Храм над обрывом

– Игорь, – сказал я, нарушив первым безмолвие, – а как ты с Иваном познакомился? Ты сам же не местный, да?

– Да, не местный, – ответил он и как-то горестно вздохнул. – Я сам из шахтерской семьи, из Донецкой области. Отец был шахтером, погиб он под завалом, когда мне было пять лет. Мать была учительницей музыки в училище, и оттого я в семь лет уже играл на пианино, потом освоил баян, играл на скрипке, пытался сам сочинять музыку, но Бог на это не дал таланта. Потом, в начале девяностых умерла мама, с женой пришлось расстаться: детей у нас не было, а зарплата (к тому времени я сам уже был учителем музыки в школе) моя была маленькая – обычная история. Приехал на заработки в Москву, и все завертелось кувырком. Когда очнулся – был уже вокзальным бомжом с пятнадцатилетним стажем. Не знаю даже, как столько долго прожил. Есть у меня старшая сестра, но связь с ней потерял еще до того, как поехал на заработки в Москву. Не знаю даже: жива она или нет. Она вышла замуж за барыгу из Запорожья и перебралась к мужу еще на заре перестройки. Как быстро жизнь прошла! Вот бы с нынешним умом да в двадцать лет!.. Было это за день до смерти Ивана. Помню, шел мокрый снег весь день. К вечеру я промок насквозь: одежда мокрая, ботинки мокрые, вес я грязный – непонятно что-то с чем-то. Сунулся в одно место передохнуть и обсушиться – прогнали, в другое место – тоже неудача. Около полуночи пришел на Казанский вокзал. Вдобавок ко всему, накануне один старый кореш помер от туберкулеза, и поэтому настроение было такое, что уже мысли лезли: броситься под поезд, – и закончатся все мои бессмысленные мучения. Зашел я центральный зал вокзала, иду и высматриваю уголок, где меньше народу, чтобы не раздражать своим видом и запахом людей. Смотрю, в уголку сидит пожилой мужчина, руки прижал к груди и то ли спит, то ли пьяный, то ли наркоша – поза непонятная. Я подошел и, – Бог мой, – рядом с ним, на соседнем сиденье рюкзак полуоткрытый, а из бокового кармашка торчит порядочная пачка пятитысячных купюр. Меня даже в пот бросило, хотя до этого сильно знобило. Ну, думаю, кончилась череда моих неудач – сейчас сяду и потихоньку вытащу деньги. Для меня это было не впервой. Что ж не брать, если деньги сами в руки просятся. Я сел прямо на это сиденье, где был рюкзак, и уже протянул руку за деньгами, но что-то остановило меня: то ли совесть проснулась впервые за многие годы, то ли еще что – не знаю. Может, мама моя с того свету оттолкнула мою руку от рюкзака: она меня всегда в детстве учила не брать никогда чужого. И я вместо того, чтобы вытащить деньги, начал будить мужчину. «Эй, братишка, – говорю, – смотри, у тебя деньги в растопырку из рюкзака торчат». Вот так мы с Иваном встретились. Он тогда на меня посмотрел с такой болью в глазах, что я почувствовал себя счастливым по сравнению с ним. «Ты кто?» – спросил он меня. Я говорю: «Надеюсь, что друг». – «Если друг, помоги мне доехать до моей деревни. Я тебе оплачу твое время: сколько скажешь – столько и получишь. Я обещал вернуться, да вот, видишь ли, какая напасть: осколок от мины возле сердца зашевелился». Я говорю, что паспорта у меня нет, и что я бомж и все остальное, но Иван сказал, что эта проблема решаема, – и решил. Мне было все равно, лишь бы прилечь и поспать в сухом месте, а тут предлагают постель с чистым бельем, нормальную человеческую еду, – короче, комфорт, – как от этого отказываться? Ехали мы вдвоем в купе. Иван уже тогда начал прихрамывать на левую ногу, и я его чуть ли не на себе волок. Проводница, когда нас увидела, решила, что вот так пара! Но Иван, видимо, показал-таки свою корочку Героя на кассе, и поэтому нас до купе проводил и усадил дежурный по вокзалу – спасибо ему. Я помню, когда поезд тронулся, то Иван спросил меня: «Игорь, а ты не хотел бы свою жизнь начать с нуля, как бы снова?» Я говорю, как это, мол, снова: мне же за пятьдесят уже. Он замолчал и лег на свое место, скрючившись и прижав подушку к груди. Я же, хотя и не спал больше суток до этого, несмотря на мягкую постель и теплое купе, почти до утра не смог сомкнуть глаз: отчасти из-за того, что Иван время от времени в полубеспамятстве начинал стонать, и я вставал и вглядывался в очертания его тела – дышит ли; но в большей степени из-за того, что слова Ивана открыли в моей душе то ли старые раны, то ли, наоборот, какой-то жизненный источник, – не мог понять, – но я будто бы перевернул в ту ночь в поезде страницу в своей жизни, где я играл роль бомжа. Почему-то очень болезненно я стал вспоминать свое детство, свое увлечение музыкой, свою родительницу и своего родного отца, словно в дымке, как стоп-кадр: вот он сажает меня на шею, и мы идем по летней степи мимо величественного кургана – отвала папиной шахты…

