Хозяйка Судьба

— … осмотрим донжон, — закончил Карл начатую фразу, уже ощущая в своей руке прохладные пальцы Деборы.

— С удовольствием, — улыбнулась она. — Но скажи, Карл, ты теперь все время будешь обращаться со мной, как с принцессой?

— Нет, — стерев с губ улыбку, ответил он. — Иногда, как с принцессой, а иногда, как с рабыней. Не забывай, Дебора, что по законам Сдома ты все еще являешься моей неотъемлемой собственностью.

— Большая беда! — она тоже стала серьезной и смотрела ему прямо в глаза. — Я тебе и так принадлежу, Карл, и сроки владению твоему — вечность.

6

Донжон Карла не разочаровал. Прежде всего, в нарушение традиции, эта огромная квадратная башня не была отделена от прочих замковых строений. Напротив, она составляла единое целое с массивной и высокой внутренней стеной, делившей замок надвое. Впрочем, левая и правая куртины, соединявшие донжон с двумя другими — на этот раз, сторожевыми — башнями, поднимались едва ли на треть его высоты, и прохода со стен внутрь этой мощной цитадели [12] предусмотрено не было. Более того, с той стороны башни, которую мог видеть сейчас Карл, над открытой галереей, проходившей по гребню стены, нависали машикули [13] , позволявшие обстреливать противника, буде ему все-таки удастся туда забраться. Точно такая же полубашенка с бойницей в скошенном основании нависала и над единственным входом в донжон — узкой и низкой дверью, расположенной неожиданно высоко, как минимум на уровне третьего яруса. Туда, наверх, вела узкая и крутая лестница без перил, прижимавшаяся к глухой стене, сложенной из крупных, хорошо отшлифованных гранитных блоков. Примерно на середине подъема находилась ровная площадка длинною не менее четыре метров, однако, достигнув ее, Карл обнаружил, что и здесь все обстояло не так просто, как могло показаться, если смотреть снизу. На самом деле, это была не одна, а две крохотные площадки, два каменных выступа, соединенных между собой узким деревянным мостиком. Вообще, как успел заметить Карл, в замке сохранилось на редкость много дерева, что было более чем странно, учитывая, сколько веков он находился в запустении. Поневоле приходилось предположить, что горное гнездо Кершгерида — что бы ни говорил о Даре князя маршал Гавриель — все еще сохраняет некую магическую силу, которой оно, надо полагать, было буквально пропитано в те давние времена, когда в нем еще жил и правил Мертвый Волшебник. Если чары, хранившие дерево от гниения и тлена, продолжали действовать и поныне, то каким же должно было быть породившее их колдовство?

12

Цитадель (итал. citadella — небольшой город) — 1. В обиходном языке часто означает крепость, 2. Внутреннее укрепление крепости, имевшее самостоятельную оборону, являвшееся общим редюитом(см. примечание 14) крепости и служившее последним опорным пунктом для ее гарнизона в случае падения основных укреплений.

13

Машикули — (франц. machicoulis) — навесные бойницы, расположенные в верхних частях стен и башен средневековых укреплений.

Поднявшись с Деборой на первую площадку, Карл остановился и внимательно осмотрел мостки, по которым им теперь предстояло пройти. Поверить в то, что эти узкие темные доски сохранили свою прочность на протяжении четырех сотен лет, было трудно, но, судя по тому, что видели глаза Карла, и утверждала его интуиция, так все, на самом деле, и обстояло. Впрочем, возможно, мостки эти оставил здесь не Мертвый волшебник, а маршал Гавриель? Однако и со времени, когда маршал — по его же собственным словам — побывал в крепости, тоже прошло совсем немало времени. Тем не менее, художественное чувство Карла подсказывало, что дерево это, пусть и было очень старым, все еще живо и, соответственно, способно выдержать тяжесть человеческого тела. Покачав мысленно головой, он вступил на темные доски, и ничего неожиданного не произошло. Способность на взгляд определять природу вещей не подвела Карла и на этот раз. Мост легко принял на себя его вес, и Карл без труда — в три быстрых уверенных шага — миновал провал и, оказавшись на второй площадке, обернулся к Деборе, предлагая ей руку. Однако помощь его женщине была не нужна. Она только благодарно улыбнулась, и, не дрогнув, легко перешла по доскам, принудив, таким образом, Карла подняться на несколько ступеней выше, чтобы освободить ей место на втором каменном выступе.

