Хранители мира. Дорога домой

Минуту спустя прибежал немного отставший Чердак. Он победно размахивал белой пластиковой трубочкой с загибом посередине. Но когда Мох спросил, для чего ему трубка, домовой лишь загадочно улыбнулся.

Друзья оставили позади огни станции и зашагали вдоль забора, обходя пакеты из-под чипсов, пластиковые бутылки, смятые жестяные банки, заплесневелые, старые кроссовки и пустые картонные коробочки.

У птиц закончился брачный сезон, и теперь им не нужно было подзывать друг друга песнями. Поэтому утренний хор больше не возвещал начало нового дня. Когда небо над стальными рельсами начало светлеть, Мох услышал, как где-то в кроне придорожного деревца подала голос одинокая малиновка. Она взяла две-три печальных ноты и сразу же умолкла.

Когда мимо с грохотом пролетел первый пассажирский поезд, друзья во главе с Веспером устроили привал за кирпичной семафорной будкой, в густых зарослях хвоща – древнего растения, которое ничуть не изменилось с доисторических времён. Четверо маленьких путешественников скинули котомки и свернулись калачиком у тёплого лисьего бока. Веспер прикрыл их от ветра пушистым хвостом. Ещё много-много веков Мох будет вспоминать, как тепло и уютно им спалось под защитой большого друга.

– Я ужасно скучаю по Дождевику, – признался Вереск. – Наверное, я уже тысячу раз это говорил… Но ведь это же правда.

– Я тоже скучаю, – грустно сказал Мох.

– И я, – вздохнул Щавель. – Конечно, вы с ним много лет провели под одной крышей, но ведь и мы вчетвером немало пережили вместе, да? Как странно, что старина Дождевик теперь не с нами.

Мох дотянулся и легонько пожал руку Чердаку. Трудно быть новеньким в тесной компании. Хоть Мох и старался, чтобы Чердак не чувствовал себя на отшибе, иногда это было неизбежно.

– Шпиль и Гудрон – самые гостеприимные домовые на свете, – сказал Чердак. – Зимой у них в квартирке особенно хорошо: труба греет. А мы с вами найдём лекарство от прозрачности и сразу вернёмся за Дождевиком. Будете снова жить все вместе.

– А если… если… – начал было Мох и замолчал, смигивая слёзы. Очень важно было сохранять присутствие духа ради Вереска и Щавеля: ведь и они теперь понемногу исчезали. Но страх не желал отступать. Никто не знал, сколько времени осталось в запасе у их старшего друга. Надо было доказать Пану, что их народец ещё нужен Зелёному Миру, да побыстрей.

Вереск вздохнул.

– Жалко, что у нас не вышло прощальной вечеринки. Как-то странно было убегать, не предупредив всех друзей в Улье. Понятно, что так безопасней, но всё-таки…

– Чип с Бадом всё поймут, и голуби тоже, – заверил его Чердак. – Видишь ли, Вереск, в Улье жизнь не такая, как на природе. Везде толпы. Часто живёшь где-нибудь и даже не знаешь соседей. А если и заводишь дружбу, то ненадолго.

Вереск не ответил, и через минутку Чердак добавил:

– В крайнем случае Лихач со всеми поговорит.

– А кстати, куда он делся? – спросил Щавель. – Он ведь должен был нас догнать, и что? Мы идём уже целую вечность.

– Ничего, он нас найдёт, – сказал Вереск, укрываясь лисьим хвостом, словно одеялом. – Давайте спать. Что-то я устал.

– Я тоже, – сказал Мох. Над головами у друзей сладко зевнул лис; его длинный розовый язык свернулся трубочкой. Затем Веспер опустил морду на лапы и тоже закрыл глаза.

Ближе к обеду Мох проснулся от странного пронзительного звука. Веспер недовольно приоткрыл один глаз; хвост у него нервно задёргался. Щавель сел и стал озираться по сторонам. Вереск громко всхрапнул и перевернулся на другой бок, надеясь ещё поспать.

Протерев заспанные глаза, Мох понял, что непонятный звук доносится со стороны Чердака. Домовой по-турецки сидел на солнышке и дул в белую трубочку, которую нашёл на перроне. Согнутый конец трубки теперь был подрезан, а в длинной части появился аккуратный ряд дырочек.

– Откуда?.. – начал Мох.

– Эй! Чего это ты? – спросил Щавель.

– Правда, здорово? – Чердак широко улыбнулся. – Я таких штуковин уже сто лет не делал. Хорошо получилось?

– А что это такое? – Щавелю всегда было интересно знать, что и как устроено.

– Это же флейта! – ответил Чердак с лёгким недоумением в голосе. – Вы что, раньше её никогда не видели?

– Вроде нет… – протянул Мох, подходя к домовому и разглядывая странную трубочку. – А для чего она?

– Как для чего? Для музыки. Это же инструмент!

– То есть ты нарочно сейчас издавал эти звуки? – уточнил Щавель. – Так и было задумано?

– Слушай-ка, – сказал Чердак с лёгкой обидой. – Я знаю, что давно не играл и почти разучился. Но грубить-то зачем?

– Ой, прости! Не хотел тебя обидеть, – Щавель взял у Чердака белую трубочку и принялся её разглядывать. – А ты заметил, что она вся дырявая? Очень жалко – будет протекать.

– Протекать? Дырявая? Ну конечно, она дырявая! А как же иначе выпускать воздух, когда играешь? Смотри! – Чердак снова перехватил трубочку и заиграл какой-то мотив. – Видишь?

– А, теперь ясно, – кивнул Щавель. – Ты дуешь в неё и выпускаешь воздух, переставляя пальцы на дырочках.

– Вот! Наконец-то! Неужели вы правда никогда раньше не видели флейты?

– Нет. А ты, Мох?

– И я не видел.

– Ну так… и зачем ты это делаешь?

– Затем… затем, что на ней так играют!

– А, это какая-то игра? Или игрушка?

– Да нет же! Не игра, а му-зы-ка! Это музыкальный инструмент, помоги мне Пан!

Мох окончательно запутался.

– Так это была… твоя музыка? – озадаченно спросил он. – Мелодия? Как у птиц?

Мимо прогрохотал поезд, битком набитый людьми. Четверо путешественников стояли на осеннем солнцепёке и глядели друг на друга. Ни один из них не знал, что сказать.

– Поразительно, – заявил Чердак ближе к вечеру. – Это очень, очень странно.

Веспер убежал охотиться на крыс, а четверо маленьких человечков уплетали хот-доги с сосисками из копчёных гусениц. Чердак впервые пробовал это блюдо, а вот остальные давно к нему привыкли. Гусеницы были оранжевые в коричневую полоску и хрустели на зубах. Щавель обнаружил целый выводок на листе крестовника и прихватил четырёх.

– Что ж тут странного? – ответил Вереск. – Тайному народцу не нужна музыка! Мы живём на природе, вокруг полно птиц. Зачем же нам самим вот так дудеть?

Мох тревожно поглядел на Вереска и Чердака. Обычно они держались вежливо, но особой дружбы между ними не было. Иногда так случается в природе (и у людей тоже): никто не может одинаково нравиться всем, да и стремиться к этому не надо, потому что тогда трудно оставаться самим собой. Но если Щавель благоразумно держался в сторонке, то Мох ужасно переживал. Ему хотелось, чтобы все всегда дружили – хоть это и невозможно.