Храни меня, любовь

— Проспал, — улыбнулся Дима, целуя подставленную ему морщинистую руку, унизанную фамильными бриллиантами и пахнущую грубым табаком. — Молодость, женщины, вино…

Она рассмеялась покровительственно, погрозила пальцем с длинным, устрашающим ногтем и, снисходительно понизив голос, проговорила:

— Шалун…

— Не без этого, Вера Анатольевна, — признался он, втайне досадуя, что не умеет краснеть по заказу. А то как бы вышло чудно — отрок, мучительно краснеющий рядом со стареющей гранд-дамой… Просто сюжет для картины. Неравный адюльтер, мезальянс, Дмитрий Воронов, соблазняемый Верой Анатольевной. Художник, которого пытается обольстить королева Елизавета.

Она выжидательно смотрела на него, так пристально, словно и в самом деле ожидала немедленного объяснения в любви с последующим предложением руки и сердца. «Приложением», — усмехнулся Дима, отметив про себя, что нынче он что-то горазд на афоризмы. Может, ему уже пора бросить изобразительное искусство и податься в изящную словесность, заменив ушедших на покой Станислава Ежи Леца и Элиаса Канетти?

— Картинки посмотрим? — поинтересовался он охрипшим голосом, тон которого тут же был Верой Анатольевной совершенно неправильно истолкован, судя по самодовольной улыбке, искривившей ее лицо.

— Конечно, Димочка, — прошептала она с оттенком интимности, глядя ему в глаза и обещая райское наслаждение.

«Лучше бы ты предложила мне „Баунти“, — тоскливо придумал Дима новый афоризм и, чтобы не видеть ее призывно-устрашающего взгляда, сел за компьютер, поскольку теперь старая прелестница оказалась за его спиной. Что, впрочем, не мешало Диме испытывать судороги ужаса от ее навязчивого дыхания в затылок.

В принципе, подумал он, она неплохая тетка. Просто все представления о том, как должны выглядеть аристократы духа, она вынесла из примитивных книжек плохих и средних авторов, которые долгое время навязывались обществу в качестве «великих». Поэтому ей отчаянно хочется выглядеть Анной Андреевной Ахматовой, а не получается у нее… На самом деле-то она напоминает скорее чекистку на заслуженном отдыхе. Хотя верит ведь, что на самом деле именно так и должна выглядеть поэтесса.

И стихи… Дима невольно вздохнул от жалости. Такие стихи банальные, и глупые какие-то, и — что самое важное, никак тетка не поймет, что после пятидесяти смешно писать чувственную лирику, лучше уж за философские этюды взяться… А она все косит под семнадцатилетнюю девочку, сама не понимая, как это смешно…

«Я вслед тебе смотрю, как ты уходишь к другой… С прелестным запахом невинности и грез…»

Дима, конечно, молчал и рисовал даже юную красавицу и кучерявого бонвивана, хотя его так и подмывало изобразить старую графоманку с ее казбечиной в зубах и себя на велике, стремительно удирающего от ее объятий куда угодно, хоть к черту на рога, и даже не надо никаких соблазнительных красоток, право слово…

И без красоток он готов покинуть немедленно общество Веры Анатольевны.

— Как хорошо, — выдохнула она. — И как же правильно вы угадали…Он от удивления даже потерял дар речи и чуть не хихикнул глупо. «Что угадал? Она себя вот такой видит?» Слава богу, он удержался вовремя от опасной второй части, но первая успела вырваться на волю и завертелась прямо перед его носом, опасная, грозящая ссорой с работодательницей.

— Что угадал?

Она, слава богу, не придала этому вопросу судьбоносного значения, и Дима понял, что работу он пока не потеряет.

— Вы угадали внешность моей души, — кокетливо проворковала она и коснулась Диминых рыжеватых кудрей своими красно-вампирскими губами.

«Словно смерть меня коснулась», — подумал Дима, мужественно перенося эту смелую ласку.

И еще он подумал, что страшно недоволен обликом этой «красавицы», которая кажется ему глупой, напыщенной и расплывчатой, и еще вчера он стоял, глядя в ее пустенькие глазки, и думал, что надо что-то изменить в ее облике. Потому что — даже с этим бонвиваном в кудряшках все было нормально, а вот красавица должна быть другой. Похожей на деву светлую. Сошедшую с небес. Смотрящую в небо так, точно там ей видно что-то, чего не может никак разглядеть ни Дима, ни остальные представители человечества. Но раз Вера Анатольевна думает, что вот так неуклюже и пошленько выглядит ее душа, то… Дима невольно засмеялся.

А Вера Анатольевна, зардевшись от удовольствия, уже присела в кресло и затянулась новой папиросиной.

— Сварите-ка кофейку, — томно протянула она.

Дима хотел возразить, что для этих целей в офисе издательства присутствует секретарша Ритка, но промолчал. Покорно отправился за электрическим чайником, достал банку растворимого кофе, и тут ему снова пришел в голову афоризм. «Даже кофе, о котором мечтал только что, становится отвратительным в компании с неприятным человеком».

Поэтому чашку он достал только одну.

«Вот уйдет наша Вера Анатольевна, — решил он, — я этого самого кофе вволю напьюсь. А сейчас не хочу».

Правда, тут же подумал: а уйдет ли она сегодня вообще?

Ведь она на пенсии. И у нее, похоже, теперь одно только дело.

Изводить бедного Диму Воронова своим неминуемым присутствием в его жизни. Ах, в недобрый час появился он пред ее распаленными, страстными очами. Лучше бы ей Вася повстречался, право… Надо поток ее сознания направить на Васю. Это ведь чудо как романтично — поэтесса и охранник… И ново. И свежо.

Только было уже поздно — поезд поэтессиных чувств тронулся, и «колеса ее любви» нацелились именно на несчастного Диму, оставалось только дождаться, когда они раздавят его.

ГЛАВА 2

Казалось, этот день никогда не кончится. Тоня так устала, что ей уже не в радость были покупатели, вдруг свалившиеся откуда-то в таком количестве, словно был совсем не октябрь, а начало апреля. И почему-то покупали солнцезащитный крем и масло для загара, как будто им сказали, что лето снова настанет вот-вот, а то, что небо серое, это ничего. Временное явление, как в июне. Тоня, конечно, понимала, что это просто те счастливцы, которые растягивают себе лето, уезжая в солнечные края, где и слыхом не слыхивали об осенних дождях и неминуемом снеге.

Элька скучала рядом, положив голову на все тот же старый «Космополитен». Ее свитера и юбки почему-то никого сегодня не интересовали, а купальники старый азербайджанский хрыч Фарид почему-то не привез. Наверное, ему еще не сообщили, что осень и зима отменяются. Впрочем, куда больше скучала бедная Ритуля в музыкальном отделе — но для нее скучать было привычно. К музыкальным инструментам независимо от времени года народ особенно не тянулся. Ритуля подумала даже, не научиться ли ей с горя играть на арфе, но утешение было в одном. Ритуля уже давно позаботилась о себе, выбив у хозяина твердый оклад, не зависящий от продаж.

Она как-то сразу заподозрила, что продаж не будет. Правда, однажды ей повезло — какая-то группа закупила у нее целую партию инструментов, перед этим подвергнув ужасному истязанию громкими завываниями гитар и барабанной дробью. Ритуля все стерпела и в этот день горько пожалела о своем «окладе».

Обычно они болтали с Тоней, потому что с Элькой болтать было скучно и противно, но сегодня Тоня была занята.

У Тони не иссякал поток покупателей.

Тоня даже похудела от усердия.

И вообще подумала, что скоро начнет заговариваться.