Хранители завета
Шрифт:
Король Олаф уговорил четырех епископов — Гримхьеля, Сигурда, Рудольфа и Бернхарда — поехать с ним в Норвегию и помочь ему в распространении христианства. И вот сейчас они вместе со своей свитой подошли к королю для разговора. «Властитель», — обратился к Олафу епископ Гримхьель, низко поклонился и бросил недовольный взгляд на меня. Прошло несколько мгновений, прежде чем король понял намек Гримхьеля. Он улыбнулся: «Епископ Гримхьель, Бард — мой поверенный, все, что я слышу, может слышать и он». — «Как угодно королю, — ответил епископ и сказал, что у них был разговор с Асимом на языке, который они назвали латинским. — У себя в стране он являлся могущественным жрецом». Олаф кивнул в знак того, что ему это известно.
Он любил тень.
Сидя в тени в эти дни позднего лета, он частенько закутывался в шерстяной плащ и сразу становился невидим, вокруг него суетливо пробегали монахи, занятые своими многочисленными делами. Долго, очень долго мог он сидеть неподвижно — подальше от света, а в это время его мысли возвращались в молодые годы на много лет тому назад. В то беззаботное время, проведенное вместе с королем, когда смерть всем что-то сулила и никого не пугала. Когда переместившееся солнце прогоняло сонм теней и, словно мелкий песок, выдавливало из его глаз капельки слез, он с трудом вставал и искал тень в другом месте или шел в келью к свитку манускрипта на столе, наклонялся над ним и прислушивался к плеску волн, разбивающихся о камни внизу у стен монастыря.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ПУТЬ В ВИНЛАНД
Чуть-чуть не попали мне в нос, сказал парень, ему выбили глаз.
Когда я умру, похороните меня в гробнице, в которой человек Божий погребен; Положите мои кости подле его костей.
Для короля с добрым сердцем золотой ларец изготовлен.
ПАЦИЕНТ (II)
Рассветает.
Лучи света проникают через жалюзи в квартире Луиджи.
Тупая боль неистребима и вечна.
Рука дрожит. Мои полуоткрытые глаза направлены на руку, она трясется не переставая.
Оба араба дремлют. Один сидит на стуле рядом со мной, другой лежит на софе.
В течение ночи они много говорили по телефону. По мобильному телефону — по-арабски. По городскому, стоящему на столе, — по-английски. Очевидно, вели переговоры с полицией.
Араб на софе вдруг захрапел.
Я засыпаю или теряю сознание. Точно сказать не могу.
За окном просыпается Рим.
От силы взрыва мой диван опрокидывается.
Воздушная волна вбрасывает в комнату тучу осколков оконного стекла. Меня защищает спинка дивана. И все равно такое ощущение, что кто-то схватил мою ногу и несколько раз повернул ее.
Через оконный проем с крыши дома в квартиру врываются полицейские. Я лежу за спинкой дивана, к тому же в полубессознательном состоянии и поэтому не вижу полицейских. Но я их слышу.
— Полиция! — звучат резкие голоса.
Раздается несколько выстрелов.
Я
не двигаюсь.Один араб что-то громко кричит. Я не понимаю слов. Но, судя по интонации, он сдался. Полицейские набрасываются на него. Голову и пистолет прижимают к полу. Полицейские кричат и отдают команды по-итальянски.
В этот момент трое полицейских в полном боевом облачении заглядывают за спинку упавшего дивана. На них шлемы, маски и пуленепробиваемые жилеты, в руках автоматы и фонари.
— Ostaggio! — восклицает один из них.
— Via libera! — восклицает другой.
Еще один наклоняется ко мне:
— Dottore! — Его голос перекрывает все другие. — Immediamente! [75]
Внизу, на первом этаже, взрывают входную дверь. Решетка падает. Я слышу топот ног, поднимающихся по винтовой лестнице. Квартира Луиджи кишмя кишит полицейскими. Появились санитары «скорой помощи» в красных жилетах с отражающими знаками. И два врача.
75
Заложник! Дорогу! Врача! Немедленно! (ит.).
Врачи пробуют заговорить со мной на английском языке. Где болит? Что со мной делали? Сколько мне лет? Получив ответы, делают обезболивающий укол и вводят внутривенно лекарство.
Приступы боли затихают. Лекарство убаюкивает меня и уносит в эйфорический мир счастья. В ушах звучит мелодия Бизе «Желаю слышать вновь».
После того как врачи зафиксировали сломанную ногу и положили меня на носилки, у меня появляется шанс взглянуть на арабов.
Один стоит ко мне спиной, в наручниках.
Другой лежит убитый, в луже крови.
Возникли проблемы со спуском носилок по винтовой лестнице. Носилки поднимают над перилами и ставят их на кронштейн. Внизу носилки водружают на каталку и вывозят меня из лавки туда, где много полицейских машин.
В воздух взмывает стая голубей. По узкому переулку проносится порыв ветра. Где-то рядом тяжело бьют часы.
Весь следующий день я лежу в больнице, погрузившись в блаженную наркотическую дремоту. Врачи загипсовали сломанную ногу. На мое счастье, перелом не так страшен, как я подумал из-за сильной боли.
В коридоре больницы дежурят двое вооруженных полицейских.
Стая одинаковых юнцов из полиции налетает на меня, чтобы допросить. Абсолютно у всех одинаковая внешность. Одинаковые имена. Они задают одни и те же вопросы. У меня впечатление, что каждое подразделение полиции и контрразведки просто обязано было прислать своего сотрудника, каждый является с переводчиком, оператором с видеокамерой и абсолютным непониманием того, почему такая непостижимо скучная вещь, как древний пергамент и шуршащий лист бумаги, могут стать причиной убийства.
Я рассказываю им то, что знаю.
На следующий день мне наносит визит профессор Ллилеворт. В шляпе и пальто он похож на богатого старого дядюшку, который целый день потратил на то, чтобы добраться в гости к племяннику из своего дальнего поместья на Британских островах.
В течение нескольких часов я ставлю его в известность обо всех событиях, которые произошли, после того как СИС направил меня в Институт Шиммера. Когда я упоминаю коллекцию фон Левински, Ллилеворт расцветает. Он только что дал поручение одной даме, которая будет помогать мне. Лора Кохерханс — историк, кандидат наук, защитившая диссертацию в Йеле. До того как СИС привлек ее к работе в штаб-квартире в Лондоне на должность главного специалиста отдела манускриптов, она считалась крупнейшим исследователем в области поиска манускриптов в вашингтонской Библиотеке Конгресса.