Оставшаяся часть подъема никаких сюрпризов не преподнесла. Зато внутреннее устройство донжона приятно удивило Карла, который давно уже не встречал такой блистательной изощренности в строительстве фортификационных сооружений. Оказалось, что башня была хитроумным образом разделена по вертикали и горизонтали, так что являлась уже не столько редюитом [14] , сколько главным элементом оборонительного устройства замка. Из просторного и абсолютно пустого квадратного помещения, куда Карл и Дебора попали через узкий стреловидный проем двери, прорезанной во впечатляюще толстой стене, по крутым деревянным лестницам можно было подняться наверх, где, впрочем, смотреть было не на что, так как два верхних яруса были сильно разрушены, или спуститься на второй этаж. Однако дальше вниз ходу из него не было. В принципе, нижний — подземный или цокольный — этаж донжона всегда отделялся от прочих помещений башни, но здесь граница проходила по каменному своду первого, высоко расположенного яруса. Впрочем, загадка разрешалась просто: первый и цокольный этажи донжона образовывали единый объем, в котором размещалось огромное и крайне замысловатое устройство, собранное из деревянных и железных балок, осей, рычагов и колес. Судя по тому, что смогли рассмотреть Карл и Дебора сквозь круглые бойницы, прорезанные в каменном полу просторного покоя, занимавшего весь второй этаж, это был подъемный механизм, устроенный над широкой шахтой, уходившей куда-то вглубь горы. Едва увидев этот механизм и облицованное базальтовыми блоками жерло колодца, вдоль стен которого вилась спиральная лестница, продолжение которой терялось во тьме, Карл понял, как устроил свое подоблачное гнездо князь Уль Кершгерид. Донжон стоял над шахтой, пробитой, по-видимому, до самого основания горы, то есть до уровня ущелья Второй Ступени. Наверх, в замок, можно было подняться или по узкой спиральной лестнице или в клети подъемника, которая, судя по размерам механизма, построенного над колодцем и диаметру самой шахты, должна была иметь достаточные размеры, чтобы поднимать одновременно двух лошадей или пару быков. Однако выйти из донжона поднявшиеся наверх люди могли только во второй замковый двор, отделенный от того, в котором оказались Карл и его спутники, высокой внутренней стеной. Оба двора, наверняка, соединялись проходом через одну из двух сторожевых башен, что уменьшало риск внезапной атаки через колодец. Впрочем, внезапной такая атака не могла быть по-определению, потому что подняться на полторы сотни метров вверх по узкой, жмущейся к каменной стене лестнице без перил, не выдав при этом своего присутствия стражникам, которые в те времена, наверняка, держали пост у основания подъемника, было практически невозможно. А двор, в который попадали гости князя и его квартирьеры, снабжавшие замок всем необходимым, и который Карл рассмотрел через узкое окно-бойницу в стене третьего яруса, являлся, по сути, глухим каменным мешком. Он был образован двумя внутренними стенами, отсекавшими средних размеров площадь, мощенную брусчатым камнем, от остальной территории замка, и внешней куртиной, ограниченной двумя сторожевыми башнями. Впрочем, при более тщательном рассмотрении вторая башня оказалась надвратной, защищавшей вход в замок со стороны горы.

14

Редюит (фр. reduit — убежище) — внутреннее укрепление, сооружаемое в сомкнутых укреплениях для их усиления и боя внутри последних.

— Ну, что ж, — Карл встал с колен, на которых до сих пор стоял, рассматривая внушающий уважение механизм подъемника, и рассеянно оглядел пустое, скудно освещенное помещение. — Теперь мы, во всяком случае, знаем, как нам спуститься в ущелье.

Взгляд его, как будто сам по себе, остановился на противоположной стене. Казалось, в ней не было ничего необычного, но художественное чувство Карла встрепенулось, едва он пробежал глазами по уверенным строкам прочной каменной кладки, по всем этим невнятным для несведущего человека знакам и символам, составляющим послание, пришедшее к нему из глубины веков.

— Ты видишь? — спросил он через мгновение.

— Ты думаешь, там скрыт тайный ход? — судя по всему, прочесть оставленных Кершгеридом знаков Дебора не могла, но зато она уже вполне научилась понимать Карла с полуслова.

