Хозяйка Судьба
Шрифт:
«Принц Крови?» — Карл примерил титул к себе и не нашел в душе ровным счетом никакого отклика. Впрочем, сердце эту идею не отвергало, и этого тоже было вполне достаточно.
— Почему бы просто не отравить меня ядом негоды? — спросил он вместо ответа. — Или отрубить голову…
— Зачем? — в глазах Евгения появилось новое выражение.
Горечь…
«Напрасно я его об этом спросил…»
— Зачем? Что это изменит, Карл? Она снова меня полюбит? — Яр усмехнулся, уже не скрывая этой своей горечи. — Уже поздно, Карл. Вас следовало убить еще тогда, когда я вас ей только представил, но, с другой стороны, кто бы тогда выиграл для меня войну с Гароссой?
— Герцог Сагер, — ответ напрашивался сам собой.
— Возможно, хотя в данном случае я в этом не вполне уверен, — покачал головой Яр. —
— Пожалуй, я вас понимаю, — кивнул Карл. — Я был полезен империи, но…
— Оставьте, Карл! — перебил его Яр. — Я давно уже научился держать свои чувства в узде. Здесь, в сущности, одно из двух, или Империя или мои личные капризы, и вы это понимаете лучше других. Так как насчет титула, Карл?
— Вы собираетесь меня усыновить?
— Нет, — покачал головой Яр. — Нет, я объявлю вас своим братом.
«Братом? Брат…» — но сердце молчало.
— Но ваш единственный брат погиб, кажется, тридцать лет назад, или у вас есть и другие братья? — вернулось уже привычное ощущение фальши, с которым Карл жил все последние годы. И сейчас его художественное чувство отказывалось принять происходящее в приватном кабинете императора, как реальное событие. «Фантазия… Ложь…» Впечатление неправдоподобия было настолько сильным, что Карла едва не затошнило, что и вообще-то случалось с ним крайне редко.
— Коста погиб тридцать четыре года назад, — сказал Яр. — А других братьев у меня никогда не было. Но я собираюсь объявить вас именно Костой.
— Я не спрашиваю, зачем, — Карл справился с тошнотой, но теперь ему казалось, что воздух утратил свои природные качества. Стало трудно дышать, хотя каким-то образом он дышать все-таки продолжал. — Вы ведь все равно не ответите, не так ли?
— Так, — кивнул Евгений. — Не отвечу.
— Поэтому я спрошу о другом, — Карл справился и с этой проблемой, просто перестав думать о дыхании, но зато теперь начали выцветать краски и уходить из тела тепло. — Как вы это собираетесь объяснить?
— Просто… — Яр достал из кармана большой серебряный медальон. — Хотите взглянуть на его портрет?
«Это то, о чем я думаю, или одного из нас обуяли духи Нижнего Мира?»
— У вас там миниатюра? — спросил Карл, рассматривая медальон в руках императора.
— Да, — снова кивнул Евгений и открыл крышку. — Сохранился наш семейный портрет, с него и писалась эта миниатюра, — он протянул руку и передал медальон Карлу. — Что скажете, Карл?
На Карла со старой лаковой миниатюры смотрел хорошо знакомый ему человек. Человека этого Карл мог увидеть в любое время и часто видел уже много лет подряд. Всего-то и надо было, что посмотреться в зеркало.
— Удивительное сходство, — сказал он, внимательно изучив портрет.
«Все это неправда, — неожиданно решил Карл. — Все было совсем не так».
Это было странное чувство, «знать», что эта сцена не правдоподобна, потому что однажды она уже произошла, и произошла совсем не так, как развивается теперь, и при этом так же совершенно определенно знать, что такого разговора никогда раньше не происходило.
— Да, вы похожи, как близнецы, но у Косты брата близнеца не было.
— У меня тоже.
— Судя по тому, что я смог узнать о вашей жизни, Карл, брата у вас действительно не было, или следует предположить, что один из двоих врет.
— Что вы имеете в виду? — Карл решил, что каково бы ни было его отношение к этому разговору, он должен продолжать его так, как если бы у него не было никаких сомнений относительно его реальности.
— Что вы знаете о своем рождении, Карл? — вместо ответа спросил император.
— Не много, — пожав плечами, ответил Карл, с трудом припоминая то, немногое, что рассказывал ему когда-то отец. Очень мало… Впрочем, однажды, незадолго до войны с Илимом, Петр Ругер собрался, было, поговорить с Карлом и рассказать ему какую-то историю, связанную с его рождением, но им помешали, а потом случилась война, и рассказывать стало уже некому. Из всей семьи Ругеров в живых тогда остался он один.
