Хранить вечно

Рамфоринх не был склонен к беспочвенным прожектам. Он возвращался к однажды уже поднятой теме.

— Это предложение о переделе мира? — спросил я его.

— Это пока тенденция.

Он помолчал. Прошелся неслышно по ковру вдоль кабинета. Остановился возле глобуса. Он стоял на журнальном столике.

— Как вы думаете… — продолжал он, раскручивая глобус указательным пальцем. — Ваша идеология активно раздвигает границы коммунизма… Мне кажется красивой идея приобщить к коммунизму трехсотмиллионный народ Индии… Россия сможет продвинуться в Китай, разделив там сферы влияния с Японией… Полмиллиарда населения, приобщенные к коммунизму!

Я молчал, опасаясь неосторожным вопросом прервать его откровенные излияния. Доказывать ему безнравственность таких предположений смысла не имело. Сейчас мне нужно было узнать, опираются ли его предложения на мнение его могущественных коллег.

Он отошел от глобуса и не торопился развивать свои мысли. Он явно ждал моей реакции. Лукавить было бесполезно. Я поставил вопрос прямо:

— Это лично ваши проекты или они широко обсуждались на вашей встрече в кружке друзей рейхсфюрера?

— Такие вещи не обсуждаются! Они прочитываются между строк… Я не исключаю, что в самое ближайшее время они будут представлены Гитлером Советскому правительству…

Он сказал все, что хотел сказать. На этом наш разговор закончился.

Я, конечно, обязан был сообщить все это в Центр. В сочетании с опасениями генерала рассуждения Рамфоринха очень легко расшифровывались. Чего же лучше? Гитлер подталкивает Советский Союз в Индию, втягивает в безысходный конфликт с Англией и, разделавшись с Францией, объединившись затем с Англией, бьет нам в спину.

Беседой с генералом он хотел сказать мне: «Слушай, мы колеблемся, мы стоим перед выбором — идти на Запад или на Восток. Выбор еще не сделан». Это угроза. Затем предложение идти в Индию. Это — пряник. Или война, или сговор о переделе мира! В Центр я послал сообщение с точным пересказом беседы с генералом и его рассуждений о переделе мира.

Близилась весна сорокового года. Продолжалась «странная война» на Западе без активных действий. Можно было подумать, что Гитлер еще колеблется, куда ударить — на Запад или на Восток.

Затяжка во всем. Замедленная мобилизация, замедленная переброска войск к западной границе, неторопливость в передислокации войск. Игра в «несекретные» секреты.

Нападая на Польшу, Гитлер не провел всеобщей мобилизации. Этот факт скрыть от разведки союзников было невозможно. Его и не скрывали. Что это означало? Это могло быть только знаком. Гитлер как бы говорил: я вторгаюсь в Польшу. Общественность ваших стран потребует от вас соблюдения договоров о военной помощи Польше! Но мы с вами понимаем, что здесь не забота о далекой Польше и не жажда справедливости… Общественность взволнована нарушением равновесия в Европе, но до той лишь черты, пока это касается Европы. Войну вы объявите, но терпение! Польша — это общая граница с Советской Россией. Если бы я имел намерения наступать на Западе и в Польше, если бы я был убежден, что союзники двинутся на Германию в тот час, когда мои тапки будут в Польше, я, господа, провел бы всеобщую мобилизацию…

И англо-французские дивизии стояли неподвижно, пока немецкие танки уничтожали польскую армию.

Двадцать девятый раз назначалась дата вторжения во Францию и двадцать девять раз отменялась. Французская и английская разведки не могли не иметь точных данных о дислокации немецких армий на западных границах Германии. Но вопросы стратегии решались политиками, а не разведчиками. А политики высчитывали, сколько потребуется дней на переброску немецких дивизий с западной на восточную границу для нанесения внезапного удара по Советскому Союзу, и утешали себя мыслью, что Гитлер сможет в десять — пятнадцать дней перебросить армии в Польшу и начать наступление на Востоке. Бездействие покрывалось теорией «оборонительной войны». Не упреждение удара, а ожидание удара и развертывание сил после удара…

По запросам из Центра я чувствовал, что в Москве взволнованы. Рамфоринх мне намекал, что в Швеции и в Швейцарии проходят контакты между британской секретной службой и немецкими деловыми кругами. Англия вновь прощупывала возможности соглашения с Гитлером, по-прежнему подталкивая его на Восток. Но Рамфоринх, по крайней мере, был тверд в своих опасениях за Рурский бассейн. Поворачивать войска на Восток, оставляя в тылу свыше ста дивизий в одном переходе от Рура, он не видел возможности… Но ответить на вопрос Центра о сроке начала действий на Западе я не мог. Сроки плыли… Центр запросил меня, по найду ли я возможности попасть в расположение немецких войск, дислоцированных на западной границе.

Запрос был сделан всего лишь в форме пожелания.

Не думаю, чтобы от меня ожидали сообщений чисто военного характера. Не тот был у меня профиль работы. Западный театр военных действий мог интересовать Центр как арена политической борьбы. В Центре хотели иметь объективную информацию о решимости к сопротивлению союзников.

Я осторожно поинтересовался у Рамфоринха, нет ли у него каких-либо своих особых интересов в действующей армии.

— Сейчас это бездействующая армия! — ответил он мне. — В бездействующей армии у меня нет интересов… Какой же может быть у вас интерес в бездействующей армии?

— Там можно точнее узнать, куда она двинется?

— На Запад! — ответил Рамфоринх. — Это решено! Когда? Это военная тайна! Но вы мне подали мысль… В действующей армии могут возникнуть лично мои интересы… Генерал, с которым я имел беседу, не причислен к высшим, но мы возлагаем надежды на его доктрину войны… Высшие генералы, не только из ревности к младшему, но и по осторожности, скептически относятся к его доктрине. Мне нужен верный человек возле него, верный мне глаз… Вы не можете отрицать, что я вам помог в исполнении вашей миссии. Теперь я могу попросить вас помочь мне!

— Всегда готов, господин барон! — ответил я. — Если это не нарушит интересов…

Барон рассмеялся:

— Мне не нужно, чтобы вы действовали вопреки вашим интересам… Мне не составило бы труда найти для этой цели немецкого офицера. Но я хочу видеть реальную картину событий… Немецкий офицер раздует и переоценит успех. Исказит действительность от восторга, неуспех попытается всячески оправдать… Вы способны быть бесстрастным свидетелем усилий наших войск во Франции…

Я оглянулся на барона. Усмешка бродила у него на губах.

— Я так понял, что я в авангарде проделаю кампанию во Франции?

— А разве это не интересно русским?

— А зачем бы вам все это раскрывать нам?

— Смелый вопрос! Я хочу, чтобы русские имели точную картину событий во Франции. Франция и Англия имеют четыре тысячи восемьсот танков, мы можем выставить только две тысячи двести. Но моим партнерам во Франции Народный фронт страшнее наших танков, и это известно в Москве. Я хочу, чтобы в Москве были из первых рук ориентированы о весомости наших предложений о переделе мира… Убедительная победа на Западе сделает более сговорчивым Восток.