— Да, — кивнул он, продолжая изучать стену. — Но вход находится не здесь. Я думаю, он расположен выше.

— Выше? — в плотной тени, сгустившейся в дальнем углу зала, куда не достигал просачивающийся сквозь узкие бойницы солнечный свет, неожиданно возник огромный зверь, темный силуэт которого и сам, казалось, был всего лишь тенью или результатом игры воображения. Однако желтые, исполненные яростного внутреннего огня глаза с вертикально поставленными узкими зрачками могли принадлежать лишь живому — из плоти и крови — существу. Адат бросил на Карла полный особой звериной иронии взгляд «через плечо» и одним мощным, но грациозным движением прожал свое мощное тело сквозь незыблемую кладку стены.

Он был великолепен, этот зверь Деборы, и он был гораздо более человечен во многих своих проявлениях, чем иные люди, встреченные Карлом за долгие годы странствий по бесконечным дорогам ойкумены. И если столь любезные поэтам «звериные» эпитеты соблазнительны именно в силу своей очевидности и прозрачной до полного исчезновения символики, то и обратное могло быть вполне уместно, если бы не сила привычки и косность людского воображения. Однако Карл был свободен не только в выборе своих дорог, и адата он давно уже воспринимал, как одного из тех великолепных бойцов — вроде маршала Гавриеля, например — которые могли себе позволить быть добродушными и ироничными, просто потому что никого и ничего по-настоящему не боялись, даже смерти. Впрочем, проводив взглядом исчезнувшего за стеной зверя, Карл об этом даже не подумал, почти бессознательно нарисовав, однако, в своем воображении, образ высокого, сильного и гибкого мужчины, пожалуй, даже не мужчины в полном смысле этого слова, подразумевающем зрелость, а юноши с едва начавшей курчавиться на подбородке мягкой рыжеватой бородой. Но образ мелькнул и исчез, осев среди тысяч других образов где-то в бездонной глубине памяти Карла, а мысли его сейчас были совсем о другом, хотя косвенно и об этом тоже. Карл думал о Деборе, неожиданным образом ощущая в это мгновение невозможность и даже неуместность того, чтобы повернуться к стоящей за его плечом женщине. Впрочем, в своем воображении он видел ее так же отчетливо, как если бы все-таки обернулся к ней и обнаружил облаченной в торжествующее сияние солнечных лучей.

Она была прекрасна сейчас, но, с другой стороны, была ли она иной в любое из тех мгновений, которые, как скупец медяки, собирала душа Карла с того казавшегося теперь невероятно далеким дня, когда он впервые увидел ее на Чумном тракте? Однако правда и то, что Дебора изменилась. С тех пор, как принцесса Вольх, наконец, осознала себя такой, какой — на радость или беду — создали ее великие боги, и окончательно приняла свой особый Дар, являвшийся одновременно проклятием и благословением Высоких Небес, ее душа обрела удивительную цельность. А облик… что ж и медный сосуд покажется золотым, когда в нем пылает истинный огонь. Все так и было. Она изменилась. Ее красота обрела подлинные суть и смысл, но, изменившись, Дебора, сама того, очевидно, не подозревая, изменила и окружающий ее мир. Тень кошки — слабый голос ее второго Я, пытавшегося объяснить своей страдающей хозяйке, что происходит с ней на самом деле — эта тень покинула подлунный мир, и, по-видимому, навсегда. Но зато адат обрел плоть, и чем дальше, тем больше становился самостоятельным настолько, естественно, насколько он был способен, оставаясь неотъемлемой частью своего человека. Однако и связь их — женщины и ее зверя, первого и второго Я принцессы Вольх — не оставалась неизменной, развиваясь и изменяясь, обретая свой истинный, заложенный в нее богами смысл.

— Ты прав, Карл, — сказала, прерывая затянувшееся молчание, Дебора. — Вход находится наверху, но это не моя дверь, — в ее голосе звучало удивление, пожалуй, даже растерянность. — Она ждет тебя.

— Меня, — согласился Карл, обдумывая слова, произнесенные его женщиной.

— Меня, — повторил он, начиная понимать их смысл, и обернулся к Деборе. — Меня или кого-нибудь вроде меня, ведь так?

