Хранитель вод

– Ничего не выйдет, падре!

Я шагнул к ней.

– Предположим, в нашей церкви все-таки появится новый священник. Что я должен ему сказать, если он будет о вас спрашивать?

– Зачем это?

– Чтобы он мог помолиться за вас Богу. Попросить его позаботиться о вас.

Она прижала палец к губам.

– Еще один хороший ход, падре!.. – Мне показалось, что впервые за все время она сделала попытку прикрыть грудь, но потом я решил, что это по-прежнему была игра. Попытка пофлиртовать. Никакого стыда она не испытывала – в этом я готов был поклясться. – Я вижу, вы в этом деле сечете. Интересно, вы всем девушкам это говорите?

– Нет, только вам.

После нескольких попыток ей все же удалось надеть лифчик и завязать тесемки на спине. Покончив с этим нелегким делом, моя гостья снова окинула взглядом стены часовни, и я снова увидел перед собой девочку-подростка. Не говоря ни слова, она шагнула к стене с именами, достала из заднего кармана тюбик губной помады и написала в самом низу списка свое имя: Энжел.

– Это ваше настоящее имя? – спросил я.

– Да. – Она не обернулась. – Так меня зовет мама, хотя на самом деле я Анжела. Точнее, звала…

Ее лицо словно осветилось мягким внутренним светом, в котором тонули боль, обида, стремление к самостоятельности. Я поднял свой телефон и сфотографировал Энжел. То, что я наконец «заметил» ее, явно понравилось гостье. Во всяком случае, она улыбнулась.

– Фото на память?

– Что-то вроде того.

Она накрутила на палец веревочку от бикини.

– Надо было вам сфотографировать меня чуть раньше. Тогда вам было бы куда интереснее смотреть на фото.

– Я получил то, что мне нужно.

– То, что вам было нужно или то, что вы хотели?

Она была не глупа, и я подумал, что, быть может, это увеличит ее шансы. НСН.

Энжел хотела что-то сказать, но передумала и только улыбнулась.

– Вы любите писать письма, падре?

– Иногда.

Она окинула взглядом ряды скамей и отчего-то помрачнела. Казалось, будто внутри нее погасла какая-то лампочка. Во всяком случае, из ее голоса исчезли всякие намеки на игривость.

– Я написала одно письмо…

– И мне можно его прочитать?

– Оно адресовано не вам. – Энжел посмотрела на меня в упор и сглотнула. – Я написала его своей мамочке, но, боюсь, оно ей не понравится.

– Почему?

Она не ответила. Снаружи снова раздался тройной сигнал туманной сирены. В первый раз Энжел его просто услышала. Сейчас он заставил ее задуматься. Когда работа мысли была закончена, она повернулась и поглядела на меня так пристально, словно зачем-то хотела запомнить мое лицо. Наконец она отвернулась и, бросив еще один взгляд на исповедальню, сделала движение к выходу. Я думал, на этот раз она уйдет, но девушка снова остановилась.

– Как вы думаете, – проговорила она, не глядя на меня, – Бог учтет, что я все-таки пришла, пусть даже священника не оказалось на месте?

– Вот что я тебе скажу… – я перешел на «ты», хотя это было и не совсем в моих правилах. Просто мне показалось, что впервые за все время нашей беседы я обращаюсь к самой Энжел, а не к тому нелепому человеку, которым она хотела казаться. – Если бы наша жизнь зависела от того, что Бог занесет в «дебет» или в «кредит», нам всем было бы не на что надеяться.

– А как вы думаете, от чего зависит наша жизнь? – Кажется, и сама Энжел немного протрезвела и начала мыслить яснее.

Я переступил с ноги на ногу, с особенной остротой ощутив за спиной стену с сотнями имен.

– Она зависит от того, сумеем ли мы сделать хотя бы несколько шагов по тому длинному и трудному пути, в конце которого человек одерживает верх над своими слабостями.

Энжел кивнула, завернулась в дождевик и молча выскользнула наружу.

