Хранители Кодекса Люцифера
Шрифт:
Три дня Леона не получала никаких известий. Она попыталась обратиться к городскому судье, а затем к главе правительства земли, но оба и слушать ее не стали. На третий день в ее дом неожиданно ввалились трое мужчин. Повинуясь инстинкту, Леона попыталась спастись бегством, но какой-то человек, стороживший черный ход, загнал ее обратно в дом. Тем временем к мужчинам присоединилась важная дама с закрытым вуалью лицом. Посетители принесли с собой одно из грошовых украшений Изольды, чтобы доказать, что девушка находится в их власти.
– Ты должна ненавидеть меня, детка, – прошептала Леона, При этом она так сильно дрожала,
Агнесс прижала старушку к себе.
– Конечно же, не должна. С чего бы это?
Несколько раз Леона пыталась снова заговорить, и наконец ей это удалось.
– Потому что я предала тебя, – выдавила она.
Агнесс и Александра обменялись обеспокоенными взглядами.
– Эта дама сказала мне, что с Изольдой ничего дурного не случится. Она, мол, всего лишь гарантия моего… моего сотрудничества.
– В чем?
– Женщина стала расспрашивать меня о Праге. О том времени, когда я жила здесь. Затем они ушли. Дама пообещала, что они вернутся и приведут с собой Изольду, – в том случае, если я им все рассказала.
– Все? В каком это смысле?
– Через пару недель они снова пришли, как раз когда я уже сума сходить стала от беспокойства. Я снова была вынуждена отвечать на их вопросы.
– И снова о Праге?
– Нет, о… о… кардинале!
– И когда это все началось? – вмешалась в разговор Александра.
– Почти год назад, – всхлипнула Леона. – Снег как раз начинал таять.
– Что? Целый год? Но почему ты пришла к нам только сейчас?
– Так они ж говорили мне, что сделают что-нибудь с Изольдой, если я их выдам. И они… и они…
– Ну что еще?
Глаза Леоны расширились.
– Однажды они положили передо мной платок. В него было что-то завернуто. Меня заставили развернуть его. Я увидела засохшую кровь… а потом… там лежал палец, о святая Дева Мария, отрезанный палец!
У Александры перехватило горло. Леона сделала нервный жест рукой.
– Нет, это не… Изольды, но они мне сказали, что, если я только посмею раскрыть их тайну, палец уже будет ее, и я… я… и я все время думала, кому же он принадлежал раньше… Он был такой маленький, такой худенький… как у девочки.
На этот раз глаза Агнесс и Александры, которые снова переглянулись, горели от гнева. Леона громко всхлипнула.
– О боже, о боже, все это время я только и делала, что думала, кому бы мог принадлежать этот палец!
– Но почему ты не отправила послание с Андреем? Он ведь навестил тебя, когда заезжал в Брюн?
Леона отчаянно замотала головой.
– Я не осмелилась. Я притворилась, что меня нет дома, когда он постучал ко мне в дверь.
– Леона, – позвала ее Агнесс, – Леона, посмотри на меня. Как ты думаешь, кто эти люди?
– Я не знаю. Сначала я думала, что они связаны с протестантами, потому что они расспрашивали меня о кардинале, В Моравии католики и протестанты не так открыто враждуют, как в Богемии, но они все равно ненавидят друг друга.
– А почему ты так больше не считаешь? – не отставала от нее Агнесс.
В тот же момент вопрос задала и Александра:
– Что же вынудило тебя прийти теперь к нам?
Мать и дочь переглянулись. Агнесс увидела в Александре ту твердость, которую дочь могла унаследовать только от своего отца. Киприан всегда умудрялся своими вопросами подходить к самой сути. Сочувствие, которое Агнесс испытывала к Леоне, заменившей
ей мать, было слишком сильным, чтобы позволить ей мыслить ясно. И тогда она вновь содрогнулась от ужаса, ибо подумала о Киприане. Ответ Леоны прорвался сквозь ураган чувств, бушующих у нее в душе.– Потому что они… они… они в конце стали расспрашивать меня о вас. Они хотели знать все. Прости меня, детка, прости меня. Я всех вас предала!
– Что? – чуть слышно спросила Агнесс.
– Я так боялась за Изольду!
– О нас? – протяжно переспросила Александра. – Они расспрашивали тебя о нас?!
– О тебе, малышка Александра… и о мальчиках… и об Агнесс… Киприане… Андрее…
– Бог ты мой! – воскликнула Агнесс, еще до конца не осознав, что могут означать слова Леоны. Она лишь ощутила, как давно охвативший ее холод после этого признания усилился. – Бог ты мой!
– Ты из-за этого пришла к нам? Чтобы сказать, что они расспрашивали тебя о нас? – Интонации Александры заставили Леону вздрогнуть, и на какое-то мгновение Агнесс захотелось защитить свою старую горничную от собственной дочери.
– Нет, – бессильно ответила Леона. – Я пришла, потому что с самого начала осени ничего не слышала о даме в вуали и ее охране и потому что на Рождество в лесах к северу от Брюна снова нашли убитую девушку, и… – Ее опять сотрясли беззвучные, полные глубокого отчаяния всхлипывания. – Я испугалась, что это убийство и таинственная дама могут быть как-то связаны… и что Изольда… что Изольда… что я им больше не нужна, а значит, она им тоже больше уже не нужна… – Старушка повернулась к Агнесс и вцепилась в нее: – Помоги мне, детка, помоги мне! Киприан должен найти мою Изольду!
Почти невесомое тело в руках Агнесс немного отяжелело. Она уставилась в морщинистое лицо. Глаза запали, губы посинели. Она попыталась заставить Леону сесть, но вялое тело выскользнуло из ее рук. Подобно Пьете [29] Агнесс смотрела на старую горничную, которая потеряла сознание.
– Леона! – позвала Агнесс и потрясла неподвижное тело.
В тот же момент она почувствовала: что-то изменилось. Оставив свои попытки привести старушку в чувство, Агнесс посмотрела на Александру, все это время стоявшую рядом с ней и Леоной. Взгляд Александры был устремлен на дверь в контору. По коже Агнесс пробежали мурашки. Даже писари и бухгалтеры, до сих пор притворявшиеся, будто поглощены работой, и те не сводили глаз с двери. Агнесс осторожно уложила Леону на пол, выпрямилась, подошла к дочери и уже хотела приказать кому-нибудь отнести потерявшую сознание женщину наверх.
29
Пьета – изображение Девы Марии с телом Христа.
А затем она совершенно позабыла о Леоне, об Александре, обо всех окружавших ее людях. Она выглянула на улицу и поняла, что все закончилось, – все, ради чего она до сих пор жила. И больше рассудок не в силах был объяснить ей эту боль, и осознание того, что все проходит, не могло ослабить ее страданий, и никакая вера в то, что жизнь продолжается, не могла помочь ей жить, как прежде.
В дверях стоял забрызганный дорожной грязью мужчина в разодранной одежде и со спутанными волосами. Это был Андрей; слезы бежали по его щекам, и он был один.