— Да, возможно, — она озабоченно нахмурилась, вероятно, пытаясь облечь в понятные им обоим смыслы то, что узнавала теперь от своего зверя. — Давно…

«Как давно?»

— Давно, — повторила Дебора, заглядывая Карлу в глаза, как будто ожидала найти там ответы на все возникавшие у нее сейчас вопросы. — Очень давно, Карл! Почему?

Глава 3 Лабиринт

1

Звездное небо над головой, полная луна на переломе, тишина и покой. Идиллическая картина. Но это, впрочем, как посмотреть. Карл опустил взгляд на огонь костра, и некоторое время наблюдал за нервным танцем пламени на почти прогоревших дровах, размышляя об относительности человеческого восприятия, воплотившегося в зыбкой природе значений слов и в их тревожной символике. В самом деле, во всех известных Карлу землях Ойкумены, люди не любили и боялись ночь. Что ж говорить о ночлеге под открытым небом? В воображении людей, будь они короли или пахари, и, увы, не только в их воображении, ночь была полна опасностей, от которых лучше всего укрыться за стенами своего дома, даже если это всего лишь лачуга бедняка. Но, как говаривали в Высокой земле, если у человека есть дверь и потолок, то и страху положен предел. И недаром, там же в Высокой земле, как, впрочем, и во многих других местах, где привелось побывать Карлу, людей, занятия или образ жизни которых принуждали их спать под звездами, полагали опасными и, уж во всяком случае, несущими на себе печать ночной тьмы. Так и становились деревенские пастушки да торговые люди, ради выгоды готовые «идти через ночь», героями мрачных сказок, которые во множестве гуляли по миру. Звезды опасные соседи и неверные друзья, ну а если на небосклоне горит к тому же, порождая страх и смятение, Голубая странница, или полная луна заливает горы и долины змеиным молоком своего коварного великолепия? Тогда, и в трактирах «долгая кружка» не на «длинный час», и разговор, как ни старайся, не выстраивается, потому что каждый, и трезвый, и пьяный, если, конечно, еще помнит себя, спешит домой. Вот и расскажи этим людям о красоте звездного неба, объясни убогим, как чарующе прекрасны, могут быть горные долины, спящие в неверном свете луны, как торжественна бесшумная поступь королевы-ночи! Они ответят — и, вероятно, будут по-своему правы — что боги создали людей, чтобы жить под солнцем и спать под луной. А ночь… что ж, «ночь, возможно, и прекрасна, добрый господин, только и сталь меча манит многих своим блеском, но становится ли она оттого, менее опасна?» У ночи свои создания, иные, чем у солнца, и в их мире человеку одиноко и неуютно, если не сказать большего.

Карл достал трубку и, тщательно набив ее загорским табаком, раскурил от щепки с тлеющим на конце малиновым, чуть прикрытым серым пеплом, «живым» угольком.

«Боится тот, кому есть чего бояться», — так говорили старики в Линде. Возможно, что и не зря, потому что, как раз Карл ночи не боялся, хотя из этого и не следовало, что ему ничего не угрожает. Просто страх еще не смог подобрать ключей к его сердцу, только и всего. Он пыхнул трубкой и, подняв взгляд от огня, обвел им спящий лагерь. Люди устали, пережив накануне не легкий день. И то сказать, им привелось стать свидетелями многих чудес, а чудеса, подобно радости и горю, тяжелая ноша для души, и трудная работа для тела. Впрочем, и работы этим людям досталось немало. Пока одни осматривали крепость, которая, впрочем, оказалась пуста, как гнилой орех — И где же, тогда, находилась рукопись Кершгерида, которую читал когда-то в замке Гавриель Меч? — и исследовали горную долину, открывшуюся неожиданно за воротами крепости; другие устраивали лагерь и добывали со дна глубокого колодца воду. Время уходило быстро и незаметно, как та же вода в песок, так что спуститься в ущелье Второй ступени удалось только в ранних сумерках, но и не сделать этого Карл не мог. Он должен был оказаться внизу и найти тело Мышонка теперь же, не откладывая, потому что невыполненный долг хуже колоды каторжника, тяжелее воловьего ярма. А тот долг, что он нес в своем сердце, и сравнить было не с чем. Впрочем, Карл его ни с чем и не сравнивал.