Утром Ивану стало только хуже. Он пытался не показывать свою боль, но вот сил оставалось у него мало. Высадившись из поезда, мы сразу же взяли такси и без всяких пересадок доехали до вашего райцентра за три часа, а там Иван позвонил кому-то и приехал УАЗ – на нем мы и доехали до балки за той лесопосадкой. Там водитель вездехода побоялся ехать дальше, так как была небольшая метель, и в низине было много снегу. И вот оттуда мы с Иваном ковыляли по снегу минут сорок, наверное. Я его почти нес уже на себе. Мы уже подходили к той большой иве, когда я боковым зрением заметил, как что-то огромное, почти белое на фоне снега, скатилось сбоку от храма и покатилось по снегу под обрыв. Вначале я не придал этому особого значения, но когда этот призрак стал приближаться, то я понял, что это – чудовищного размера волк, и он летит на нас, не чувствуя сопротивления снега. Зверь оказался так стремительно напротив нас, что я просто онемел от страха и не знал, что мне делать: или своим телом прикрыть Ивана, или же бежать, спасая хотя бы свою жизнь. Казалась, смерть почти неминуема. Волк перед нами притормозил, а затем встал на задние лапы и навалился на Ивана. Я отшатнулся и упал на спину, мысленно распрощавшись с жизнью. «Бенгур! Бенгур!» – услышал я вскрики Ивана, и вначале решил, что он хрипит так с перекушенным горлом: волк, повалив Ивана, прижался мордой к его голове, а он обхватил зверя руками. Тут послышался смех. Я, ничего не соображая и превозмогая свой страх, приподнялся на колени, не отрывая взгляда от волка. Моему удивлению не было предела, когда Иван слегка отстранил зверя и, медленно повалившись на бок вначале, также приподнялся на колени – волк опять прижался мордой к щеке Ивана. «Ну, хватит, Бенгур, – сказал Иван и правой рукой отстранил от себя волка, а левой схватился за грудь. – Так ты меня убьешь вконец. Видишь, еле живой вернулся твой друг». Он смахнул с лица прилипший снег и только тут Иван увидел мое состояние. «Извини, Игорь, – сказал он, – из-за болей я не сообразил предупредить тебя. Помоги мне подняться. Ты не бойся его нисколько: Бенгур добрых людей не трогает, а особенно моих друзей. Единственно, ты не трогай его и не пытайся погладить». Когда я стал помогать подняться Ивану, волк то и дело пытался меня легко отстранить, вставая в неподходящем месте, и помочь своему другу сам. В этот момент, когда мы втроем барахтались в снегу, появилась китайская пара. Это сейчас Лена довольно хорошо говорит по-русски, а тогда они подбежали, и Денис стал ей что-то говорить по своему – и картина стала уж вовсе фантастической. Теперь пришло время удивляться вместе со мной и Ивану. «Вы кто?» – спросил он. «Меня зовут Динг, – сказал на русском почти без акцента парень, – а это моя жена Лян. Мы – китайцы. Я случайно месяц назад в торговом центре в Иркутске нашел вырванные страницы из какого-то журнала про Вас, и решили приехать сюда. Отец Савва сказал, что он ничего не может сказать и надо ждать Вас. Если Вы прогоните нас, то мы сейчас же уйдем. Оставите – будем жить у Вас. Я – крещёный в православии, имя дали при крещении Денис. А Лян – некрещеная, но верующая. Она очень хорошо умеет готовить, а я умею многое: работать с деревом, могу быть сварщиком, люблю работать на земле. Только вот паспортов у нас нет. Если поверите и оставите…». Иван взял за руку китайца: «Мы тут замерзнем так. Пойдем в храм. Если вас Бенгур пустил в Лазорево, то я как прогоню – никак! Живите. Трудитесь. Рожайте детей. Только видите – плохо мне очень. Помогите мне добраться до храма. Кстати, а где сам отец Савва?». – «Он уехал провожать епископа до Кузнецово. Скоро уже должен вернуться».

