Хранители Кодекса Люцифера

Когда по прибытии слуга отворил ему дверь в помещение, куда его пригласили, и повел по коридорам замка, Игнац нацепил на лицо свою самую обольстительную улыбку. Он знал, что женщины всегда готовы помочь такому мужчине, как он.

Общество, ожидавшее молодого человека в одной из комнат, расположенной в конце центрального коридора, сначала потрясло его. До этого момента он видел Поликсену Лобкович лишь издали. Он был морально готов и к ее тонкой талии, и к светлым волосам, но не к выбеленному лицу. Когда Игнац вошел, женщина повернулась к нему, – и за считанные секунды сфера его чувств сузилась до стесненного дыхания, вызванного восторгом и очарованием, которые он испытал, увидев ее профиль и пронзительные зеленые глаза, направленные на него. Но одновременно он почувствовал отвращение к кроваво-красному рту, казавшемуся вызывающе непристойным на белом лице. Рядом с аналоем, на котором лежала закрытая книга, стояли два человека, выглядевшие как телохранители хозяйки дома, только одеты они были в грубую крестьянскую одежду. Пожалуй, едва ли не более странными, чем женщина с выбеленным лицом и молчаливые мужчины, были закутанные в сутаны монахи, стоявшие на коленях за аналоем. Головы их были опущены, лица скрывались под глубоко надвинутыми капюшонами. Они казались неестественно маленькими, но затем мозг подсказал ему, что такими они кажутся на фоне громадного аналоя и крупных фигур обоих охранников. Бросив на них еще один взгляд, он понял, что монахи на самом деле кажутся ему чрезвычайно тощими. Слова приветствия, заранее приготовленные Игнацем, лились одно за другим, однако неожиданно превратились в полную бессмыслицу и в результате заблокировали дальнейший мыслительный процесс подобно тому как перевернувшаяся телега блокирует проезд транспорта через ворота. Головная боль, вызванная странной вибрацией, мгновенно усилилась.

– Подойдите ближе, друг мой, – произнесла женщина в белом.

Игнац моргнул. При звуках ее голоса красный цвет губ неожиданно перестал быть таким отталкивающим. Ничто не могло быть отталкивающим, если из него изливались подобные звуки.

– Э… – выдавил он. – Э… – Воспитанность приняла на себя командование телом и заставила его снять шляпу и изобразить глубокий, изысканно-утонченный поклон, так что и шляпа, и зад оказались высоко задранными. – Игнац фон Мартиниц, к вашим услугам, – представился он.

Она сунула ему прямо под нос руку с необычным кольцом. Он поцеловал кольцо и тут же спросил себя, почему так поступил. Обычно целовали перстни епископов, кардиналов и Папы. Тем не менее подобный жест вовсе не показался ему ошибочным.

– Хорошо, что вы сумели отыскать дорогу сюда, – произнесла она после того, как молодой человек выпрямился и постарался стать так, чтобы показать ей свою атлетическую фигуру в выгодном свете. Он заранее позаботился о том, чтобы пониже спустить отвороты сапог, дабы можно было разглядеть его хорошо развитые мышцы икр и красные ленточки, обхватывающие его широкие штаны под коленями. – Давайте перейдем к делу.

– Э… с удовольствием, – пробормотал Игнац.

– У вас сейчас трудности, – сказала женщина.

Он озадаченно спросил себя, откуда ей это известно. Однако он никак не мог понять, следует ли ему испытывать облегчение обиду или вообще восторг. Облегчение – потому что подобная информированность избавляла его от необходимости изобретать лестную для себя версию приключения в борделе, если он начнет просить у нее в долг, обиду – потому что эта женщина, будучи уже в курсе, наверняка знает, как там все происходило на самом деле; а восторг – потому что она ему, похоже, добровольно хотела помочь выбраться из дерьма. Иначе, черт побери, зачем она позвала его сюда?

Тут она снова заговорила, и из хаотического смешения чувств наконец выкристаллизовалось одно: смертельный ужас.

– Два года назад пражская стража застала вас в тот момент, когда вы вместе с дьяконом Маттиасом из церкви Святого Фомы совершали под каким-то мостом акт содомии. Вас обоих арестовали. Ваш дядя, граф Мартиниц, уладил эту проблему и позаботился о том, чтобы неприятности в результате возникли у стражи.

– Но… – услышал он свой запинающийся голос.

– Вам повезло, что стража не пришла на четверть часа раньше, потому что тогда они бы застали вас с дьяконом в тот момент, когда вы вместе с двумя уличными мальчишками…

– Зачем вы так поступаете со мной? – каркнул он, побелев от ужаса.