Стоя в темноте у самого берега, я смотрел, как Энжел прошла по моему причалу и поднялась на борт ожидавшего ее судна. Я не ошибся, это была большая яхта. Восьмидесятифутовая, если не больше. Крепкий, широкоплечий капитан, заметив меня на берегу, слегка приподнял бейсболку в знак приветствия и запустил моторы. С помощью одних лишь поворотных двигателей он отошел от причала почти под прямым углом, хотя ему мешали и ветер, и встречное течение, и я еще раз убедился в его опытности и мастерстве. Палуба была освещена, и я видел, как Энжел, пошатываясь и налетая то на стену надстройки, то на фальшборт, пробирается от носа к корме, где собрались остальные участники круиза. На кормовой площадке я рассмотрел вмонтированные в палубу джакузи, стойку бара и рабочее место диджея. Похоже, организаторы вечеринки денег не жалели.

На корме Энжел поджидал мужчина лет тридцати. Даже в полутьме было видно, какие темные у него глаза. Крепкий, подтянутый, он был одет в облегающую рубашку и шорты-бермуды; на мускулистой, оплетенной толстыми венами шее, поблескивали золотые цепи. Энжел протянула ему дождевик, а он обнял ее за талию и вручил бокал, который она осушила одним глотком. Одобрительно кивнув, мужчина что-то сказал и поднес к ее губам тлеющую сигарету. Энжел затянулась, и огонек на кончике сигареты разгорелся ярче; выпустив в воздух струйку дыма, она сбросила шорты и соскользнула в горячую воду джакузи, где уже плескалось несколько человек, так что я потерял ее из вида. Вскоре пропали и ходовые огни яхты, двигавшейся на юг к Береговому каналу – и к очередной вечеринке.

Яхты такого размера были не просто судами для длительного плавания в открытом океане. Они были своего рода официальным заявлением, вывешенным для всеобщего сведения информационным бюллетенем о состоянии банковского счета владельца. По опыту я знал, что состоятельные люди вкладывают деньги в дома, в земельные участки, а яхты покупают, чтобы привлечь внимание, чтобы показать всем свое могущество. В этом отношении огромная яхта была чем-то сродни картине знаменитого художника на стене гостиной. И даже лучше, потому что в море ее могли видеть буквально все. Смущало меня только одно: обычно владельцы таких яхт стремятся к тому, чтобы каждый встречный знал, кто они такие, и восхищался изобретательностью, с какой они выбрали название для «своей прелес-с-сти», но название этой яхты было тщательно занавешено.

Это могло означать только одно: далеко не все, кто попадает на борт, возвращаются потом на твердую землю.

И это было плохо.

Хуже некуда.

Глава 3

Рабы, некогда жившие на острове, работали на противоположном берегу пролива, на плантации, которая находилась на Форт-Джордже. Во время отлива они могли дойти от своих хижин до поля всего лишь по колено в воде, к тому же большая часть их пути пролегала по песчаным отмелям. Для удобства или ради безопасности рабы расположили свои хижины в виде кольца, в центре которого стояла часовня.

Стены часовни были сложены из булыжников, которые когда-то служили балластом на английских торговых кораблях. Эти корабли пересекали Атлантику и, зайдя в один из ближайших портов, выбрасывали балласт, чтобы освободить место в трюмах для полезного груза. За десятилетия торговли на морском дне выросли целые острова из камней. Рабы собрали булыжники, обтесали и построили часовню, которая выглядела так, словно какая-то сила перенесла ее сюда прямо с лондонских улиц. Стены часовни, выложенные в четыре камня, были почти в два фута толщиной, благодаря чему летом внутри всегда было прохладно. В осенний сезон прочная часовня служила надежным убежищем от штормов и ураганов, налетавших со стороны Атлантики. Впрочем, и сами хижины, в которых жили рабы, тоже были построены или, точнее, отлиты из прочного грунтобетона, сделанного из дешевых подручных материалов: извести, песка, золы и осколков морских раковин.