Так мы вдвоем с Денисом дотащили под руки Ивана до храма. Когда мы вошли внутрь, то Иван как-то странно нас стал торопить, чтобы мы сняли с него верхнюю одежду, что мы и сделали. «Помогите мне встать на колени перед Спасителем», – попросил он после того, как мы исполнили его просьбу. Мы вошли в левый придел и, когда с нашей помощью Иван встал на колени, мы все втроем тоже встали на колени позади него. Он стал молиться с земными поклонами – мы тоже крестились, хотя я никаких молитв тогда попросту не знал. Так прошло минуты три, наверное. Смотрю – Иван стал валиться медленно набок в сторону Дениса. Денис тоже это заметил и, пододвинувшись на коленях, подставил руки. Когда он упал на руки Денису, Иван уже перестал дышать. Вот так прошли сутки после нашего знакомства с Иваном. Помню, когда Иван упал на руки Денису, на улице завыл Бенгур. Этот горестный вой у меня звучит до сих пор в ушах. Я вот когда звонил в страстную неделю, то пытался получить этот звук на колоколах, но пока выходит не очень. Да, значит, повыл с минуту и исчез. Даже когда хоронили Ивана – его не было. Может, его не было из-за того, что были военные с автоматами – они давали салют над могилой Героя… Вот. А потом ночами Бенгур стал выть над его могилой, но вой был другой тональности – совсем другой звук: как будто бы его друг потерялся где-то рядом и он зовет его. Вот этот звук я пытаюсь добавить во время звона сейчас, в светлую седмицу…

Игорь замолк. Я чуть повернул голову и глянул на моего собеседника – по его щеке текли крупные слезы.

– Пойдем чай пить, – сказал он, когда успокоился.

ГЛАВА ВТОРАЯ

В летней столовой (хотя определение «летний» было достаточно условным, – так, по крайней мере, мне его назвали, – все было здесь сделано достаточно добротно и капитально) никого не было.

– Уже все поужинали, видимо, – сказал Игорь, когда мы подходили к ней. – У нас все просто: захотел поесть – поел то, что есть в печке или в холодильнике, а если ничего нет, то приготовил сам и поел. Это просил тебе, Валера, передать Максим. Видишь, все у нас заняты и не всегда получается ухаживать за гостями. Так-то у нас Лена всех кормит, но у нее ребенок – не всегда успевает, но старается.

После ужина Игорь взялся показать мне котельную. Опять же, название оказалось очень условным: внутри кроме самого помещения с котлами, коих насчитывалось четыре штуки, были еще душевая, два туалета и две жилые комнаты с маленькими окошками под потолком.

– Это мое царство, – сказал Игорь, когда мы оказались внутри здания. – За отопление и горячую воду, впрочем, и за холодную, ответственен я, и поэтому, можно сказать, я тут живу постоянно. Хотя мне по душе ночевать рядом с отцом Саввой, что я и стараюсь делать: там же тоже много комнат на втором уровне. На самом деле и зимой мы постоянно вечерами собирались вокруг печки в летней столовой. Дров много в лесу: я натоплю, бывало, печку, – а от дыма и воздух на улице в мороз кажется пряным, и внутри тепло и уютно от огня. Квартира, которая считается моей в доме, так и не обжита, да и сам дом отделывать мы только недавно закончили. Вот стеклянная комната наверху, которая сделана для того, чтобы могла заниматься Соня, – так она еще тоже до конца не закончена. Ну, ты сам еще все увидишь. Ты так и не успел пройтись по дому?

– Нет, – сказал я, – еще успеем.

Потом мы прошлись по предполагаемой проектируемой улице Лазорево, рассматривая подготовленные фундаменты для будущих новых домов.

– Видишь ли, – говорил Игорь, исполняя роль гида, – храм стоит на обрыве, и поэтому близко к нему нельзя строить. Ты, Валера, инженер и понимаешь наверняка, что здание храма построен вопреки всем строительным правилам. По крайней мере, так сказал подрядчик, или кто там, по дорожным делам вчера. Если не знать, что внизу огромный бункер, можно подумать, что первым же дождем церковь смоет в Пижу.

Я опять вспомнил слова генерала Лежнина о закладке дома и даже, осмотрев территорию, выбрал виртуально место для своего.