– Не говоря уже о том, что это были вовсе не уличные мальчишки, а мальчик-певчий и причетник из церкви Святого Фомы, не так ли?

Игнац снова попытался что-то сказать, но не смог издать и звука. Такой неожиданный переход от самодовольного восторга до невыразимого ужаса, который охватил его теперь, любого лишил бы дара речи.

– А не повезло вам в том, что ваш друг Маттиас – или, наверное, нужно сказать «ваш сутенер Маттиас», который тоже был выкуплен вашим дядей, – в дальнейшем не имел возможности получать средства на пропитание в качестве дьякона Церкви Святого Фомы. Пастор этой церкви последние несколько лет пристально наблюдал за ним; он на самом деле никогда не верил, что стражи оклеветали вас двоих просто потому, что вы якобы недостаточно быстро выполнили их распоряжение. Итак, дьякон больше не мог противостоять своим наклонностям и снова попытался соблазнить причетника. Мальчик обратился к пастору – и дьякон сидит теперь в темнице. Ходят слухи, что он предложил назвать имена своих соучастников если его не станут подвергать пыткам, но прежде всего – если его не приговорят к казни по обвинению в содомии.

Рот Игнаца зашевелился, как у рыбы, вытащенной из воды. Его шатало.

– Надеюсь, вы не подумали, что я вам все это рассказываю, чтобы угрожать вам, друг мой? Вы ведь наверняка избегали всяческих контактов с развращенным дьяконом Маттиасом с той самой несчастливой встречи со стражами.

Как кролик, загипнотизированный удавом, смотрел Игнац на это лицо под слоем белил. Зеленые глаза были безжалостны. Он почувствовал, что качает головой.

– Откуда вам все это известно? – после довольно продолжительной паузы произнес он.

Она улыбнулась. Это была бы невиннейшая улыбка, если бы она не появилась на огненно-красных губах, контрастирующих с белизной лица, и если бы в глазах не горело холодное изумрудное пламя.

– Я хочу кое-что показать вам.

Игнац, утративший волю и охваченный страхом, подчинился ее знаку. Когда женщина отошла в сторону, открыв его взгляду доступ к книге на аналое, ему показалось, что вибрация обрушилась на него подобно нежданной волне. Веки Игнаца вздрогнули. Она подвела его к аналою. Только сейчас он осознал, насколько велика лежащая на нем книга. Казалось, своей величиной она доминировала надо всем, что ее окружало, и превращала каждую перспективу в неестественную. Стоило оказаться рядом с ней, и ты понимал, что не можешь сориентироваться. От вибрации у него гудело в голове, а все тело сотрясалось от дрожи. Он смутно видел, как тонкая рука медленно миновала его, прикоснулась к книге и открыла ее на отмеченной странице.

К нему потянулась лапа дьявола.

Он только тогда заметил, что шлепнулся на задницу прямо на пол, когда один из мужчин возле аналоя нагнулся и поставил его на ноги. Игнац прикрыл лицо рукой, чтобы больше не смотреть на дьявольское изображение. Когда он согнул указательный палец и мизинец правой руки, чтобы отвести от себя зло, то почувствовал, как кто-то схватил его за руку. Окосев от ужаса, Игнац уставился в зеленые глаза хозяйки дома.

– Не надо, – прошептала она. – Подождите, узнайте сначала, что может предложить вам единственная настоящая сила. – Она сжала его руку, и у, него не хватило сил воспротивиться ей.

Вибрация отдавалась у него в диафрагме. Игнац испугался, что в любую минуту его может стошнить. Страх его не знал границ. Неожиданно он услышал голос своей кормилицы, говорящей, что всех злых мальчишек заберет дьявол и целую вечность будет подвергать их неслыханным пыткам. Каждый раз, когда она говорила это, маленький Игнац дрожал от страха. Теперь же страх мальчика, съевшего без спросу лакомство и слушавшего угрозы о вечном проклятии, перескочил через прошедшие двадцать лет и вцепился в его душу.

– Помогите мне, – выдавил он.

Она приблизила к нему свое лицо, и он смог разглядеть какие-то пятна под белилами. Красота любого другого лица благодаря таким вот мелким недостаткам стала бы человечнее; ее же лицо, напротив, стало лишь таинственнее, еще отрешеннее, еще холоднее. Он судорожно сглотнул. Если она его поцелует, то он непременно вырвет, как пить дать. И тогда она его раздавит, как блоху. Наконец женщина отвернулась от него, и он испытал такое облегчение, как будто у него гора с плеч упала.