Христианин, живший за полстолетия до Христа

 

Но возвратимся к теме. Публий Марон, как видим, имеет полное право именоваться не только величайшим поэтом своего времени и народа, но также и христианином, который родился за семь десятилетий до Иисуса и предсказал рождество Его. Но как, однако, относится к этому поэту-пророку христианская церковь?

Здесь мало будет произнести в ответ слово «неоднозначно». Мы можем наблюдать историческую динамику изменений этого отношения. И это драматическая история: Вергилий оказался низвергнутым с высочайших вершин признания в пропасти совершенного игнорирования и даже (в случае католической конфессии) шельмования.

Ярчайшую свою славу стяжал римский поэт-пророк у христиан во времена «церкви огненной», то есть во времена апостольские. Предание говорит, что Павел, первоверховный апостол, свершил паломничество к его гробу (склепу) в Неаполе и воскликнул, «проливая умиленные слезы»:[9] Si te vivum invenissem, poetarum maxime! (О, если бы я застал тебя живым, величайший из всех поэтов! – лат.)

Вплоть до начала второго тысячелетия церковь относилась к Вергилию точно так же, как и первоверховный ее апостол. Марон был прославляем не только за предсказание Спасителя в IV эклоге «Буколик», но и как богослов, философ. Ведь описание Вергилием, например, потустороннего мира в «Энеиде» во многом напоминает христианские (православные) представления о нем (как, впрочем, и соответствующее место из Велесовой Книги). Но резко различается с упрощенной схемой «царства теней» Гомера. (Что интересно, наш современник иеромонах Роман – поэт, суровый к поэтам, творения которых не ведут к Богу – клеймит Гомера как «великого не Правдой, а баснями»,[10] при этом ни единым словом не порицая Вергилия, такого же, с поверхностной точки зрения современности, языческого поэта. Кстати, иеромонах откровенно славит объявленного «язычником» Баяна, песнопевца-волхва, нашего великого предка.[11] Ибо на самом деле ведизм язычеству – рознь.) Вплоть до начала XI века во храмах Запада на Рождество пели, прославляя Вергилия: Maro, vates gentilium, da Christo testimonium! (О Марон, прорицатель народов, свидетельствуй о Христе! – лат.)

Но песнопения подобного рода запретили, когда властолюбивый Рим не пожелал более подчиняться Константинополю (Цареграду) и ввел у себя новоизобретенный богослужебный канон. Там поминанию пророческого подвига Вергилия (великого римского гражданина) не оказалось места. В 1054 в Константинополь явился кардинал Гумберт, желая навязать христианской церкви (она тогда была «единой и православной»[12] во всех странах мира, где жили христиане) переосмысленные – латинские – обряды и догматы. Лев Охридский показал в специальном трактате, что они есть отступничество от апостольской традиции. Но кардинал, упорствуя в заблуждении, заявил, что, если так – христианский Запад разрывает отношения с христианским Востоком. В ответ на это Патриарх Михаил Керулларий анафематствовал Гумберта и двух прибывших с ним папских легатов как зачинателей раскола церкви. Так Запад совершил свое самоотсечение от исконных вероучительных корней. Кстати, мы снова обнаруживаем здесь предсказательную силу строк эклоги IV. Мальчика ты сбережешь – век отступит железный. Лишь в случае сбережения т. н. «детских», «наивных» особенностей раннего христианства не было бы, наверное, ни костров инквизиции, ни покупаемых индульгенций, отпускающих даже еще лишь только замышляемые грехи, ни прочего в таком роде.

Особенностью же западного «зрелого переосмысления» была, в частности, последовательная «борьба с эллинством в христианстве». Под этим предлогом из богословия и канонов безжалостно изгоняли все, что не имело прямых соответствий с Библией. Странно, как устоял Аристотель. В обоснование данного мракобесия духовные лидеры Запада приводили слова Евангелия: «нет ни иудея, ни эллина» (Колос 3:11). Однако, если они взялись им последовать, то почему не боролись точно также и с иудейством в христианстве? В итоге, Ветхий Завет, который ранее был, в основном, иллюстрацией того, что именно Иисус превозмог,[13] стал чуть ли не нормативом формирования западного христианского богослужебного канона. И горе было тем учителям истинного христианства, которых раньше превозносили. Вергилия, например, стали понимать как некоего чернокнижника и языческого колдуна, который, согласно «Хронике Иоанна Солсберийского» (XII в.) путем чародейства основал город Неаполь! В средневековом же рыцарском романе «Парсифаль» Марон изображен предком и наставником в магии злого волшебника Клингзора.

