Христос: миф или действительность?
Шрифт:
Можно объяснить евангельские противоречия, относящиеся к личности Иисуса и содержанию его проповедей, так, как это делает Барбюс: последовательным напластованием разных слоев в тексте Нового завета. Здесь, правда, есть серьезная опасность — можно поддаться соблазну подгонять датировку этих слоев под заранее установленную схему. Нужно, например, доказывать, что Иисус был революционер, тогда можно свидетельствующие в пользу этого тезиса места евангелий объявить исконным, а противоречащие — позднейшими наслоениями. Можно и наоборот: «отдавайте кесарю кесарево»— признать самым древним слоем традиции, тогда получает подкрепление противоположная концепция. При всех, однако, случаях здесь нет принудительной логической необходимости считать, что в основе традиции — ранней или поздней — лежит факт существования реального исторического лица.
Как единомышленник Барбюса, выступил уже в 50-х годах А. Робертсон. Приведем то новое в аргументации Робертсона, чего не содержится в произведениях Барбюса.
Он тоже исходит из собственной концепции происхождения христианства. В начале процесса возникновения этой религии было, по его мнению, «революционное движение, руководимое сначала Иоанном Крестителем, а затем Иисусом Назарянином» [142] .
142
A. Robertson. The Origins of Christianity. London, 1962, p. 93.
143
Ibid., p. 95.
Так получилась новая религия, установленная официально в IV веке н. э. Она «была не культом погибшего еврейского мессии, а культом бога-искупителя, отличавшегося от других только тем, что местом обитания его была Палестина I столетия и что он носил еврейское имя, вызывавшее мессианские ассоциации» [144] . Носителем этого имени был, однако, реальный человек. Его образ на протяжении трех столетий оброс массой мифологических наслоений: здесь и чудесное рождение в результате непорочного зачатия; и многочисленные исцеления и воскрешения; и собственное воскресение после мученической смерти. «Каким-то образом некогда исторически существовавший человек, о котором нам известно крайне мало, но о реальности существования которого мы можем заключить на основании свидетельств Тацита и Талмуда и анализа синоптических документов, сделался объектом явно мифических рассказов…» [145] . О свидетельствах Тацита и Талмуда выше уже было много сказано. Посмотрим теперь, как решает Робертсон те трудности, которые возникают для утверждения историчности Христа из факта «молчания века».
144
Ibid., p. 96.
145
Ibidem.
Почему ничего не говорят ни о Христе, ни о христианстве современники первохристиан — Сенека, Плиний Старший, Ювенал, Марциал, Дион Хрисостом, Филон и Юст из Тивериады? Ответ на этот вопрос не вызывает у Робертсона никаких затруднений: «Потому, что они не являются историками» [146] . Одни из них были философами, другие — поэтами, третьи — риторами или естествоиспытателями. Это объяснение Робертсона не выглядит особенно убедительным.
Дифференциация идеологической деятельности в античные времена вовсе не была такой определенной и не зашла так далеко, как в наше время. Между философией и историографией, между публицистикой и наукой не было таких резких граней, какие существуют теперь. Сказать поэтому, что тот или иной автор был философом и потому не мог писать о явлениях, вошедших в историю общественных и религиозных движений, значит совершать явную и весьма насильственную натяжку. К тому же фигура Иисуса Христа и связанное с ним движение не укладываются в рамки политической истории — здесь и религия, и философия, во всяком случае идеология. Филон в своих сочинениях очень много занимался именно идеологическими явлениями, его, в частности, особенно интересовали религиозные движения. Мог же он обстоятельно сообщать о секте ессеев. Почему бы ему не рассказать, пусть даже много короче, о христианах и их учителе. Робертсон считает, что ожидать сведений о христианстве от этих авторов нелогично. Мне же представляется нечто прямо противоположное: именно от этих авторов было бы вполне логично ждать таких сведений.
146
А. Робертсон. Происхождение христианства. М., 1959, с. 296.
Трудней Робертсону с Юстом из Тивериады и с Иосифом Флавием — они-то уж во всяком случае были коренными историками! Но и здесь наш автор находит выход из положения. Первый из этих историков написал «Хронику еврейских царей» от Моисея до Агриппы Второго. Он писал, следовательно, о царях, а на эпоху Иисуса падает как раз перерыв в чередовании царей на иудейском престоле: отсюда делается вывод, что Юсту нечего было писать об этом периоде. Это, конечно, слабый аргумент, ибо правители, формально называвшиеся этнархами или тетрархами («начальники народа», «четвертовластники»), в еврейской литературе и общественно-политической мысли все равно слыли царями. Да и трудно себе представить, чтобы в своем последовательном изложении истории от глубокой древности до 92 года н. э. (Агриппа Второй умер именно в этом году) Юст сделал пропуск на то время, когда по желанию римского императора иудейские цари именовались по-другому. Заметим кстати, что в евангелиях они все равно именуются царями…
Молчание Флавия Робертсон объясняет тем, что он вообще систематически избегал касаться таких щекотливых в его время явлений, как мессианские движения в Иудее. «Для того чтобы сохранить благоволение своих римских патронов, ему надо было доказывать политическую безвредность еврейской ортодоксии. Вот почему он (по мере возможности) избегает каких-либо упоминаний по мессианскому движению» [147] . По меньшей мере дважды рассказывает Иосиф Флавий о мессианских движениях в Палестине: одно из них связано с именем Февды, другое — с
тем неизвестным, который собирался найти на горе Гаризим спрятанные Моисеем священные сосуды. Флавий рассказывает и о движении Иуды Гавлонита, и о некоторых других массовых движениях в Иудее, по своему духу, несомненно, родственных мессианизму. Почему бы он постеснялся рассказать и о движении, связанном с Иисусом Христом?!147
