Хранитель

–  По-хорошему?
– В глазах парня плеснулось горькое отчаяние.
– Чтоб на всю жизнь в рудник, под землю? Нет, собака ты гончая, живым ты меня не возьмешь, лучше попробуй сам себя за ухо укусить…

–  Ну все, - тяжело выдохнул стражник.
– Шутки кончились. Или клади меч на землю, или стреляем!

Лицо разбойника вдруг стало серьезным, словно он вспомнил что-то важное.

–  А раз шутки кончились, - изменившимся голосом сказал он, - попробую сказать кое-что всерьез. Показал мне как-то учитель одну штуку…

Договорить парень не успел.

Шайса охнул. Его зоркие глаза первым заметили расширяющуюся у ног юноши черную змейку трещины.

Крупный обломок скалы с грохотом съехал в водопад. Разбойник извернулся, как кошка, перепрыгнул было на уцелевший край утеса, но под ногой осыпались камни, и юноша, взмахнув руками, сорвался в клокочущую воду. Потрясенные стражники на безопасном расстоянии вытягивали шеи, стараясь заглянуть в кипящую бездну.

–  Смелый парень, - уважительно сказал Шайса.

–  Смелый дурак, - уточнил Джилинер.
– Заработал смерть без погребального костра.

Шайса зябко передернул лопатками.

–  Однако, - задумчиво сказал маг, - пора заставить зеркало вспомнить, кто его хозяин…

Он ласково и легко провел пальцами по деревянной раме, а затем приложил ладони к стеклу. Вокруг зеркала вспыхнуло белое сияние. Изображение исчезло, словно стекло залило молоком.

Джилинер повернул к слуге потрясенное лицо:

–  Шайса! Змей ты мой ручной! Знаешь, что это было? Будущее! Мы заглянули в будущее!

–  То есть… это как? Разве такое бывает?

Джилинер отвел ладони от стекла и заставил себя успокоиться.

–  У моего прадеда было зеркало, которое показывало будущее. Перед смертью он это зеркало разбил. И я его понимаю… Но ты видишь, как возросла моя мощь? Много ли на свете осталось такого, что мне не под силу?

–  Мастерство господина потрясает меня. Но… если знать все наперед, нельзя ли изменить будущее?

–  Шайса, ты смотришь в самую суть… Прадед утверждал, что можно. Но ему самому это ни разу не удалось.

–  А этот разбойник… Почему зеркало показало нам его смерть?

–  Хотел бы я это знать… То, что мы увидели, произойдет где-то… где-то в начале Звездопадного месяца.

–  Меньше чем через два месяца, - прикинул Шайса.
– Может, мне найти это место, отбить парня у стражи и дознаться, с чего он так понравился нашей стекляшке?

Ворон немного подумал.

–  Пожалуй, не стоит. У нас большие планы и мало времени… Конечно, любопытно было бы узнать, как судьба этого мальчишки связана с моей судьбой… - Тонкие губы тронула усмешка.
– Может быть, этот щенок - мой незаконный сын и зеркало решило, что я ринусь его спасать?

Шайса фыркнул при мысли, что кто-то - хотя бы и безмозглое стекло - может заподозрить его хозяина в подобной чувствительности.

–  Нет, - принял решение Джилинер.
– Все равно мальчишка погибнет, не успев ни помочь, ни помешать мне. Мы не можем ставить под угрозу великие замыслы, пытаясь изменить будущее ради сомнительной цели.
– Узкая кисть сделала небрежный жест, словно смахнула на пол что-то нестоящее.
– Кем бы ни был этот парень - о нем можно забыть.

У Шайсы было на этот счет свое мнение, но он не посмел его высказать.

5

Колокол на Драконьей башне королевского дворца гулко ударил три раза. Третий светлый звон - полдень.

Тайверан, столица Великого Грайана, жил привычной жизнью, чопорной и размеренной.

Впрочем, в эти дни столица слегка изменила обычной своей степенности и солидности. Цветущий месяц веселым завоевателем ворвался в тесные, кривые улочки и тут же посрывал с горожан теплые плащи. Солнце высушило последние лужи и разлилось по плоским крышам домов, где в деревянных ящиках рвались вверх перья лука, курчавилась морковь, весело вилась вокруг высоких палочек фасоль. Хозяйки с удовольствием отложили домашние дела, которые все равно до конца никогда не переделаешь, и выбрались наверх (якобы для того, чтобы прополоть и полить рассаду, а на самом деле - позубоскалить и посплетничать, перекликаясь от крыши к крыше).

Даже у старух в эти дни голоса помолодели и летели над городом, как птичий щебет. И веселым чириканьем отвечали им стайки ребятишек, снующих по всем улочкам и залезающих в каждую щель.

Пританцовывая, весна шла по Тайверану - но робко обошла стороной ворота, преграждающие путь к большому каменному дому, что грозной крепостью встал на одной из улиц, выходящих к дворцовой площади.

Казалось, мрачная зима еще простирает над этим домом свою руку. Ни один лучик не смог бы пробиться в окна, наглухо как в Лютом месяце, закрытые ставнями. На каждом из этих тяжелых дубовых щитов был вырезан сокол со сложенными крыльями.

Никто с улицы не видел ослепшие окна - высокий забор укрывал дом от любопытных взглядов. Но редкие прохожие, боязливо ускорявшие шаг, и так знали о траурных ставнях.

Ни один торговец с лотком не смел заорать здесь, нахваливая свой товар. И не только потому, что на улицах, ведущих к дворцовой площади, разносчикам торговать было запрещено (запрет-то этот часто нарушался), а потому, что сегодня на барыши тут рассчитывать не приходилось.

И бродячие певцы не затягивали здесь баллад о героях Огненных Времен в надежде получить пару медяков (если не за песню, так хотя бы за то, чтоб певец заткнулся и убрался прочь). В любой миг в доме могли начаться события пострашнее тех, о которых сложены баллады.

И не крутились у ворот нищие, которых обычно здесь было что комаров на болоте, поскольку Мудрейший Клана Сокола славился щедростью. Даже у нищих не хватило наглости сунуться туда, куда властно вошла смерть - причем смерть неотомщенная, кричащая о крови, стали и огне…

Двое стражников, препоясанных зелено-красными кушаками, тоже не собирались задерживаться у ворот, над которыми была прибита громадная еловая лапа (хотя десятник строго-настрого приказал почаще наведываться именно к этому дому и быть при этом настороже).

–  Лишь бы при нас заварушка не началась, - опасливо бормотнул один.

А второй хмыкнул:

–  Клянусь патлами Серой Старухи, не хотел бы я сейчас быть на месте здешнего хозяина!

И если бы Мудрейший Клана Сокола слышал эти слова, он бы хмуро усмехнулся. Все правильно. Его место было сейчас не из уютных.

* * *

Худой, с глубоко запавшими глазами старик в тяжелой, шитой золотом одежде тронул высохшими пальцами приколотую на груди маленькую еловую веточку, поправил на лбу серебряный обруч с чеканным изображением сокола, удобно устроил руки на резных подлокотниках кресла, вздохнул и тяжело взглянул на людей, ожидавших его слова.