-за ярким светом новомодных эдиссоновских люстр.
Птица боялась шума. И сторонилась людей. Она взирала на них сверху вниз с любопытством и недоумением, весьма Аврелию Яковлевичу понятным.
Нет, он отдавал себе отчет, что никаких таких теней, во всяком случае тех, которые бы проходили по полицейскому аль ведьмачьему ведомству, в театре не обреталось, однако же именно здесь не мог отказать себе в удовольствии представить, будто бы…
…не сегодня.
Сегодняшняя опера не принесла и малой толики обычного удовольствия.
Тревожно. И тревога не отпускала ни на мгновение.