В дальнейшем эстафету католиков приняли пуритане, которые «очистили»[14] христианство уже до такой степени, каким оно и отдаленно никогда не было. Как правильно замечает Александр Владимиров, пуритане, желая воссоздать раннехристианскую общину, которая пошла, якобы, от иудеев, и где в основном, поэтому, продолжал исполняться Ветхий Закон, – воссоздавали то, чего никогда не существовало.[15] Подробнее о мнимых и подлинных корнях учения христианского можно прочитать в моей книге «Конец четырехвекового заблуждения человечества о Христе».[16]

Поскольку дерево может без ущерба расти лишь на своих собственных, а не на «переосмысленных» корнях, ведущие официальные западные конфессии пришли к тому, о чем справедливо говорит Иеромонах Роман:

«В их христианстве и Христа
Не распознать!»

Слава Богу, что на Руси подобные переосмысление и подравнивание под одну гребенку произошли как в меньших масштабах, так и на полтысячелетия позже. Нашим доморощенным «кардиналом Гумбертом» выступил, как известно, Патриарх Никон, который затеял церковную реформу, получившую впоследствии его имя (теперь, когда каноны и книги старого обряда признаны официальной церковью «равноспасительными и равночестными», ее все чаще называют никонианская ересь). Реформа эта стартовала после церковного Собора, который произошел в год, весьма примечательный с точки зрения апокалипсической нумерологии: 1666.

Однако на фреске паперти Благовещенского собора Московского Кремля, созданной в 1560-е годы, сохранился и по сие время образ Вергилия: средь ветвей древа, символизирующего духовное родословие Иисуса, на почетном месте среди других мудрецов античности. Створки же медных врат, ведущих с паперти в храм, украшены изображениями сивилл. (Заметим, что Благовещенский собор был не просто одним из храмов Кремля, но и домовой церковью Государей Московских. То есть его протопопы являлись одновременно и духовниками царей.)

Впрочем, и средневековый католический Запад, в лице своих лучших представителей, не забывал Марона и пророческий его подвиг. Данте Алигьери (XIV в.), как известно, избрал Вергилия проводником по царствам потустороннего мира к Истине, то есть к Иисусу Христу (Божественная Комедия). Причем Вергилий у Данте говорит как, именно, христианский философ, над чем безосновательно посмеялся в романе «Остров пингвинов» изящный, но легкомысленный и поверхностный в ряде случаев Анатоль Франс (1844–1924).

Кстати, Данте в девятнадцатой песне «Ада», то есть первой части «Божественной Комедии», написал:

103 И я в речах излился громословных:
«Вы алчностью растлили христиан,
Топча благих и вознося греховных.


106 Вас, пастырей, провидел Иоанн
В той, что воссела на водах со славой
И деет блуд с царями многих стран;


109 В той, что на свет родилась семиглавой,
Десятирогой и хранила нас,
Пока ее супруг был жизни правой.


112 Сребро и злато – ныне бог для вас;
И даже те, кто молится кумиру,
Чтят одного, вы чтите сто зараз.


115 О Константин, каким злосчастьем миру
Не к Истине приход твой был чреват,
А этот дар твой пастырю и клиру!»


118 Пока я пел ему на этот лад,
Он, совестью иль гневом уязвленный,
Не унимал лягающихся пят.


121 А вождь глядел с улыбкой благосклонной,
Как бы довольный тем, что так правдив
Звук этой речи, мной произнесенной.

Из этого фрагмента мы можем видеть, что Анатоль Франс оказался поверхностным даже и не один раз, а дважды, когда посмеялся над Алигьери в романе «Остров пингвинов» за то, что Данте «сделал» Вергилия христианином.

Во-первых, Алигьери прекрасно знал, что Вергилий, родившийся за 70 лет до Христа, исповедовал христианство, именно (чего из стихов Марона не сумел понять Франс, если вообще давал себе труд их прочесть). Конечно же, исповедовал, используя существовавшие в его эпоху понятия: сивиллы, Зевс и Сатурн, и тому подобное.