A. Robertson. Op. cit., р, 88.
Одно из оснований к признанию историчности Христа Робертсон усматривает в том, что «ни один из античных авторов, высказывания которых нам известны, не сомневается в историческом существовании Иисуса» [148] . Это несколько странное возражение хотя бы потому, что эти авторы, о которых идет речь, вообще не пишут о Христе. Если они о нем ничего не знали, то и выражать сомнение в его существовании они никак не могли. Что же касается писателей II века н. э., то в некоторых из их произведений такие сомнения выражались, хотя и в отраженном виде. Мы знаем, правда, лишь один такой случай. В апологетическом сочинении Юстина «Диалог с иудеем Трифоном» его собеседник говорит: «Вы следуете пустой молве, вы сами себе выдумываете Христа… Если он и родился и существовал где-нибудь, он во всяком случае совершенно никому не известен» [149] . Но независимо от этого можно представить себе, что во II веке христианская легенда уже достаточно прочно укоренилась, чтобы затруднить критическое отношение к представлению о лежащей в ее основе исторической фигуре.
148
А. Робертсон. Происхождение христианства, с. 135.
149
Цит. по: А. Б. Ранович. О раннем христианстве. М., 1959, с. 241.
В качестве своеобразного курьеза можно привести соображение Робертсона, относящееся к Папию Гиерапольскому. Он приводит заявление Папия о том, что тот обычно старается расспрашивать «старцев» об Иисусе и его учениках. Нам нет необходимости, — многозначительно говорит по этому поводу Робертсон, — здесь подробно анализировать этот отрывок из сочинения Папия. Но мы можем хотя бы поставить вопрос, расспрашивал ли он о мифических личностях. И дальше автор заявляет, что исторический Иисус нужен науке хотя бы для объяснения таких отрывков, как этот [150] . А по существу, здесь и объяснять нечего. Папий-то ведь считал Иисуса и его учеников историческими личностями, он о них и расспрашивал. Но для нас это мнение Папия совсем, не обязательно, как, с другой стороны, необязательно и опровергать его.
150
A. Robertson. Op. cit., p. 74.
Таким образом, доводы А. Робертсона в пользу исторического существования Христа оказываются весьма шаткими. Советский историк С. Ковалев в своем предисловии к русскому изданию книги Робертсона дал убедительное опровержение всей его аргументации. Впрочем в некоторых случаях сам английский автор довольно неуверенно высказывает свое убеждение в историчности Христа. «Нет, — говорит он, — ничего невероятного в утверждении, что Понтий Пилат, прокуратор Иудеи при Тиберии с 26 по 36 год н. э., приказал распять Иисуса Назорея…» [151] . Конечно, ничего невероятного в этом нет, но вряд ли кто-нибудь настаивает на «невероятности» такого события. А в заключении книги Робертсона мы находим такое неожиданное заявление: «Вокруг распятого вождя этого (христианского. — И. К.) движения или, что более вероятно, вокруг слившихся легенд о нескольких вождях был создан первоначальный евангельский рассказ» [152] . Одним словом, «кто-то прошел», и даже не один «кто-то», а несколько. Против такой концепции спорить не приходится: конечно, в христианстве, как и в любом другом общественном движении, участвовали люди — многие «кто-то», и среди них были некоторые, игравшие более значительную роль, чем остальные, но из этого совершенно очевидного положения вовсе не следует, что главным среди них был не кто иной, как евангельский Иисус Христос.
151
Ibidem.
152
Ibidem.
При всем этом мы все же не отвергаем совершенно категорически вариант «кто-то прошел». Он не невозможен. Все дело — в степени вероятности. Более вероятным, чем этот вариант, при современном состоянии источников нам представляется другой, к изложению которого мы и приступим.
Наиболее правдоподобный вариант
С тех пор как история древних евреев поставила их перед тяжелыми и страшными переживаниями, их религиозная фантазия получила сложную нагрузку: она должна была объяснить то странное положение, при котором избранный богом народ подвергается таким ужасающим неприятностям. Ведь это тот народ, которому бог Яхве раз навсегда обещал свое полное покровительство во всей его жизни — он размножит его до численности песка морского, он обеспечит его экономическое процветание и господствующее положение в мире; все остальные народы должны будут преклоняться перед величием Израиля и безропотно служить ему. И ничего из этой блестящей перспективы не осуществилось.
Можно было еще оставить в тени вопрос о морском песке как единице исчисления роста израильского населения. Но настоятельно требовали своего объяснения вопиющие факты внешних и внутренних несчастий и бедствий, обрушившихся на «народ святых». Внутри этого народа наряду с кучкой богатых землевладельцев, ростовщиков и жрецов была масса вечно голодной бедноты, малоземельных или вовсе обезземеленных крестьян, полунищих и нищих ремесленников, лишенных всякого имущества рабов. Как и всюду в классовом обществе, богачи грабили бедняков, и не было на них управы…