Было уже почти темно, когда я пришел в «свой» деревянный дом. Было половина десятого. Не включая свет, я поднялся на второй этаж, чтобы, по совету отца Саввы, следить, когда выйдут на улицу Максим и Соня. Меня поразила спартанская обстановка комнаты, где жил Иван: кроме самодельной деревянной кровати с пружинным матрасом, двух больших книжных шкафов, набитых книгами, и прислоненного к стене раскладного стола-тумбы в ней ничего не было. Через весь потолок в длину была проложена струганая, хорошо обработанная доска, на которой были вмонтированы четыре точечных светильника и, кроме них, других источников света не было. На двух окнах, смотревших на восток и юг, висели спущенные пластиковые жалюзи. Я покрутил ручку у восточного окна, чтобы приоткрыть чуть шире их, и стал следить.

Прошло минут двадцать, когда из-за угла кирпичного большого дома появились Максим и Соня. Они о чем оживленно разговаривали. На плече Максима висела именно та объемная сумка, которую я видел на сиденье рядом с Соней, когда мы ехали сюда. Сама же супруга Максима держала в правой руке розовые пуанты, которые в сумерках как будто бы светились. «Зачем ей пуанты? – удивленно подумал я про себя. – Отец Савва говорил, что они должны пойти в храм. Еще и огромная сумка». Я спустился вниз, вышел из дома и медленно зашагал в сторону церкви, как будто бы ничего не зная о планах Максима и Сони.

– Валера, – услышал я позади себя голос Максима, – подожди.

Я повернулся и сделал немного удивленное лицо, как будто бы для меня стало сюрпризом наша встреча.

– Ты в церковь? – спросил он, когда они подошли ко мне.

Я кивнул головой. Максим взглянул на Соню. Я вспомнил слова отца Саввы о том, что у каждого своя молитва, – и мне все стало ясно, зачем Максим и Соня идут в храм. Я умоляюще взглянул на Соню:

– Я не буду Вам мешать, даю честное слово.

Соня рассмеялась тем же жизнерадостным смехом, какой я слышал в машине, когда я так опрометчиво опростоволосился, рассказывая про то, как мне нравится балерина Большого театра Софья Яхно, будучи перед этим не узнав ее. Мы все без лишних слов поняли друг друга, а Соня взяла меня под руку и повлекла в сторону храма.

Внутри храма было тепло и уютно. Еще на входе, снаружи, Максим открыл электрический шкаф и пощелкал автоматами, и когда мы зашли, то я не узнал внутреннее пространство: свод, на который днем я не обратил особого внимания, теперь казался огромным и уходящим ввысь из-за продуманного яркого освещения скрытыми светильниками; на все белые свободные участки боковых стен также падали световые пятна, из-за чего средняя часть оптически полностью трансформировалась. На алтарную стену свет прямо не падал, и оттого горевшие перед иконами за царскими вратами несколько лампадок светились небольшими звездочками.

Мы с Максимом сели возле стены, которая отделяла притвор от средней части, с разных сторон от проема по углам. Перед этим Максим мне шепнул, чтобы я старался не двигаться и тем паче разговаривать. Соня же тем временем сняла с себя легкий плащ и оказалась в толстовке и в широких штанах, которые она также сняла и предстала перед нами в репетиционном обтягивающем комбинезоне. Она села на скамейку возле правого придела, надела полосатые шерстяные гетры, затем грациозно надела и завязала пуанты и, – началось волшебство! Соня вышла на середину средней части и кивнула Максиму – заиграла не очень громко, но очень чисто и натурально музыка откуда-то из-под свода. До сих пор, вспоминая тот вечер, считаю для себя его одним из самых бесценных в моей жизни: мне стало так хорошо от созерцания движений Сони, впал в такое блаженство, что не заметил вовсе, как прошли почти два часа. Музыка была подобрана так, что Соня репетировала все самые сложные сцены из почти всех балетов мирового репертуара, но для меня все было единым целым. Я пришел в себя только от того, что перестала играть музыка, и стало тихо. Да, это был не танец, а молитва. Созерцая эту молитву Сони, мы с Максимом вовлеклись в нее с самого начала и стали ее соучастниками. Сама же Соня, как только музыка закончилась, обессиленная подошла к Максиму и почти упала рядом с ним так, что он едва успел подхватить ее. Она вся была мокрая, и пот лил с нее буквально градом. Я понял, какой ценой далась Соне эта молитва, и мне стало немного неловко за то, что я наслаждался, глядя на ее тяжелую работу. Мы молча просидели минут пятнадцать, пока Соня не отдышалась и не пришла в себя.