— Не много, — повторил Карл. — Мой отец возвращался с войны, из Загорья в Линд. Жена его, моя мать, была на сносях и до Линда не дошла. Она родила меня в трех днях пути от
Великой, ночью, в грозу, и той ночи не пережила, умерла, едва успев подарить мне жизнь.— А я родился в Орше, — тихо сказал император. — Тоже ночью и, представьте себе, Карл, тоже в грозу… Судя по всему, мы родились с вами, одной и той же ночью. Меня смущает только то, что дождь мог лить одновременно в двух настолько удаленных друг от друга местах. Впрочем, не важно. Я родился около полуночи, во всяком случае, так, рассказывали мне и отец, и мать. Из-за непогоды слуга, отправленный за повивальной бабкой, добраться до нее вовремя не смог. Они пришли только на рассвете, а роды принимал мой отец, служивший тогда в гвардии Рамонов. Так вот, он кое-как принял роды, и в этот момент кто-то постучал в двери дома. Случилось это, как рассказывал мне отец, между двумя раскатами грома, иначе он даже не услышал бы стука, таким тот был слабым. Однако услышал, и послал служанку открыть, так как думал, что это вернулся слуга с повитухой. Но это был не слуга. Это была какая-то не знакомая ему женщина, находившаяся в совершенно невменяемом состоянии и к тому же собиравшаяся рожать. Так что — волей, не волей — отцу моему пришлось в скором времени принять еще одни роды. Родился мальчик, а женщина, так и не придя в себя, умерла. В последующие дни, отец попытался выяснить, кто она такая, и откуда взялась, но все его поиски и расспросы оказались тщетными. Никто эту женщину прежде в Орше не видел, и откуда она туда пришла не знал. В конце концов, моя мать выкормила нас обоих, и так у меня появился младший брат Коста.
— Любопытная история, — признал Карл.
— Да, — усмехнулся в ответ император. — Интересная и таинственная история, особенно учитывая ваше несомненное сходство. Однако именно этим мы теперь и воспользуемся. Объявим, что Коста не погиб, а ушел странствовать, имея на то свои личные причины, и, разумеется, сменив имя. Скажем так же, что о том, что мы братья, я знал с того момента, как одиннадцать лет назад вы поступили ко мне на службу. Это объяснит, между прочим, и наши особые отношения…
— Мне не хотелось бы менять имя, — сказал Карл, принимая предложение.
— И не меняйте, — согласился император. — В конце концов, все вас уже знают, как Карла, а принц Карл звучит ничуть не хуже, чем принц Коста.
В восьмую перемену, подали жареных ежей. Впрочем, от ежей здесь остались только колючие шкурки, нафаршированные телятиной и свининой с имбирем, гвоздикой, сладким перцем и шафраном, но зато — и, вероятно, неспроста — без чеснока. А девятым блюдом был жареный петух в медовом соусе. Однако до петуха дело не дошло, смерть пришла к Карлу как раз между восьмой и девятой переменами. Выцвели вдруг краски драгоценных гобеленов, которыми были завешены стены пиршественной залы, поблекли роскошные наряды и украшения гостей, и в сухом безжизненном воздухе возник какой-то отдаленно знакомый, но все равно чужой и чуждый протяжный звук. На висках выступила испарина, и одновременно Карл почувствовал озноб, и ощутил запах прелых листьев. Он повернул голову и посмотрел на хозяина дома. И, как будто почувствовав взгляд Карла, Ласло, маркграф Лукки и Вогеза, тоже повернулся ему навстречу, прервав на полуслове разговор со своей супругой. Он был необычно напряжен и, возможно, встревожен. Во всяком случае, Ласло явно испытывал какие-то крайне сильные эмоции, которые стремился — впрочем, совершенно тщетно — скрыть от окружающих. В его светло-карих глазах плескалось безумие, рука, державшая золотой кубок чуть-чуть подрагивала.
«Отварная сепия, гарнированная мелко нарубленной жареной печенью…»
— Великолепный обед, — Карлу пришлось сделать над собой усилие, чтобы слова прозвучали внятно и в нормальном темпе. Перед глазами уже появилась тонкая серая пелена, и усилился запах гниющих прошлогодних листьев. — Но особенно вашему повару удалась третья перемена.
— Вы так находите? — голос Ласло скрипел, как несмазанное тележное колесо. Вероятно, это страх высушил его гортань.
— Да, — кивнул Карл. — Несомненно! — он чуть заметно улыбнулся, но маркграф вряд ли мог не увидеть движения его губ. — Чем он приправляет печенку?